Очерк истории арзамасской мордвы. Глава V. Религиозные верования и культ

Религиозные верования и культ

  Погребальные и поминальные обычаи мордвы побуждают нас ожидать, что ее представления о деятелях сверхъестественного мира должны отличаться яркой языческой окраской.

  Перенесемся же мысленно в Самарскую губернию и присмотримся к тому, что сообщают о тамошней мордве ее местные наблюдатели: «Мордва имеет большое влечение к грамоте и среди нее не трудно отыскать многих, знакомых со Св. Писанием и святоотеческими творениями. Но незнакомство с толкователями как писания, так и творений святоотеческих влечет за собою возникновение среди мордвы разных сект по большей части мистического направления»¹. «Вместе с проникновением учения Христа у мордвы стало появляться какое-то страстное желание подражать подвигам первых мучеников. Условия, коими у нас обставлено поступление в монастыри, препятствовали мордве уединиться от мира и жить для спасения своей души. Тогда она обратилась к черничеству»2. За этими общими чертами религиозного настроения самарской мордвы местный наблюдатель сообщает детали. Около 1883 г. к мордве с. Ерзовка Бугурусланского уезда явился крестьянин-чернец Артемий О-в и объявил, что он -Иисус Христос. Нашлось несколько человек, которые поверили новой Мессии и он наградил их за это тем, что одного назначил апостолом Петром, другого Иоанном Богословом, третьего Фомой и т. д. вплоть до Иуды. За апостолами явились Мария-Дева и целая группа богородиц, которую О-в навербовал из мордовок-черничек. Около этих носителей обновленного христианства сгруппировались его прозелиты - «Блаженные». Такое название секта усвоила себе потому, что члены ее «не идут на совет нечестивых», т. е. на собрания православных, и несут от них гонения во имя Христа. По ночам, для того чтобы избегнуть надзора светских властей, собирались «блаженные» в какую-нибудь келью, распевали здесь духовные стихи своего сочинения, читали Св. Писание (преимущественно Псалтырь и книги Соломоновы). В свободное от молений время «блаженные» обращали на себя внимание своей манерой ходить с опущенной головой, тихими разговорами, беспрестанным произнесением имени Божия и отрицанием брака.

  На почве грамотности и знакомства с духовной литературой у мордвы возникла рядом с «Блаженными» секта «Собеседники». Свое название она получила от того, что на всех членов секты возлагалась обязанность являться на «собеседования», которые заключались в чтении Св. Писания, пении псалмов и духовных стихов. Подобно «блаженным», «собеседники» отрицали брак, но отличались от них большим воздержанием в повседневной жизни, запрещением ходить к святым местам в области культа³.

  Среди мордвы восточной части Бузулукского уезда нашла себе последователей известная секта «Божьи люди», сущность учения которой заключается в убеждении, что искупление от грехов совершается целым рядом избранников Божьих, следующих один за другим по мере накопления грехов⁴.

  Возникающая пред нами на фоне этих кратких известий картина религиозного состояния самарской мордвы показывает, что степи, в которые она уносила с собой от поступательного движения русского племени свою веру и народность, не дали ей того, чего она от них ожидала. Вместе с ней сюда стремились массы русских людей, которые охватывали исподволь мордовские поселения, и сильные тем духом прозелитизма, который чужд «никонианам», втягивали мордву в круг своих религиозных интересов. Среди тревожных поисков «правой веры», в которых жила русская масса, не устояла и мордовская вера в былых стихийных богов. С признаками того же религиозного брожения мы встретимся и в степях правого берега Волги: холерные бунты 1891 г. раскрыли присутствие обрусевшей раскольничьей мордвы среди населения г. Хвалынска. Мордву-раскольников мы находим и в соседнем Вольском уезде. Из Саратовской губернии раскол проник на юг Пензенской. Г. Евсевьев встретил в с. Селиксы Городищенского уезда до 150 душ раскольников, по официальным данным. «Все селик-сенские раскольники — мужчины и женщины — переменили свои мордовские наряды на русские: женщины ходят в мещанских платьях, а мужчины в красных рубашках. Не едят мяса, лука, рыбы и картофеля, не пьют хмельных напитков и чаю. Признают семейную жизнь и вступают в браки, но отвергают чадородие, и собственных детей у них нет, и никто не помнит, чтобы когда-либо сектантка родила. Они берут на воспитание приемышей от православной мордвы. Стараются также и жен себе брать от православной мордвы, чтобы потом обратить их в свою секту. В домах их хотя и есть иконы, но они им не молятся... Для совершения своего богослужения раскольники собираются в неделю раз в доме своего учителя около полуночи с воскресенья на понедельник. Во время богослужения у ворот ставится караул ... Что делается на этих собраниях, никто из православных не знает»⁵.

  Обратимся теперь от новых мордовских земель к исконной родине племени, туда, где язычество имело под собою вековую почву. Мы в Терюшевской волости Нижегородского уезда и присматриваемся к тому, что происходило в ней почти столетие тому назад. Сущность движения, которое возникло здесь в начале истекающего столетия, изложена в первой главе нашего очерка. Здесь мы обратим внимание на одну его сторону. Пресловутый «Кузька-бог» явился вождем реакции против христианства во имя старой мордовской веры. В его проповеди мы должны найти формулу мордовского язычества - восстановленные в сознании народа фигуры старых богов и дедовские приемы служения им. Действительность даже в самой малой степени не оправдывает наших ожиданий. Кузьма объявил, что христианской вере и формам христианского культа пришел конец, но богами, которые должны были сменить Христа, он называет Божью Матерь, Николая Чудотворца и Михаила Архангела. Водворителем мордовской веры должно было, по предсказаниям Кузьмы, явиться существо, чуждое мордовскому язычеству, - библейский царь Давид. Кузьма ожидал, что для этой цели он должен снизойти со своим домом в столпе огненном. Единственным намеком на языческих богов являются Мельцедей - Громов сын - и какой-то Перя, но и относительно этой пары трудно сказать, судя по ее именам, являются ли они созданиями личного бреда Кузьмы или уцелели в памяти народа от языческих времен. Ни то ни другое имя в чистой форме не объясняется из живых мордовских наречий. Только допуская искажение мордовских слов со стороны русских властей, производивших дело о Кузьме, можно поставить Перю в связь с эпитетом вере - вышний, который присоединяется иногда к нарицательному имени божества -паз, а в форме Мельцедей предположить сложное имя, одной из составных частей которого является менель - небо. Но даже в этом, лучшем случае мы получим утратившие всякую ясность обломки бывшего язычества.

  Выступая борцом за национальную веру, Кузьма разумел под верой только формы культа: моление в священных рощах, сжигание на кострах частиц тех животных и птиц, которых поедали молящиеся.  
  Не на всем, однако, своем протяжении коренная родина мордвы представляет такое полное исчезновение старых верований. Там же, где мы видели языческие формы культа предков, уцелели и старые боги. Чем далее мы будем подвигаться на юг и восток от Нижегородского уезда, тем отчетливее будут вырисовываться эти верования под слабо еще усвоенным христианством. В известном очерке Мельникова, который касается, главным образом, нижегородской эрзи, выступает с более или менее искаженными именами в сочиненных по шаблону классической мифологии отношениях целый ряд богов, которые неоспоримо живут в верованиях современной, необрусевшей еще вполне мордвы.

  В этот мир сверхъестественных сил вводят нас души усопших. Они в своих заботах об оставшихся на земле родичах тесно сливаются с рядом духов, покровительствующих дому мордвина во всем хозяйственном объеме этого слова. На первом плане в этом ряду стоят духи, покровительствующие непосредственно жилищу - куде или юрте: Куд-ава (Куд-атя), Юрт-ава (Юрт-атя), ЮртыГн-гирьди - хранитель дома, Кудонь-ши-бавас (у мокши); кроме того, в качестве хранительницы домашнего ОГНЯ - Петнядзь-азыр-ава. За НИМИ следуют - у эрзи Кард(ас,о)-сярко - хранитель целого двора, у мокши Калдыгз-ава (Калдыз-атя) - хранительница хлевов; Перь-ава - мать гумна, АвыГн—азыр-ава - хозяйка овина, Бань-азыр-ава - хозяйка бани. С духами - хранителями населенного места и возделанной трудом человека земли - мордвин встречается на каждом шагу и при выходе со своего двора. Эрзя знает бога улицы Ульце-паза и деревенского бога - Велень-паза. Мокша предполагает на мельнице существование особой хозяйки -Мельнич-азыр-авы и даже на кладбище - Калм-азыр-авы. Мокша и эрзя в одинаковой степени убеждены в существовании особых хранителей возделанных человеком полей (у мокши - Пакс ’-азыгр-ава, у эрзи -Норов-ава) и устроенных им пчельников (у мокши - Нешке-перь-азыГр-ава, у эрзи - Нишке-паз, Пичельня-ава). В ряду духов, имеющих отношение к дому, надо поставить, наконец, у эрзи Керень-шочконь-паза - бога лубков И бревен, Сокан-кирьди -хранителя сохи и С’ор(а)-аву - богиню жита.

  За духами, которые стоят в ближайших отношениях к отдельным элементам человеческого быта, следуют духи явлений окружающей его природы. Воды - реки, ручьи, колодцы, озера - ЯВЛЯЮТСЯ жилищем Ведь-авы; Колодча-авы⁶, Ведь-эрав’ов', в лесу живет Вирь-ава', ветром управляет Варм-ава', огнем -Тол-ава', гром, по воззрениям эрзи, - дело Пургине-паза; заря и

  луна представляются божественными женщинами; во главе всего мироздания стоит солнечный бог - Чи-паз у эрзи, Ши-бавас или Шкай у мокши, имя которого, как у черемисов имя небесного бога, стало нарицательным для обозначения божества (ср. Кудонъ-ши-бавас рядом С Куд-азыр-авой).

  Разбираясь в именах перечисленных духов, мы можем сделать ряд любопытных обобщений. Прежде всего, мы замечаем, что их родовые, нарицательные элементы отличаются значительным разнообразием: духи называются то просто аваи атя - отец, мать, ТО азыр-ава, азыр-атя - ХОЗЯИН, хозяйка, ТО кирьди (гирьди) - хранитель, то, наконец, пас, павас (бавас) -бог; преобладание того или другого нарицательного имени находится в связи с делением мордвы на племена: у мокши преобладают ава (атя), азыгр-ава, у эрзи - пас.

  Сопоставление фактов мордовской теологии с тем, что мы знаем относительно других финнов Камеко-Волжского бассейна, приводит нас к заключению, что в этой пестрой номенклатуре отразилась целая история мордовских воззрений на божество. В очерках «Черемисы» и «Вотяки» мы установили те ступени развития, через которые прошли воззрения этих народов на божество и его отношения к явлениям природы. «Боги явлений природы, - писали мы там, - возникли из потребности объяснить эти последние. На первоначальной ступени умственного развития генезис явлений представляется аналогичным с генезисом живых существ. Явления природы родились так же, как и живые существа. Понятно, что у них явились матери... С возникновением первоначальной техники, собственности и общественной организации явились идеи творения, собственности и владычества. Эти идеи перенесены были на мир духов. Идея рождения в генезисе явлений природы заменилась последовательной идеей творения и владычества»⁸.

  Мордовская теологическая номенклатура показывает, что и мордва прошла намеченные нами у черемисов фазисы развития религиозных идей: было время, когда явления представлялись связанными с богами отношениями генезиса, рождения; этот момент отражается в названиях богинь матерями явлений; позднее у мордвы, как и у черемисов, наступил момент, когда явления стали связываться с духами отношениями принадлежности: матери сменились хозяйками, владычицами. Отмечая общие черты в эволюции религиозных идей у мордвы и черемисов, мы считаем нужным выдвинуть на вид и отличия. Подобно черемисам, мордва вступила во второй из намечен

  ных нами фазисов под чуждым влиянием, черемисы под влиянием тюркских (оза // хозя, он // кан, хан), мордва, как это обнаружили исследования г. Паасонена, под влиянием ираноскифских соседей. Почтенный исследователь мордовского языка и фольклора сближает эрзя-мордовское азоро и мокшанское азытрс зендским ahura и персидским aura - владетель.

  У мордвы-эрзи матерей-явлений вытеснили, хотя и не вполне, боги-повелители - пас’ы. Слово пас и родственное ему м. павас (бавас) г. Паасонен сопоставляет с древнеиндийским bhagas - владетель, бог и древнеперсидским и зендским baga -бог⁹. Почему эрзя, зная азоро, воспользовалась для обозначения богов заимствованным паз, а, наоборот, мокша, начавши прилагать к именам некоторых богов имя иавае(Шка-бавас, Ши-бавас, Уйсуд-бавас, Юрт-павас, Куд-бавас), остановилась по отношению к массе прочих на термине азоро, мы не беремся решить. Может быть, эрзя и мокша находились под влиянием двух различных ирано-скифских племен, из которых одно, обладая прототипами обоих мордовских терминов для обозначения божества, давало религиозное содержание прототипу пас, а другое - прототипу азытр.

  Одинаково с черемисами и вотяками понимая отношение богов к явлениям природы, мордва не отличается от них и в своих представлениях о природе богов. «Существа эти человекообразны, телесны, смертны, плодятся и множатся, как люди, вступают в браки с земными женщинами и отдают за людей своих дочерей. Сверхъестественными делают их некоторые тайные знания, которыми они обладают. Прежде всего, они обладают способностью принимать разные виды: по желанию они являются великанами или обыкновенными людьми, животными, рыбами, птицами» - так суммировали мы характерные черты вотяцких богов в очерке «Вотяки», и эти слова без малейшей перемены можем повторить и теперь.

  Антропоморфный характер Куд-авы и Куд-ати очевиден уже из того, что они оказываются в ближайшем родстве с предками. Мы имели случай уловить эту связь при расспросах, которые производили в с. Шадым Писарского уезда Пензенской губернии. Разговор происходил на русском языке. Мордвин-собеседник, рассказывая о борьбе, которая подчас происходит из-за обладания домом между своим и пришлым домовым, постоянно употреблял для обозначения своего домового характерное выражение «родитель-домовой». Невидимо для живых обитателей дома - под порогом, в подполье, под печкой или в чулане близ корчаги, в которую у мордвы складывается зола, - ютится семья духов-покровителей: Куд-ава, Куд-атя и их дети. Вера в существование такой семьи обнаруживается у мордвы при семейных разделах. Отделяющийся на новое жительство берет огонь и золу из печи покидаемого дома и просит старика-домового дать ему нового хранителя. Домовые духи нераздельно связаны с жильем и очагом. Сгорает и не отстраивается вновь дом, уходит хозяин на сторону и покидает свое жилье - домовые духи остаются без крова и кормильца и ищут себе приюта в чужих домах. Так выходит, что на одном дворе поселяется по нескольку домовых и вступают между собою в борьбу за обладание им. Если одолевает чужой домовой, обитатели дома начинают испытывать разные неприятности: чужак давит по ночам людей, уродует скотину. Приводим для иллюстрации мордовских представлений о домовом один из рассказов о таких столкновениях домовых из-за одного дома: «Спал мужик с женой под сараем. Три ночи подряд кошки не давали им своей дракой покоя. На третью ночь вдруг они слышат плач с огорода. Что такое? Оказалось, что чужой домовой избил ихнего коренного, поселился на его место и стал озорничать над лошадьми: одну положит в колоду вверх ногами, другую засунет головой в плетень. Бились-бились, должны были позвать ворожеца, чтобы он выгнал озорника. Ворожец надел себе на шею хомут, взял в руки лутошку, облупленную еще на корню, сдыркой, просверленной в корне, поставил перед собою борону и стал через нее выглядывать. Когда кошки вновь подняли драку, он присмотрелся, которая одолевает, схватил лутошку и давай лупить ее, избил, выгнал и дал силу родному домовому». Способ, к которому прибегли хозяева в рассказанном случае, практикуется с известными вариантами во всем мордовском крае. Мордва с. Кузоватова Симбирской губернии и уезда призывает для изгнания чужого домового старуху-ворожейку, которая берет сырую лутошку, привязывает к ней на веревке старый лапоть и выгоняет этим импровизированным орудием непрошеного гостя. По окончании этой операции дом и двор окуривают ладаном и старого домового приглашают поселиться в нем. Домовые духи являются хранителями интересов дома. Куд-атя ходит около дома и оберегает его от врагов, Куд-ава печется преимущественно о детях. Новорожденным в первые дни их жизни грозят, по верованиям мордвы, смертельные опасности: к ним обращаются хищные взоры вампиров, колдунов (идем-йевись) и каких-то злых обитателей воды - ведь-эрав’ов. Чтобы охранить дитя от враждебных козней, его кладут в начевку и три раза опускают в подполье - Ведь-арав тогда не увидит ребенка, Куд-ава будет его хранить. Куд-азыр-ава вместе с предками благословляет домохозяина, когда он задумывает ввести в дом молодую сноху¹⁰; ее благословение испрашивается, когда невестка впервые вступает в дом¹¹.

  Кроме Куд-авы, мокша предполагает в доме существование особого женского существа, покровительствующего печи, -Петнядз-азытр-авы¹². Богиня эта была, кажется, известна и обрусевшим терюханам. Мельников, описывая их свадебные обряды, приводит, между прочим, характерную формулу прощания невесты с печью: «Пораздвиньтесь, разойдитесь, добрые люди, милые подруги, пойду я к печке-матке»¹³. Представление о печи, как живом существе, сказывается в обычае подводить только что вступившую в дом молодушку к печи для того, чтобы она постаралась войти с ней в добрые сношения и упросила печь не марать ее, а любить и слушаться¹⁴. Намек на то, в каком виде представляет себе мордва мать-печь, служит обычай при закладке новой печи класть в фундамент женский головной убор (волосник) «для того, чтобы печь не давала угару». Жертвой новой печи является, может быть, тот петух, которого мокша запирает на печь в только что сложенную печь (См. прибав. 1).

  Последним существом, обитающим в доме, является Керень-шочконь-паз - бог или богиня материалов, из которых строятся и которыми крылся в старину дом. Связь его с домом очевидна из того, что к ней адресуется прощающаяся с родным домом невеста, ее благословение призывает на свою дочь прощающийся с ней отец¹⁵.

  Двор мордвина, как и дом, находится в заведывании нескольких духов. Первое место между ними занимает у эрзи Кардас-сярко, который называется иногда и хранителем дома -Юртонь-кирьди. В только что вышедшем XII т. «Journal de la Societe Finno-Ougrienne» помещена молитва, которая произносится перед принесением Кардас-сярку искупительной жертвы: «Хранительница двора, Кардас-сярко-матушка. Может быть, он упал на твои недра или на твоего ребенка, на твое исчадие. Может быть, твои дети обижены, пусть не сердятся и они. Смотрите, на ваше имя убиваю я лучшую овцу. Смотрите еще, вот пуд серебра, вот пуд меди. Сделайте только моего Андрея здоровым, поставьте его опять на обе ноги» (См. прибав. 2).

  Кардас-сярко — ближайший друг хозяина дома. Умирает хозяин — и он поднимает по нем плач. Его теплое отношение к умершему рисуется в следующих строках причитания, записанного г. Фитингофовым в с. Кузоватове Симбирской губернии:

  Кардас-сярко воет, Юрт-авинесь плачет. Кардас-сярко что воет? Юрт-ава что плачет?

  — Как нам не плакать -

  Любимый человек выходит со двора¹⁶.

  У мокши Кардас-сярку по значению имени соответствует Калдас-азыр-ава, Калдас-гирьди.

  На переходном положении между духами - хранителями человеческого жилища - и духами - повелителями стихии -стоит божество, обитающее в колодцах.

  С характером мордовских представлений о нем знакомит нас следующее причитание, напечатанное М. Е. Евсевьевым в «Живой старине»:

  Владычица колодца, девица!

  Владычица колодца, красавица!

  Не пугайся ты моего шума,

  Не пугайся ты моего голоса ужасного...

  Когда я приходила утром рано,

  Когда приходила вечером поздно,

  Может быть, угождала (оказывалась) ты спящей,

  Может быть, угождала ты отдыхающей,

  Может, наступала я

  На твое, как береза, тело белое,

  На твое, как ягода, красное личико,

  На твою мягкую, хорошую постель,

  На высокое, хорошее изголовье;

  Может, наступала я

  На твою рубашку, в шесть полос вышитую,

  На твою рутсю, до колен украшенную,

  На твои ноги, как трубки холста круглые,

  На твои носки, лаптей посеребренные,

  -Не остуди же ты меня¹⁷.

  Мокша в воззрениях на это божество остается верна основному принципу своей теологии - видеть каждое явление во власти супружеской пары духов; она знает Колодца-ат’ю и Колодца-аву.

  За пределами двора на пчельнике живет в самом большом улье ЕІешке-паз у эрзи, ЕІешке-берь-азыр-ава у мокши. Г. Мошков записал следующий рассказ, рисующий мордовские воззрения на Нешке-паза: «У одного человека в улье жил Нешке-паз - старичок такой. Он берег пчел и никто его не трогал. Один молодой человек, который не верил в него, захотел из этого самого улья взять меду. Только стал он вырезывать, как из него полилась кровь и все пчелы разлетелись»¹⁸.

  На мельницах живет Мельнич-азыр-ава. Она питается лишками, которые утаивает в свою пользу помольщик.

  Поселения мертвых - кладбища - также имеют пару духов-покровителей - Калмазыр’аи Калмазыр-аву. Калмазыр-ава рисуется мордве в виде женщины, одетой в белую мордовскую одежду.

  В ближайшем отношении к домовым и дворовым духам стоят духи земли. Первое место между ними занимает Мас-тыр-паз, являющийся повелителем земли в целом ее составе. Подобно домовым духам, он не один управляет землей. Рядом с ним мы встречаем в заклинаниях антропоморфную Мастыр-кирьди, хранительницу земли, которой придается еще эпитет Ульт’-ава - мать улицы. У этой богини оказываются, как и у домовых, дети: в заклинании, помещенном в 2-м выпуске сборника Паасонена под литерой Ь, предусматривается возможность того, что заболевший упал на ее сына или на дочь¹⁹.

  Может быть, та же Масторын-кирьди называется еще Мо-дан-кирьди — хранительница почвы²⁰. С этим названием мы встречаемся в одном из записанных Паасоненом заклинаний. Возделанная земля имеет специальных духов-покровителей - у мокши Пакс’-азыр-аву, у эрзи Норов-паза и Норов-аву. Жилище этих духов указывается определенно в эрзянской песне о пире богов:

  Все боги собрались,

  Только нет бога Норова,

  Только нет богини Норов.

  Где живет богиня Норов,

  Где живет богиня урожая? —

  Норов живет на пшеничном загоне,

  На пшеничном загоне, на правой меже²¹.

  Богиня пашни, или урожая, как еще иногда ее называют, принимает близко к сердцу интересы человека. Во время цветения ржи она в полночь дает знать о предстоящем урожае свистом, о неурожае воплем. Рассердить ее в это время очень опасно. В старину мордва, подобно черемисам, всячески старалась не производить шума в это время - не выходила на двор и сидела по избам с закрытыми окнами. Пакс’-ава сама строго блюла тишину и старалась охранить нивы в том случае, когда начинался ветер, упрашивая Варм-аву поберечь хлеб. Подобно домовым, богиня полей тесно связывает свои интересы с интересами селения, которому принадлежат поля: между ними, как и между домовыми, происходят драки, и поражение Пакс’-авы неизбежно влечет за собой для деревни неурожай.

  Орлов в своей статье «Памятники мордовской старины» называет еще одну пару духов, имеющих отношение к земле, -Лугазыр’а и Лугазыр’-аву²², но нам не пришлось встретить упоминание о них ни в остальной литературе, ни в рассказах мордвы.

  Лисьмань-гирьди открывает собою ряд водяных духов, обитающих в озерах, ручьях и реках. В известном очерке «Les restes de la mythologie mordvine» Майнов, повторяя Мельникова, говорит о единой матери воды - дочери и в то же время супруге Чи-паза, которую он будто бы призвал к жизни из яйца после того, как создал уже землю. У эрзи она носит будто бы имя Анге-патяй.

  Запас данных, находящихся в нашем распоряжении, дает нам право констатировать, что мордва так же далека от подобных представлений о стихийных духах, как и другие финские племена. Каждая река, каждый ручей, каждое озеро имеет свою пару духов-покровителей - водяную мать и водяного отца. Отец воды, как и других стихий, пользуется ничтожным значением сравнительно с матерью, и мы встречаем его имя только в молитвенных формулах. «Спасибо, Ведь-атя -серебряная борода (сиян-сакал)» - говаривали в старину мордовки после купания. В сказках и рассказах фигурирует исключительно водяная мать. Богини крупных рек, как, например, Волги, называются именами этих последних. В одной мордовской песне, записанной г. Евсевьевым, фигурирует, например, Рав-ава - Волга-мать. Водяная мать представляется мордве в виде женщины, которая, сообразно большей или меньшей интенсивности языческого настроения, рисуется или в виде красавицы с шелковистыми волосами, покрытыми платком, подпоясанной серебряным поясом²³, или в виде уродливой бабы с желтым телом, черными длинными волосами и страшным лицом²⁴. Видеть ее, по мнению шадымской мордвы, всего удобнее в полдень. Подобно вотяцкому Вуд-мурту, Ведь-ава обладает способностью принимать различные виды, оборачиваться. Одни ее видели в виде огромной рыбы, около которой группируется более мелкая рыба, - рыб этих она рассылает по разным рекам и озерам, - другие в виде маленькой птички с блестящими крыльями, летающей над поверхностью реки. Дети ее временами попадают в рыбацкие невода. Тот рыбак, который сжалится над плачущим водяным и отпустит его, будет всегда иметь хороший улов рыбы.

  Автропоморфная природа водяных духов лучше всего сказывается в следующем рассказе, записанном нами в с. Рыбкине Краснослободского уезда Пензенской губернии: «В старину к девкам на игрища повадились ходить девки водяные. Парни догадались, поймали их и стали на них надевать кресты. Девки вырвались и убежали, на одну успели набросить крест. Девка плачет: «Что я теперь буду делать»? - «Выходи за меня замуж», -говорит ей один парень. Девка вышла, прожила с ним много лет, народила детей. Однажды косили они сено около реки. Баба все ходит около реки и не работает: «Не хочу, -говорит, - работать». Мужик говорит: «Бог с тобой, не работай». Баба все тростит: «Не хочу работать». Мужик рассердился и крикнул: «Ступай к черту, не работай». Баба только этого и ждала, сбросила с себя крест и бултых в воду. Дети у мужика остались, выросли и теперь еще их род живет и они прозываются Шайтановыми».

  В качестве хозяйки воды Ведь-ава ближайшим образом располагает дождями. К ней, на родники и озера, отправляются обыкновенно весной с молитвами о ниспослании дождей и урожая.

  Помимо своей специальной функции - управление водою, -Ведь-ава является в мордовских верованиях покровительницей любви и деторождения. К ней обращаются с мольбами о подании детей молодые пары; ее гневу приписывают долговременное бесплодие женщины.

  В столь же тесной связи с земледелием, как и Ведь-ава, стоят светила и боги атмосферных явлений. Источник света и тепла - солнце - является у мордвы верховным божеством. Эрзя называет его Чи-пазом, мокша - Ши-бавасом. Народная поэзия последней дает основание предполагать, что оно иногда же, по крайней мере, называется и Шкаем. Солнце, как и другие мордовские боги, рисуется народному воображению в виде человекообразного существа, живущего в человеческой обстановке. Снежницкий записал мокшанский рассказ, в котором излагается путешествие одной бабы на солнце: «Сеяла баба рассаду и очутилась неожиданно в тумане.  
  С неба спус-тилась колыбель, в которую кто-то усадил ее и поднял к самому солнышку. Там Шкай-солнце приказал слугам угостить ее. Подали небольшой каравай, который постепенно стал увеличиваться и сделался большим. Баба взяла от него крошку, и она так увеличилась у нее во рту, что баба едва проглотила ее. Угостивши бабу, Шкай начал жаловаться на поведение людей, которые, работая в пятницу, запорошили ему землей глаза так, что он чуть не ослеп»²⁵. В сказке, записанной нами в Шадыме, бурлак, рассердившись на то, что солнце скоро закатилось, пошел и сжег все его постройки.

  Обычными спутниками дождя являются гром и молния. Гром - по-эрзянски Пургине-паз, по-мокшански Ат’ам - рисуется в виде антропоморфного существа, обитающего на небе; он вооружен луком-радугой (ат’ам-йонкс м.) и каменными стрелами (ат’ам-гивни м., пургине-кев э.) и неустанно воюет с шайтанами, которые его дразнят. Митропольский приводит рассказ, иллюстрирующий эту борьбу: «Охотник бродил по лесу во время грозы и приметил, что кто-то передразнивает удары грома. Оглядевшись, он увидал, что это проделывает шайтан, который под видом змея забрался в дупло дерева. Охотник улучил момент, когда змей высунул голову, и убил ее. Прошла гроза, и охотник заметил, что его охота стала так удачна, как не была никогда в жизни»²⁶. Удастся грому убить шайтана - кровь пораженного духа вспыхивает, и предмет, в котором он скрывался, загорается²⁷. В сказке о красавце Дамае, помещенной во втором выпуске «Образцов мордовской народной словесности», рисуется довольно отчетливо образ и обстановка, среди которой живет царь Гром (Пургине-ин’азоро-паз): «Гром живет в богатом доме, его владения занимают обширное пространство, перерезанное реками, через которые перекинуты железные мосты на каменных сваях. Из глаз его коней огни блещут, из ноздрей дым валит, уши прядают веретенами, ноги играют пестами, хвост веет начевками: когда они бегут, земля дрожьмя дрожит, небо звеня звенит; из-под ног их высекаясь огни молнией блещут. Когда они скачут, медведи и волки испугавшись по лесу прячутся, змеи на своем пути ошалевши в оцепенение приходят, ястреба в поднебесье за облака прячутся»²⁸. Сказка в ярких образах рисует разрушительную силу Пургине-паза: «Царь Г ром опьянел. Лиса вышла на двор погулять со своим сватом, ходили, ходили они; остановившись против семи костров сырого дуба, лиса сказала ему: «Сват царь Гром, а сват царь Гром, ты силен, силен, а не сможешь застрелить и сжечь эти семь костров из сырого дуба», - «Застрелю! Сожгу!» -говорит он. Лиса и слова своего кончить не успела, как хлоп! Хлопнет, земля зэрь-зэрь захромыхала. Это царь Гром застрелил те семь костров. С гулом земли поднялся густой черный дым: огонь молнии семь костров лизмя-лизать начал... Лиса говорит: «Ты эти дрова сжечь-то сжег, а золу их развеять не сможешь». Как поднимется, как поднимется страшный ветер с громом-молнией. Он эту золу, поднявши густым облаком, не знай куда разметал»²⁹.

  В бумагах арх. Макария Мельников приводит рассказ, записанный священником с. Сиуха, из которого делается очевидным, что Пургине-паз вступал временами в сношения с земными женщинами, похищая их в свой небесный терем: «Жила девка, по имени Сыржа, которую все женихи обегали: и красива была из себя, и работящая, и ноги толстые, как бревна, а почему-то никто не хотел на ней жениться. Вдруг сделалась сильная гроза, все люди попадали, как мертвые, и когда гроза миновалась, в той деревне, где жила Сыржа, появился приезжий из каких-то дальних, неведомых стран человек, из себя весь черный, с глазами, горевшими, как огонь. Он присватался к Сырже, отец и мать с радостью отдали ее за приезжего, хотя и не знали, откуда он ... Когда настало время везти молодую жену к себе домой, он крикнул, как гром, из глаз его сверкнула молния, изба загорелась, все гости упали, как мертвые, а новобрачные исчезли. Это был Пургине-паз»³⁰. В сказке, которую мы только что привели, Молния и Ветер являются вместе с Громом функциями царя Грома. Мы впали бы, однако, в ошибку, если бы заключили из этого, что специальных духов, связанных с этими явлениями, мордва не знает. Из песни о Литове, помещенной в 1-м выпуске «Образцов», оказывается, что Молния представляется мордве и отдельным от Пургине существом. Литова, как и Сыржа, вступила в союз с одним из небожителей. Однажды, когда она играла с подругами на улице:

  Поднялась страшная буря, Тронулась страшная туча, Прогремел страшный гром, Сверкнула страшная молния. Не людям идти,

  Не людям слышать, Куда Литаву взяло, Куда Литаву убрало,

  Куда буря ушла, Куда тучки ушли.

  Грешную Литаву

  Взял сверху Вышний Бог.

  У Литавы свекровью стал страшный Ветер, Свекором страшный Гром, Мужем страшная Молния.

  Отношения Молнии к своим родителям, Ветру и Грому, ничем не отличаются от тех, которые имеют место в человеческих семьях. Литове захотелось навестить отца, и Молния считает нужным испросить на это согласие родителей:

  — Погоди спрошу своего отца,

  Погоди спрошу мать свою.

  Ах, тятенька, родименький, Ах, маменька, хранительница моя! Литова вздумала было домой, Не знай, отпустите ее?

  — Страшная молния, сыночек!

  Поди, сынок, впряги двойки, тройки, Отпустим Литову в гости.

  В одном часу пусть будет там, В другом часу пусть будет здесь. Смотрит - облачко поднимается, Смотрит - страшная буря идет, Смотрит - страшная молния сверкает, Тогда она пусть домой соберется.

  Села Литова тогда,

  Земля горит под ее ногами,

  Небо звенит над ее головой, На семидневном расстоянии слышится³¹.

  Представления мордвы относительно духов ветра Варм-авы и Варм-ати отличаются той же неопределенностью и неустойчивостью, которые мы имели случай заметить и относительно других духов. Разногласия возникают по вопросу о количестве духов, их местожительстве и взаимных отношениях. В заклинаниях и молитвах, собранных Паасоненом, мы видим супружс-кую пару - Варм-аву и Варм-атю, которая почему-то называется Вармальте. Г. Фитингофов, доставивший нам рукопись об эрзе с. Кузоватова, говорит по этому вопросу следующее: «У мордвы есть предположение, что земля четырехугольна; на каждом углу стоит большая бочка, в каждой бочке сидит Варм-ава. Эти бочки заткнуты, по временам которая-нибудь бочка открывается, из нее вылетает Варм-ава и дует с той стороны, из которой вылетела». По другим рассказам, мать ветров Варм-ава живет за морем. При ней в бочках заперты ее 12 сыновей. Когда Варм-ава пожелает выпустить которого-нибудь из них, она только взглянет на бочку. Варм-атя ничего не знает и сидит в доме жены праздный.

  У мокши с. Шадым Варм-ава также представляется матерью неопределенного количества детей. О виде их можно составить представление по следующему рассказу: «Ездили раз мужики за сеном и нашли ледяного человека. Положили его на воз, хотели увезти, - ветер так и рвет; так и не могли довезти». По зимам, когда начинаются вьюга и сильный ветер, говорят, что Варм-ава прячет своих детей. Когда дети Варм-авы разыграются, начинается бурный ветер. О том, что она созывает своих детей, узнают по тихому ветру с легким свистом, который она производит. К Варм-аве обращаются с мольбами садоводы. Во время пожаров всякий старается задобрить ее, бросая в огонь яйцо болтуна или первое яблоко, сорванное в Преображенье, и просят при этом: «Варм-ава, матушка, побереги нас, не пускай на нас огонь». Если Варм-ава сжалится над просителями, ветер поворачивает в сторону от домов и пожар прекращается.

  Предвестница солнца - заря - представляется мордве отдельным от него женским существом (Шабд-ава).

  В виде особого существа выступает пред нами результат деятельности солнца - ясная погода - Маней (Менев у Видемана). Молитву к этому существу мы нашли в сборнике Паасо-нена³².

  Антагонистом солнца и творцом холода является Мороз-атя, также почему-то носящий русское имя. В цитированной уже нами однажды сказке о бурлаке он рисуется в виде старика, которого бурлак захватил врасплох и избил.

  Перечень духов, управляющих небом и атмосферой, мы заканчиваем богиней луны - Од-гоу (ков)-авой.

  В стороне от духов дома, земли, атмосферы и светил стоят в настоящее время богини огня и лесов. Тол-ава в настоящее время сливается в доме с богиней печи, а вне его с Варм-авой (например, при пожарах) или чаще с Параскевой-Пятницей (Пракс-авой)³³. Образ, в котором она рисуется мордве, выступает пред нами в заклинаниях, которые употребляются во время пожаров: «На печи сидит черная девушка, с черным платком на голове, в черном платье, подпоясанная черным поясом, с черной обувью и рукавицами в руках...»³⁴.

  Богиню леса мордва представляет себе так же различно, как и Ведь-аву. Чаще всего она представляется в виде женщины громадного роста, сидящей на дереве с растрепанными волосами и перекинутыми через сучья грудями. Видели ее и в виде женщины с ребенком за спиной и перекинутыми через плечи грудями. Мордва д. Дубенки представляет Вирь-аву громадной красивой женщиной с длинными вьющимися волосами и толстыми, как воротные столбы, ногами. Как Ведь-ава, как вотяцкий Нюлес-мурт, она обладает способностью оборачиваться и является один раз огнем, другой раз вихрем; в деревню она приходит кошкой, собакой, волком. Мордва с. Кендя Нижегородской губернии говорит, что чаще всего она оборачивается конем. Живут Вирь-авы в дуплах деревьев, в шалашах и избушках. В холодные ночи они являются иногда у охотничьих костров, чтобы погреться. Г. Фитингофов приводит по этому поводу следующий рассказ кузоватовской мордвы: «Однажды мужики лесовали и развели огонь. Вдруг к ним подходит Вирь-ава - ростом с дерево, с длинными волосами, одетая в белую женскую рубашку. Она перекинула груди через плечо и протянула к костру длинные руки, чтобы погреть их. Один из мужиков вскочил, срубил дуб, расколол его ствол и посоветовал Вирь-аве заложить в щель свои руки - лучше-де нагреются». Финал рассказа напоминает построенные на теме Полифема вотяцкие рассказы о Нюлес-мурте.

  Любопытные детали заключает в себе рассказ, записанный со слов мордвина-прихожанина священником С... Пензенской губернии. «Заплутался в лесу мой дед, - рассказывал мордвин, -и сидел у огня. В полночь слышится шум, треск деревьев. Идет Вирь-ава. Деревья ей кланяются. Дед от огня задом - и ушел в кусты. Вирь-ава разметала огонь, забросила в сторону лукошко, но ему вреда не сделала»³⁵.

  В сказке, записанной М. Е. Евсевьевым, портной, медведь и нечистый поселились в лесу в избушке Вирь-авы. При избушке, как и при людских домах, был погреб. Поставили там жильцы свое пиво, но стали замечать, что кто-то, кроме них, пользуется им: каждый раз приходя они замечали, что гвоздь в бочке заткнут не так. Стали они караулить. Первый пошел медведь и уследил Вирь-аву, но она его избила, и медведь ничего не сказал. Та же участь постигла нечистого, и только портной нашел средство справиться с ней. Он взял с собой балалайку, черемуховую палку и стал поджидать. Около полуночи пришла лешая и начала пить пиво. Портной заиграл на балалайке, Вирь-ава пустилась в пляс. Плясала-плясала, устала, остановилась она и говорит портному: «Ну теперь я тебя съем, портной». Портной говорит лешей: «Не ешь меня, лешаюшка; вот тут кряж есть, прежде его расколем пойдем». Пошли его колоть. Кряж этот прежде портной немного расколол топором и принялся сквозь него клин колотить, а сам лешей говорит: «Лешаюшка, я клин заколачивать стану, а ты засунь руки свои и разжимай на обе стороны». Лешая засунула руки и начала разжимать, а портной клин-то как ударит в сторону. Клин выскочил, и кряжем зажало руки лешей. Портной как примется черемуховой палкой лупить лешую. Лешая ревет благим матом и говорит портному: «Почтеннейший портной, оставь только хоть душеньку мою... У меня малые детки есть; без меня они перемрут с голоду»³⁶.

  В приведенной сейчас сказке Вирь-ава также представлена имеющей детей. Насчет того, как они у ней появляются, существуют различные рассказы. По одним рассказам Вирь-ава похищает мужчин и с ними приживает детей³⁷, по другим -она похищает их у людей. В Могиловке Писарского уезда Пензенской губернии г. Кожевников, собирая по нашей программе материалы для мордовской мифологии, записал следующий рассказ: «Один охотник ловил в лесу зайцев тенетами и поймал однажды вместе с зайцами детеныша Вирь-авы (Вирь-ава-ловкс). Принес он его домой, показывает жене и говорит: «Вот я шайтана поймал». А детеныш Вирь-авы на это говорит бабе: «Нет, я не шайтан, а твоего мужа старший брат». Испугался охотник: «Какой ты мне брат?» «Меня, - говорит Вирь-ава-ловкс, - украла Вирь-ава еще маленьким, когда мать водила в лес за орехами. Она отняла меня у матери и сказала ей, что она родит еще сына, а меня кормила своим молоком да ягодами и держала в дупле дуба, оттого я и не вырос и тебе в сеть попал, когда Вирь-ава выпустила меня поиграть на полянку». Охотник не поверил словам брата, пошел в лес, связал названному брату лыками руки и ноги и бросил его там. Вирь-ава высвободила его из завязок и снова взяла его к себе, а охотника и жену его удушила, когда они пришли в лес за грибами».

  В с. Шадым мы записали рассказ, в котором Вирь-ава является вещим, прозревающим будущее существом: «Пошли девки в лес за ягодами и разговорились там, кто кого возьмет в повитухи, когда выйдет замуж и придет пора родить. Одна девка говорит: «Я возьму Вирь-аву». Тотчас появилась Вирь-ава и говорит девке: «Хорошо, я приду к тебе». Вышла девка замуж; пришла ей пора родить, ребенку хода нет. Зовут бабушку (идем-баба) - толку не больше. Тогда роженица вспомнила и говорит: «Ступайте в лес и позовите Вирь-аву». Муж приехал в лес и кричит: «Вирь-авушка, пойдем повивать». «Ступай, - говорит ему Вирь-ава; - я прежде тебя буду». Приехал мужик домой, а Вирь-ава уже там. Ребенок родился. Вирь-ава окунула его в воду, и он тотчас умер. Через год приходит пора родить бабе другого ребенка. Опять зовут Вирь-аву. Пришла Вирь-ава, приняла ребенка, велела затопить печь и бросила туда новорожденного. Приходится бабе родить в третий раз. Зовут Вирь-аву. Приняла Вирь-ава ребенка, завернула его в пеленки и передает матери. «Зачем же ты одного ребенка утопила, а другого бросила в печь?» - спрашивает баба Вирь-аву. «А затем, - отвечает ей повитуха, - что первый бы выросши утонул, второй сгорел бы в пожаре, и тебе было бы жальче, чем теперь».

  Кроме Вирь-авы, к лесу и отдельным деревьям имеет у эрзи отношение целый ряд духов: 1) Чувтонь-паз - бог дупла, дерева. С его значением мы знакомимся несколько из рассказа, записанного в с. Сабанчееве г. Лукиным: «Жил в селе мордвин с женой. Жили они несогласно... Жена пошла молиться Чувтонь-пазу. Подошла к дереву, молится и просит Чувтонь-паза, чтобы муж ее ослеп. Муж следил за женой и подслушал, о чем молилась баба. На другой день он залез в дупло. Жена опять пришла молиться. Муж из дупла говорит ей: «Зарежь черную курицу, сожарь ее, напеки блинов и намасли их больше, и когда муж придет и спросит обедать, подай ему жареную курицу: поест он курицы - ослепнет, поест блинов -оглохнет, поест каши - у него язык отнимется». Пришла баба домой и сделала так, как велел ей «бог»... Пришел к бабе друг. Она говорит с ним громко, ничего не боится. Муж с печи все видел. Взял он ружье и застрелил приятеля своей жены»38. Каким образом и за что Чувтонь-паз мог, по воззрениям рассказчика, поразить мужика слепотой, можно догадываться из заклинания против ушиба о дерево, записанного г. Паасо-неном у эрзи: «Чувто-ава, матушка, я тебя не толкал, не толкай и ты меня. Прости Христа ради». Приведенное заклинание показывает, что дупляной бог и дупляная мать в случае неприятности, нечаянно причиненной им человеком, могут наказать его той или другой болезнью, «напустить притку»; 2) Духи отдельных деревьев. Мельников и Майнов утверждают, что каждая порода деревьев имеет у мордвы отдельного духа-покровителя; таковы: Тума-цзаис - бог дуба, Пекше-цзаис - бог липы, Пиче-цзаис - бог сосны, Колу-цзаис - бог березы и т. д. Духи эти будто бы созданы матерью богов Анге-патяй в подручные Вирь-аве. Арх. Макарий, у которого Мельников заимствовал свои сведения, дает для некоторых из этих духов и другие, более соответствующие мордовской терминологии названия, например: Колу-паз - рядом с Колу-цзаисом, Тумо-паз - рядом с Тумо-цзаисом³⁹. Майнов в своих «Restes de la myth.» заявляет, что он присутствовал даже на моляне этим богам в Краснослободском уезде, но мы не считаем возможным положиться на него в данном случае, как и во многих других: в Краснослободском среди мокши он ни в каком случае не мог слышать, чтобы богов называли по-эрзянски: паз, цзаис (если такое название у эрзи когда-нибудь существовало). По аналогии с духами-покровителями жилища, воды, леса, которые являются связанными не с жилищем, водою, лесом вообще, а с данным отдельным жилищем, данной речкой или озером, данным лесом, мы позволяем себе предположить, что и перечисленные духи деревьев связаны каждый с отдельным экземпляром дерева той или другой породы. Эти духи - живые свидетели того, что и мордва, подобно вотякам, перешла к антропоморфным представлениям о божестве с той первичной ступени в развитии анимизма, когда в каждом отдельном предмете предполагался неразрывно связанный с ним дух от фетишизма.

  Ясные намеки на существование таких представлений мы находим в мордовской поэзии. В песне о яблоне, помещенной в I вып. «Образцов мордовской народной словесности», мы читаем следующие строфы:

  Яблоню увидевший кто?

  Яблоню усмотревший кто?

  Ходящий, гуляющий пес-барин, Проходящий, пятищийся пес-барин: - И срублю я яблоню, И свалю я яблоню;

  Сучечки я иссушу, Цветочки погублю. - Не руби ты меня, пес-барин (отвечает ему яблоня), Не суши ты моих сучечков!

  Заедешь ты от меня дорогой, Заедешь ты на деревянный мост, Кони твои падут перед тобой⁴⁰.

  В «Тамбовских епархиальных ведомостях» помещен рассказ, в котором охотник обращается к дереву с мольбой о спасении: «Один мужик часто убивал дичь и хвалился своей ловкостью. Соседи попросили его привести живого лося. Охотник согласился, нашел в лесу лосиную тропу, засел на повисшей над ней ветвью дерева и стал дожидаться вечера. Когда лось прошел под деревом, он спрыгнул на него. Лось испугался и помчал. Охотник взмолился к богу Клену: «Клен-дерево, крепкое дерево, помилуй доброго»⁴¹.

  Вирь-ава является по отношению к этим отдельным духам в роли повелительницы. Мы видели уже, что деревья склоняются при ее появлении. Но не все породы покорны ей в одинаковой степени. У шадымских охотников былого времени существовало правило не ложиться в лесу спать без разбора под любым деревом. Вирь-ава не прочь полакомиться человеческим мясом, и это удается или не удается ей в зависимости от того, под каким деревом спит человек. Дуб ничего не предпринимает для защиты спящего, осина, напротив, не пускает Вирь-аву к человеку и требует наперед, чтобы она сосчитала ее листья. Вирь-аве не удается никогда выполнить этого требования: постоянно трясущиеся листья осины сбивают ее со счета.

  Зависимое положение духов, связанных с деревьями, от Вирь-авы, их множество, и незначительное влияние на судьбу человека вполне объясняет то обстоятельство, что только духи тех деревьев, которые находятся на месте молянов предкам и стихийным богам, пользуются почтением, равным с другими богами.

  Своим значением деревья в этом случае обязаны, по-види-мому, тому обстоятельству, что они служат временным приютом для богов, принимающих жертву. Смутные намеки на то, что именно так понимала когда-то мордва роль деревьев на молельных полянках, заключаются в двух мордовских песнях, записанных г. Евсевьевым:

  В пребольшом поле, в большем поле,

  В большом поле большой бугорок.

  На бугорке-то дубок, У дубка-то три сучка. На одном-то сучке Нпшке-паз, На другом-то сучке Вере-паз, На третьем-то Никола.

  Никола делит счастье.

  Вышний Бог делит счастье -

  Богатому мордвину - плошкою. Скудному, бедному - чаркою, Грешнпку-русаку - кончиком ложки⁴².
  В большом поле вершина бугра, На вершине бугра ложбина, В яме этой ложбины-то яблоня. Корни яблони-дерева во всю ширину земли, Ветки ее во все небо, По концам листов свечи горят.

  Пития сделал Вышний Бог.

  Кушанья, пива, питья,

  Бочку меда сделал Вышний Бог.

  Созвал он всех богов, Всех истинных скликал.

  В каждой из приведенных песен дерево является в известные моменты седалищем богов: на нем они пируют, на нем делят счастье между людьми. Перенесем дерево на молебную поляну, сделаем устроителями пира людей и мы внесем в эти обрывки стертый временем смысл. Боги принимают предположенный им пир, и благодарные награждают их счастьем, снисходят к их мольбам.

  Как седалище высших богов, священное дерево и само делается предметом культа и благоговейного уважения. Г. Мошкову солдат-мордвин из с. Сабаны Пензенской губернии Чембарского уезда сообщал, что лет 15 тому назад все село ходило верст за 8 молиться к дубу, который стоял на горе в чистом поле. Моление это называлось «Бабань-каша». Здесь молились Тум-пазуиМастыр-пазу, конечно, прибавим от себя, и другим богам, которым молятся обыкновенно во время «Ба-бань-каши». Священный дуб стоял неприкосновенным; мордва была убеждена, что неминуемая смерть грозит всякому, кто отважился бы ударить дерево топором. При д. Кардафлей Городищенского уезда сваленная бурей священная сосна лежит неприкосновенной в течение 15 лет. Около ее ствола, по-прежнему, собираются в день моляна о лошадях, и старики не могут допустить мысли о том, чтобы можно было продать дерево.

  К длинному ряду духов, действия которых могут быть при известных условиях благодетельными для человека, следует прибавить явившиеся под влиянием христианства олицетворения праздников - Верм-авы (Вербного воскресенья) и матушки Пасхи43. Логический процесс, путем которого мордва дошла до создания таких существ, можно представить в следующем виде: праздник - время веселья, обильной еды и питья - бывал у мордвы во время молянов каким-либо божествам; в Вербное воскресенье и Пасху христиане и с особенным торжеством молятся, и особенно широко пируют; очевидно, они делают моляны каким-то богам - Вербе (Верм-аве) и Пасхе.

  Пред нами прошла вереница духов, которыми мордвин населил окружающий мир.

  Заканчивая обзор религиозных верований мордвы, мы могли бы дополнить его фигурами духов, производящих в этом мире различные бедствия.

  Но прежде чем перейти к этой группе, нам придется заглянуть в новую область духовного творчества мордвы - в мир ее космогонических идей. Наравне с другими финнами волжско-камского края мордва верит, что рядом с предвечным шкаем (небом) существовала и предвечная материя -вода, покрытая ее массой земля и первые представители жизни - три рыбы, поддерживающие землю⁴⁴. По этому бесконечному морю плавал в лодке, по одному варианту⁴⁵, Вярдя-шкай. Из его плевка возник Шайтан в виде птицы (утки) и сделался на первых порах помощником неба в деле мироздания⁴⁶. Шкай послал его на дно моря достать песка, из которого можно было бы сотворить землю. Шайтан исполнил приказание Шкая, но роль простого орудия в руках бога показалась ему недостаточной - он также захотел сделаться творцом и скрыл у себя во рту часть песка. Шкай стал разбрасывать песок, и из него стала вырастать ровная земля; в то же время стали расти и песчинки, оставшиеся во рту Шайтана. Голова Шайтана разрослась в огромную гору; он заревел от боли и стал выплевывать песок; и из него образовались бугры и горы, а от их тяжести явились углубления на неокрепшей еще земле - долины, овраги⁴⁷. Шкай увидел, что Шайтан не может быть ему товарищем, и проклял его. С тех пор Шайтан возненавидел его и стал портить каждое дело его рук. Он набросал на чистое, голубое небо черные тучи, напустил ветры на тихую поверхность реки, но Шкай направляет к быту создания Шайтана: в тучи он вложил дождь, чтобы пользоваться ветрами; он научил людей судоходству; в горы, созданные Шайтаном, он набросал золота и серебра; из камней научил делать жернова; места, на которых Шайтан поломал лес, он обратил в луга и угодья для пашни поляны и научил человека обрабатывать их⁴⁸. Жертвой злобы Шайтана сделался и человек. Он оплевал созданное из глины тело человека и вдунул в него свое злое дыхание. Шкай исправил человека, насколько это оказалось возможным: он выворотил человека наизнанку и сделал его снова чистым, вдунул в него свое доброе дыхание, но слюна Шайтана все же осталась в человеке и сделалась источником болезней, а из злого дыхания его у человека явились пороки⁴⁹. Своим, на половину испорченным созданием Шкай не мог владеть всецело. Он заключил с Шайтаном условие, по которому удерживал за собой человека только за время его жизни, а по смерти отдавал Шайтану. Шайтан спрятал это условие на дне моря в камне и стал всеми мерами укорачивать жизнь людей, но Шкай и тут победил его: один из его слуг притворно покорился злому духу и похитил у него условие⁵⁰. Соперничество Шкая и Шайтана отразилось и на последнем акте творения - на создании духов, наполняющих мир. Однажды Вярдя-шкай ударял камнем о камень, и от этих ударов из камней вылетали боги. Увидел эту работу Шайтан, стал делать то же самое, и от его ударов из камней стали вылетать злые духи⁵¹. Шкай и эту работу Шайтана обратил на благо человека: из камней стали вылетать огненные искры⁵², и человек научился таким образом добывать огонь. Созданные Шайтаном духи сделались носителями разнообразных болезней⁵³.

  Рядом с изложенной сейчас легендой о происхождении злых духов, легендой, составляющей общее достояние всех приволжских инородцев, у мордвы можно проследить обрывки другой, по-видимому, оригинальной. По этой легенде, которая напоминает классический миф о ящике Пандоры, злые духи явились из душ проклятых богом людей. Шкай запер их в особом шалаше, в дремучем лесу, но один человек нечаянно приотворил шалаш, и из него вылетели 30 сестер-болезней. Под влиянием христианства эта легенда распространена и на стихийных богов, между прочим, на Вирь-аву⁵⁴.

  Эрзя называет созданных Шайтаном носителей болезней алганжеями. В рукописном словаре г. Евсевьева слову алган-жейть приписывается просто значение болезни. Г. Евсевьев перечисляет по поводу этого слова семь известных мордве детских болезней:

  1)    сидяка-алганжейть - расслабление мышц, при котором ребенок оказывается не в состоянии даже сидеть,

  2)    немой алганжейть - состояние, когда у ребенка отнимается язык и он не в состоянии плакать,

  3)    ярцы-алганжейть - состояние ненасытного голода,

  4)    кости-алганжейть - сухота,

  5)    куявты-алганжейть - ожирение,

  6)    косой алганжейть - косоглазие,

  7)    тапи-алганжейть - состояние, когда ребенок путает руками и ногами.

  У мокши алганжеев заменяет Фатесь-атя, который рисуется в виде старика,обросшего волосами с наполненной ядами коробкой в руках.

  Из констатированных нами на предыдущих страницах понятий о природе богов вытекают формы языческого культа. Боги царят над всем миром; в их руках свет, тепло, дождь, гром, молния, они могут дать и не дать урожай, приплод скота, детей. Привлечь к себе их благоволение человек может жертвами, о необходимости которых невнимательные боги дают знать сами. Есть основание думать, что было время, когда мордва не всякого человека считала способным угадывать волю богов, привлекать их благоволение и отвлекать гнев, когда и у ней были избранники, подобные лопарским нойдам. В настоящее время роль этих наследников былых мордовских шаманов ограничивается почти исключительно лечением от разных болезней - приток.

  Родство мордовских знахарок и колдуний с шаманами сказывается в приписываемой им способности оборачиваться и вступать в состояние особого рода возбуждения в общении с богами, делаться органами и орудиями их воли.

  В Пензенской губернии, по словам одного из приходских священников, ворожея, прежде чем приступить к гаданию, напивается водки, потом ест росной или простой ладан, окуривается им и ложится в передний угол; здесь начинаются с ней конвульсии, она бьется, выкликает несвязанные слова - и эти слова ловят пришедшие и приспособляют их к своим нуждам55. Мордовская йевись-баба проделывает, как мы видим из этого описания, всю ту процедуру, которая необходима шаману для того, чтобы изречь волю богов. Только в состоянии особого возбуждения она делается орудием богов. Мысль, диктующая описанную процедуру, выступает необыкновенно рельефно в заклинаниях, записанных и изданных в самое последнее время г. Паасоненом. «Не я парю тебя, - говорит знахарка, которую пригласили помочь ребенку против дурного глаза, - не я мою тебя; с того берега великой реки (моря) пришла старая женщина с тремя зубами во рту, с железным цюкором в груди (животе?). Когда этот цюкор будет раскушен, тогда пусть овладеет тобою болезнь от злого глаза, тогда пусть ты будешь околдован глазами. Когда эти прутья из веника вернутся на свои корни, тогда пусть овладеет тобою болезнь от злого глаза».

  Из других заклинаний, записанных Паасоненом, очевидно, что через посредство знахарки действуют или умершие ранее

  знахари, или духи предков: «Смотри, я разбиваю резь в животе у человека, я разрезываю его резь. Дедушка Сорокин, дедушка Видяша, Михайлина жена, бабушка, тетка Секла, жена Гавы, свояченица, 7 колдунов, смотри они дуют, велят мне дуть. По их милости я дую, плюю. С той стороны большого моря пришел старик; он болезнь отогнал».

  «Большая вода, большая вода, с той стороны большой воды пришла большая женщина... Она послала болезнь в большой лес. В большом лесу есть красная липа; она послала болезнь в корни липы. По другую сторону липы есть белая береза, она послала болезнь в корни этой березы».

  «Бог смотрит, Божия Матерь делает. Из Палатиной крови, мяса, из ее костей, из ее семидесяти семи суставов, из ее красной крови изгоняю я колдовство. Не я исцеляю, не я прогоняю; с той стороны великой воды пришли предки со своими женами; они исцеляют, они прогоняют колдовство. Отгоните болезнь от Палаги, из ее сердца, из ее уха, из ее живой, бьющейся жилы, исцелите, поставьте ее на ноги, сделайте здоровой»⁵⁶.

  Нужна ли была специфическая шаманская способность для выборных жрецов в позднейшую пору, когда чистое язычество стало уступать место компромиссу между язычеством и христианством, из находящихся в нашем распоряжении материалов не видно⁵⁷. Не служат ли остатками шаманских элементов в обряде жертвоприношения музыка и пение, которые кое-где еще недавно сравнительно имели место при молянах?

  Главным содержанием культа, существенным средством приобрести расположение богов является их кормление. Богам предлагались изысканнейшие из кушаний, известных в то или другое время мордвину. Жертвы - реальные и символические - являются, таким образом, у мордвы, как и у вотяков, показателями тех ступеней, через которые она прошла в своем развитии, точнее в развитии своего питания. Подобно вотякам, мордва пережила время, когда человек был пищей для человека. Боги, созданные ею когда-то по своему образу и подобию, представляются ей до сих пор антропофагами.

  Показателями их людоедских наклонностей служат, главным образом, произведения мордовского эпоса.

  В с. Шадым мы записали следующий рассказ: «Один человек подошел к роднику напиться. Только что он наклонил голову, как нечистый (Ведь-атя) ухватил его за бороду и не выпускал до тех пор, пока он не пообещал отдать ему то, чего он не знает дома. Через некоторое время у него родился сын.

  Вместо того, чтобы радоваться, отец опечалился. Когда жена стала его расспрашивать о причине печали, муж сказал ей, что он, не зная, пообещал отдать ребенка нечистому. Прошло 10 лет. Нечистый приходит к дому мужика и требует, чтобы он привел мальчика к плотине: «Иначе я тебя самого съем». Мужик послушался, привел мальчика к указанному месту, к плотине, но снабдил его на всякий случай крестом. Когда нечистый приблизился к мальчику для того, чтобы его схватить, тот накинул на него крест. Водяной шарахнулся от мальчика, а тот побежал в лес и угодил к «куму водяного». «Вот, кого ждал, тот пришел, - приветствовал его кум. - У меня на пчельнике 36 кольев с головами, двух голов нет; твоя будет там. Если ты в одну ночь не срубишь 90 десятин леса и не сложишь их в сажени, я срублю твою голову и повешу на кол». Задумался парень, а у Вирь-ати была дочь. Она сжалилась над ним, заставила нечистых работать, а к утру, когда все было готово, говорит: «Возьми щепку и кинь, чтобы показать, как ты старался». Лесовик похвалил работу мальчика и задал ему на следующую ночь новую задачу - выжать и обмолотить 90 десятин пшеницы и испечь 3 калача. Дочь опять помогла. После этого дочь Вирь-ати выдумала выйти за парня замуж. Заперли молодых в горницу. Молодая и говорит мужу: «Уйдем, мать зарежет нас». Перед зарей Вирь-ава говорит мужу: «Ступай, разбуди молодых, их надо резать». Старик приходит и говорит, что молодых нет. Старуха полетела за ними в погоню, догоняет. Дочь ее говорит мужу: «Ударь меня по щеке, ты сделаешься пастухом, а я стадом овец». Старуха спрашивает пастуха: «Не видал ли он парня с девкой?». — «Нет, - говорит пастух, - я тридцать лет пасу здесь и никого не видал». Вернулась старуха домой - нет молодых. Опять полетела в погоню. Догоняет. Молодушка обернулась избой, а парня сделала стариком. Старуха спрашивает старика: «Не проходили ли здесь парень с девкой?». - «Нет, - говорит старик, -30 лет живу я здесь, а никого не видал». Опять старуха вернулась домой, увидала, что никого нет и в третий раз пустилась в погоню. Парень ударил девку по щеке и она сделалась озером, а парень щукой. Ведь-ава подлетела, сделала сетку и стала ловить щуку. Ловила-ловила, не поймала и говорит: «Ну, девка, вот ты будешь жить в этом озере». А дочь ей отвечает: «А ты, мать, стой три дня на одном месте и не двигайся». Мать стояла-стояла и стала просить у дочери прощенья. Так девка и ушла от матери».

  В приведенном рассказе фигурируют два духа-людоеда - водяной и лесной. Каннибальская натура Ведь-авы раскрывается с полной ясностью в приносимых ей жертвах.

  При устройстве водяной мельницы до позднейшего времени считалось необходимым принести Ведь-аве если не реальную, то, по крайней мере, символическую человеческую жертву. В с. Кузоватове г. Фитингофову рассказывали следующее предание: у мордвы д. Еделево постоянно уходил пруд. Чтобы умилостивить Ведь-аву, мордва решила принести ей человеческую жертву - сманили у тумкинских мордвов красивую девку будто в замужество, привезли в Еделево, уморили голодом и бросили в воду. Пруд после того перестал уходить, но между жителями двух деревень долгое время была вражда. В других местах рассказывают, что при постройке мельницы мельники покупали незаконнорожденного ребенка у девки и кидали его в воду. В с. Шадым нам рассказывали, что мельник бросал в пруд чью-нибудь краденую шапку и говорил: «Вот тебе человеческая голова» (См. прибав. 3).

  Символизированные человеческие жертвоприношения устраиваются в пользу Ведь-авы не одними мельниками. Мы знаем уже, что богиня воды является у мордвы и богиней любви и деторождения. Как покровительница любви и деторождения, Ведь-ава также требовала человеческих жертв. В честь ее около 29 июня устраивается спецальный молян - так называемая «Бабья каша» («Бабань-каша»), — и на этом моляне по местам до сих пор символизируется человеческое жертвоприношение. Один из новейших исследователей мордвы -г. Паасонен - во второй части своих материалов сообщает, что в Хлыстовке Вольского (?) уезда в день этого праздника берут вдову, кладут ее поперек двух срубленных деревьев, привязавши к ним ее руки и ноги. Выборные, на которых возлагается обязанность принести жертву, делают вид, как будто перерезают связанной женщине горло. По окончании этой символической операции неподвижную, как труп, женщину кладут на телегу, отвозят в деревню и закалывают назначенное в жертву животное. Отвезенная женщина не имеет в этот день права показываться более на молении⁵⁸. Сходную процедуру описывает Зерновский. По его словам, в день «Бабань-каши» старухи уходят в лес, на берег речки. Одна из них ложится здесь на землю; ей проводят несколько раз ножом по горлу, затем снимают кафтан и развешивают его наподобие того, как это делалось с кожами жертвенных животных на оглоблях телеги⁵⁹. В Пензенской губернии описанный обряд извратился, утратил смысл и приобрел характер праздничной забавы⁶⁰, но представление о том, что богине нужны человеческие жертвы, сохранилось в молитвенной формуле: «Дай нам полны лавки ребят; на твое имя надо было бы колоть двух баб, а мы режем двух овец»61 (См. прибав. 4).

  Символическую человеческую жертву приносят по местам Ведь-аве и в том случае, когда возникает подозрение, что человеку «попритчилось» от воды. В с. Кузоватове, по словам г. Фитингофова, в подобных случаях бросали в воду сделанную из теста куклу - мужскую, если хворал мужчина, женскую, если хворала женщина - и при этом говорили: «Это тебе на пользу вместо здоровья получи, а ему (или ей) дай здоровья». Подобный обычай мог возникнуть, конечно, только на почве убеждения, что водяная пожирает исподволь больного человека.

  В дополнение к тому, что мы знаем уже из цитированной ранее сказки о каннибальских наклонностях Вирь-авы, укажем на то, что в сказке о портном, медведе и нечистом, помещенной в «Образцах», Вирь-ава прямо объявляет портному, что она его съест. Во втором выпуске сборника Паасонена также имеется сказка, в которой Вирь-ава выступает людоедкой. Старик по требованию второй жены отводит свою родную дочь в лес. Девочка, найдя в лесу избушку, начинает кричать: «Вирь-атя, Вирь-ава, идите со мной спать». Вирь-ава явилась, принесла в подарок гостье бус, тенек, велела ей нанизать их на нитку и потом лечь с ней на печку рядом спать. Девушка спаслась только благодаря ласочке, которая посоветовала ей не ложиться рядом с Вирь-авой, а положить вместо себя чурбан ольховый. Каннибальские наклонности предполагаются далее у Мастькгр-паза62 и Мельнич-азыр-авы. При сооружении ветряной мельницы приносят символическую человеческую жертву. Хозяин три раза ударяет топором и говорит: «Вот тебе три человеческих головы из одного племени». Мордва уверяла, что мельничная хозяйка потом уж возьмет их. Что боги-людоеды у мордвы, как и у вотяков, были созданы людьми-людоедами, это очевидно из каннибальских наклонностей, приписываемых если не всем покойникам, то, по крайней мере, колдунам (идемевс, летун).

  Исчезновение каннибальских наклонностей у самой мордвы не тотчас повлекло у нее, как и у других финнов, исчезновение человеческих жертвоприношений. Питание человеческим мясом в течение ряда веков продолжало быть привилегией богов, человеческие жертвы - последним средством привлечь к себе их благоволение. Дальнейшая история жертвы шла у мордвы тем же путем, что и у черемисов и вотяков. Жертва становилась с течением времени мельче, а доля, которую из нее брали в свою пользу жертвующие, крупнее. Старики нашего времени слыхали от своих дедов, что было время, когда на молянах закалывались и съедались лошади; в настоящее время боги зачастую довольствуются бараном, гусем. Пора, с которой начинается участие жертвующих в пире богов, лежит за пределами народных воспоминаний.

  В качестве народа, с незапамятных времен занимающегося земледелием, мордва приурочила кормление богов к тем временам года, когда их благоволение или неблаговоление может существенно повлиять на результаты земледельческих работ.

  Моляны (ознома, озкс) начинаются с ранней весны, когда первые шаги земледельца становятся в зависимость от ряда стихиных влияний - тепла, холода, дождя или засухи. В предыдущей главе мы уже имели случай видеть, что весна является временем особенной заботливости о предках, и выяснили причину этому. Предки - первые хранители интересов своего потомства, ближайшие деятели в том мире сверхъестественных существ, которые управляют жизнью природы. За ними стоят уже воплощения стихийных сил - тепла, холода, влажности.

  Торжество весеннего тепла над зимою и снежным покровом земли приветствуется в некоторых местностях эрзянского края особым моляном, который справлялся после Пасхи -Шушмоньлангонь-озкс. Как справлялся этот молян, автор рукописи, присланной в редакцию наших «Известий», не говорит.

  Около этого же времени - в Великий четверг - старались задобрить Мороз-атю, который возвращается иногда нежданный и побивает посевы, в особенности яровые. В каждой семье для него варили кисель, часть этого кушанья на сковородке или на ложке клали на отворенное волоковое оконце и звали опасного старика поесть и не побивать только что посеянных хлебов.

  Яровая пашня и выгон скота на покрывшиеся молодой зеленью поля связаны с новыми, мирскими молянами. Первый из этих молянов устраивался в честь Нору-авы или Пакс’-авы (Пакс’-азыр-авы - м.). Лучшее описание его мы встретили в рукописи, доставленной много лет тому назад покойному А. И. Соколову и переданной им нам. В с. Скафтым - родине автора этой рукописи - день выезда на пашню назначался заранее стариками. 
   
  В каждом доме к нему готовили брагу, варили кур и свиней. Хозяйка крайнего дома деревни накрывала стол, зажигала перед иконами свечу и расставляла на стол стакан с пивом, соль и лучшее кушанье. У конца стола ставила «престол» - особого рода ящик на ножках, в котором находились брага и вино. К концу всех этих приготовлений в избу являлись старики данного «порядка», и начинался молян. Старуха читала молитвы своего составления, в которых испрашивала благополучного посева, хорошего урожая. По окончании молитвы она садилась за стол в передний угол и приглашала занять места около себя всех присутствующих. Она первая отпивала браги, после нее стакан обходил всех остальных гостей в полном молчании. Закусивши в первом доме, старики переходили в другой, где их ожидала та же процедура. В каждом доме молитвы возносили женщины, мужчины в этот день не имели права молиться. Если в известном доме не оказывалось женщины, умеющей выполнить как следует эту высокую обязанность, приглашали опытную старушку из чужого дома. На другое утро, как только показывалось солнце, сеятели выходили на работу; все остальное население деревни сидело по домам и не смело показаться на улицу.

  Роль, которую выполняла в этом моляне хозяйка дома, дает нам ключ к объяснению того факта, что в с. Кузоватове Симбирской губернии первый весенний молян назывался «Ба-бань-каша» - именем, которое приурочивается в большинстве случаев к более позднему празднику. Совершался этот молян здесь следующим образом. На берегу глубокой речки в дремучем, сосновом лесу мужики вырывали ямы-печи, старухи ставили в них корчаги с кашей в честь Ведь-авы, Авын-авы, Пакся-авы и прочих богов, в память предков и основателей деревни. Когда каша поспевала, корчаги вынимали, ставили в ряд, и старухи молились над ними, призывая милость богов. По окончании молитвы они накладывали несколько небольших горшков кашей и относили эти горшки по одному в поле, в овин, на реку. Бросая горшок с кашей в воду, говорили: «Вот тебе, Ведь-ава, матушка, каши, уроди нам гречу, коров, уток и кур». Пенки с каши снимали и клали в развилину сосны Чувтонь-пазу. Остальную кашу выкладывали из корчаг в корыта, клали масла и кормили ребят; взрослым кашу раздавали на дом.

  Вариант моления «Бабань-каша» дает г. Гребнев. В описываемой автором местности молян происходил также весной пред яровым посевом. Молящиеся собирались с рассветом к пруду, закалывали здесь быка и целиком клали его в огромный котел; сюда же пускали пшено, яйца, масло и сало. Одна из баб обращалась к народу с наставлением, как надо ехать на посев, затем становилась у столба и возносила за всех присутствующих молитву. По окончании молитвы садились вокруг столба и принимались за пиршество. Часть жертвенной каши разбиралась присутствующими в особые посуды, и ее ели дома перед началом какого-нибудь важного дела⁶⁴.

  У мокши Писарского уезда (Шадым ) на пашню выходили ранним утром после домашнего моляна в честь родителей и домового. Каждый хозяин выходил на поле тайком от других и старался, чтобы никто не перешел дорогу. На поле приносили чукоры, свинину, раскладывали все это на краю полосы и обращались с молитвами к Пакся (Нору)-аве. По окончании моления садились есть и, отделивши в особую чашечку хлеба и пива, приглашали ее вместе поесть и помогать в работе; голову жертвенного гуся с ногами и крыльями зарывали в борозду.

  Общественное полевое моление (Пакся-озкс) устраивалось здесь около Троицы. Очередной распорядитель варил пиво из собранной муки и покупал на общественные деньги быка. На помощь себе он приглашал четверых рабочих, которые до окончания моляна пили, ели и ночевали у него в доме. Обреченное на жертву животное пускали по полям, чтобы оно могло получше отъесться. В день моляна на определенное место (старое селище) приводили быка, резали, варили; попозже привозили пиво. По окончании приготовлений распорядитель созывал народ, и начиналось моление. Выборный жрец молил Пакс’-азыр-аву ходить кругом поля и сберегать его, не пускать чужую Пакс’-азыр-аву.

  К пашне же, вероятно, был приурочен молян, справлявшийся болдовской мордвой ранней весной, вскоре после Пасхи. На открытой поляне близ родника приносили в этот день в жертву быка, купленного на общественные деньги. На молян приглашался священник, который служил молебен и первый съедал частицу жертвенного мяса. Шкуру жертвенного животного продавали на месте, и вырученная сумма откладывалась на покупку следующего быка⁶⁵.

  Молян пред выгоном в поле скота у эрзи с. Кильдюшева называется Ливтеме-совавтома-озкс. Состоит он в том, что после молебна из стада выбирают двух хороших овец, колют и съедают миром. В честь кого из божеств устраивается этот молян, какие молитвы на нем возносились, автор не сообщает⁶⁶. У мокши с. Болдова молян этот в былое время сопровождался довольно сложной процедурой. За Болдовом до сих пор виден ряд курганов, которые образовались в связи с выгоном скота. Для того чтобы обеспечить выгоняемый скот от болезней, сообщает г. Шепелевич, мордва вырывала нечто вроде тоннеля, накрытого сверху сводом (?), разводила над сводом живой огонь и прогоняла через закутанный дымом тоннель скотину. Весьма вероятно, что и мокша приносила при этом какие-нибудь жертвы.

  Цикл весенних молянов замыкается моляном Авын-аве и Перь-аве, который справлялся в четверг пасхальной недели67 или в Фомино воскресенье. В овин в этот день носят брагу, 1 /2 ведра вина и обед. Старик-хозяин обращается к Авын-аве с просьбой уродить хлеб и сохранить его от огня и лихого человека. Присутствующие получают по стакану водки, по ломтю свинины. Каждый выпивающий бросает стакан и трижды кланяется до земли, выражая этим пожелание, чтобы снопы валились в поле.

  Обеспечивши себе более или менее обильными жертвами посевы, мордва переносила свои заботы на скот и домашнюю птицу. Моляны, вызванные заботами о них, носят названия по роду жертвы и приурочены в настоящее время к христианским праздникам.

  В Вознесение эрзя Городищенского уезда устраивает Ла-шань-пуре (Пичилейка) или Алашань-озкс (Кардафлей). В с. Пичилейка нам сообщали относительно этого моляна следующее: На особой поляне собираются старики из каждого дома и режут над специально для этого вырытой ямкой свинью или двух овец, купленных на мирские деньги. Распорядителем моляна назначается ежегодно по порядку один из стариков деревни. Когда жертвенные животные сварены, оповещают деревенское население и все мужчины отправляются на поляну верхом. Старик читает перед деревом, на котором поставлена икона, импровизированную молитву, в которой просит бога не допустить убыли в лошадях, послать дожди и уродить хлеб.

  В д. Кардафлей, по описанию г. Евсевьева, в этот день молились у корней священной сосны, которая служила, вероятно, седалищем богов-покровителей лошадей. «За день до моления сельский староста на общественные деньги покупает пуд или два меда для пуре, достаточное количество свинины и гуся и отдает все это тем трем домохозяевам, чья очередь приготовлять моление. Очередные домохозяева накануне моления переселяются к поваленной сосне с дровами, котлами, чашками и там приготовляют медовый квас и все прочее. Из каждого дома на молян идет один человек; каждый берет с собою ситный хлеб с запеченным в него сверху яйцом, немного соли в мешочке и ложку. Все принесенные хлебы ставятся в ряд на земле, и перед ними на воткнутый в землю шест ставится икона Флора и Лавра с зажженной свечой. Трое выбранных стариков выступают вперед и начинают молиться на восток, обращаясь в молитвах к умершим предкам. Затем старики три раза обходят вокруг поставленных хлебов: первые два раза они касаются обеими руками каждого хлеба, как бы указывая их покровителям лошадей; при обходе же хлебов в 3-й раз один из стариков, который идет впереди, берет в руки нож и чашку и из каждого хлеба вырезывает по маленькому кусочку, и кладет в эту чашку; остальные двое стариков идут за ним - один с чашкой супа, другой с чашкой меда, также касаясь ими хлебов. Вырезанные из хлебов кусочки старики уносят в сторону под кустик и там зарывают в землю для покойников (для одних ли?)»⁶⁸.

  Женщины в тот же день в с. Кильдюшеве Симбирской губернии устраивают Сараз-озкс - моление о курицах, подробности которого, к сожалению, нам остаются неизвестны. В жертву на этом моляне приносились одни куры.

  В первое воскресенье после Вознесения в Кардафлее устраивался молян за коров Скалонь-озкс. В Саратовской губернии молян за рогатый скот совершался в Петров день, а на третий день после праздника молились, судя по приносившимся в жертву животным, за овец⁶⁹. В Кардафлее Петро-озкс устраивался исключительно за овец и называется Баран-озкс⁷⁰.

  К Петрову дню или к летней Казанской (8 июля) примыкают первые моляны на пчельниках. На это время приходится роение пчел. В жертву Нишке-берь-азыр-аве мокша приносит первый вылетивший рой. Хозяин пчельника ссыпает рой в снятую с себя рубаху, относит ее к колодцу, находящемуся на пчельнике, и затаптывает рубашку с пчелами в болото, приговаривая: «Вот тебе, Нишке-перь-азыр-ава, первый рой, не пускай моих пчел».

  После такого дара не только рои не улетают с пчельника, но даже чужие прилетают на него. На Ильин день перед началом выемки меда хозяин ставит около пеньков медовую соту и приглашает Нешке-берь-азыр-аву попить. Во все время ломания он утром и вечером молится перед пеньком Нешке-берь-азыр-аве и угощает ее.

  В с. Скафтым Саратовской губернии накануне Ильина дня все население толпами отправлялось в лес на пчельники. Здесь их ждали уже огромные кадушки с пуре. Перед иконой зажигалась свечка, и начиналось благодарственное моление за подачу меда. По окончании моления большой деревянный ковш обходил всех молящихся. С одного пчельника отправлялись на другой. Так, в течение двух дней в лесу происходило постоянное пурепитие.

  18 августа в день Флора и Лавра устраивался обыкновенно второй молян за лошадей. Понятие о том, как устраивался этот молян в старину, можно составить из известий цитированной уже нами анонимной скафтымской рукописи. Неподалеку от села стояли утвержденные однажды навсегда в землю два бревна на таком расстоянии одно от другого, чтобы между ними могла пройти лошадь. Верхние концы обоих бревен соединялись перекладиной, так что получалось грубое подобие двери. Утром на Фролов день сюда привозили огромные кадушки с медом, тут же варили в больших котлах баранину, а по правую сторону двери ставили ушат воды с кропильным венчиком. Около полудня сюда со всех сторон сгоняли с утра свободных от работ лошадей. Все хозяева падали на колени, на коленах стоял и жрец, который молил дверь (?) о ниспослании лошадям здоровья. По окончании молитвы лошадей прогоняли в дверь, а жрец кропил их. За лошадьми проходили и также окроплялись жрецом и люди.

  Праздник в честь Флора и Лавра составляет переход к осенним праздникам. В Пензенской губернии на нем уже молятся о будущем урожае. Специальное моление о будущем хлебе устраивается недели через две после посева, когда озими взойдут, - Озим-озкс. Обыкновенно оно приурочивается к Семенову дню (1 сект.). В Пичилейке оно устраивалось в овраге близ родника. Здесь съедали купленных на мирские деньги корову и двух овец. По поводу убранного урожая происходили затем несколько молянов. Чтобы благополучно обмолотить собранный хлеб, не сжечь его при сушке в овине, считается необходимым задобрить Авын-аву. Около 22 октября (Казанской) хозяин дома с женой отправлялся в овин с курицей и просил Авын-аву не жечь хлеб. У мокши Писарского уезда (Шадым) в овин носили пиво и красного петуха, мясо которого съдали, а кости бросали под овин и просили Авын-аву, чтобы она дала благополучно обмолотить хлеб.

  Осенью при наступлении морозов является необходимость обеспечить вновь посеянный хлеб от морозов, и устраиваются домашние моляны в честь Мороз-ати. Хозяин дома предлагает ему то же угощение, что и весной, и просит ходить по горам, по лесам, по оврагам, но не бить посевов.

  По времени года, по обрывкам молитвы, которая произносилась на моляне, сюда же следует отнести и молян Салтану-керемети, справлявшийся в Саратовской губернии около Покрова. Вот как описывает его Леонтьев: «На самый праздник Покрова или за несколько дней перед тем... сходятся они неподалеку от села к дубу... с съестными взятыми из дома припасами, готовят там на пойло мед во многом количестве, варят гуся; потом расстилают по косогору полотняные полога и большие столешники; на оные раскладывают принесенные с собою припасы; притом трое или четверо стариков надевают на себя белые холстовые одеяния и округ всякого приготовления обходят по три раза, касаясь руками каждой яствы и приговаривая слова по-мордовски: «Белы ноги Керемедь, по лесуходя Керемедь, пополюходя Керемедь! Мы тебя чтим и ты нас сберегай». Стоящий же позади народ и множество из женщин ... делают коленопреклонения и затем... отрезают горбушку хлеба и, положивши на оную кусочки от всех ядений, сперва отведывают сами и передают другим, а остатки зарывают в землю... засим и в большое дупло дуба тоже опускают и на дерево кладут, особливо старухи, кланяясь перед дубом и скобля гроши ножом; туда же и деньги бросают, а женщины и сходящиеся из прочих деревень в какой-либо печали и немощи прикладывают к дубу принесенную с собой холстину и, унеся ее с собой, хранят ее на исцеление... Отправивши таким образом молян, садится всякий при своем припасе... притом одеяния от старших передаются под сохранение другим, которые на будущий год будут при-уготовителями того же празднества». Сравнивая подробности, из которых складывается молян, с тем, что нам известно относительно других молянов, мы заметим, что каких-либо крупных особенностей ритуал его не представляет: здесь, как и всюду, мы встречаем обычные элементы моляна: обхождение яств, вырезывание «священного куса», возложение части жертвы на дерево, зарывание в землю, скобление монет, опускание их в дупло дерева. Определяющим элементом является обрывок молитвы, которая в более полном виде записана нами в Шадыме и адресутся Морозу: «По лесу ходи, по горам ходи и т. д.». Позволяем себе высказать предположение, что в данном случае самое имя Керемедь могло образоваться из мордовского Келмя-атя (отец Мороза), которое могло быть у мордвы в употреблении ранее русифицированного Мороз-атя.

  Осень является временем, с которого начинается серия домовых и дворовых молянов. В честь Куд-(Юрт)-авы в Шады-ме резали черную овцу, варили ее целиком в котле и спускали в подполье. Здесь в переднем углу пред зажженной иконой просили ее хранить дом от душманов. Мясо жертвенного животного, конечно, съедали сами молящиеся, но кости зарывали в землю.

  Зимние моляны имеют отношение исключительно к скотоводству. Они устраиваются в честь Калдас-авы. У эрзи Симбирской губернии такой молян устраивался пред Новым годом. Кололи для богини корову, голову ее ставили в хлев и просили, чтобы Калдыс-ава дала больше скотины⁷¹.

  У мокши Наровчатского уезда моляны о скоте совершаются под Новый год и в Крещение. На Новый год молятся о хорошем приплоде свиней. У свиных туш обрезают ноги, уши, хвосты, головы, варят все это и носят в калдазы. В Крещение пекут круглый пирог, на него ставят сделанные из теста конюшню с лошадьми и коровник.

  Кроме жертв, приносившихся через определенные промежутки времени, мордовские боги получали обильное угощение по специальным причинам, в случае бедствия, которое приписывалось их гневу, - бездождия, болезни. Эти чрезвычайные моляны были также общественными или частными в зависимости от того, какой круг интересов затрагивало то или другое бедствие. В случаях бездождия и мора устраивались обыкновенно общественные моляны, в случае притки - частные. У эрзи Симбирского уезда, по словам г. Фитингофова, в случае сильной засухи посылали старика, а, может быть, и нескольких за дождем на озеро. Это озеро находится на юго-востоке от Кузоватова верстах в 18, в большом лесу, в той стороне, из которой в Кузоватове большею частию всегда приходит дождь. Посланные брали с собой несколько колотых уток, три раза обходили озеро кругом по воде, потом варили уток, съедали их и всегда, по уверению жителей, возвращались с дождем. Прогневанному духу озера, который задерживал дождь, приносили, как видно из вышеприведенного отрывка, умилостивительную жертву из нескольких птиц.

  Иногда умилостивить задерживающего дождь духа было не так легко, как в Кузоватове: его еще нужно было найти. Г. Лукин записал в с. Сабанчееве следующее любопытное предание: «Три года не было дождя, была засуха, хлеб не родился. Народ умирал с голода. Мордва молилась у родников, на полях, просила у бога дождя, но бог не давал. Тогда один старик Сабан зарезал быка, наварил мяса, наполнил этим мясом большой котел, взвалил его себе на плечи, взял еще кадушку меда и пошел молить водяного бога, чтобы он дал дождь. Сабан ходил по всем родникам и у каждого молился. Наконец он пришел к одному роднику... и стал молиться; во время его молитвы пошел сильный дождь... с этого времени мордва стала ходить к этому роднику молиться о дожде».

  В с. Дубенки Алатырского уезда во время засухи 1891 г. одна старуха пустила слух, что если бы на месте старой керемети отрыть давно исчезнувший родник, тогда бы пошли дожди. Мордва ухватилась за эту мысль, и целая толпа с лопатами, мотыгами, скребками отправилась верст за 5 от села и долго бесплодно рыла землю, отыскивая старый родник. О подобных же молянах на юге Пензенской губернии упоминает г. Мошков. Даже вполне обрусевшая и забывшая свой язык мордва с. Ачка в случае засухи прибегает к экстренным молянам. В Ачке в таких случаях служат молебны два дня при роднике и на третий день на кладбище⁷².

  Экстренные моляны по случаю бездождия и мора обставляются обрядами, которые переносят нас в отдаленнейшую эпоху народной жизни. Чтобы умилостивить богов, из жертвоприношения устраняют все, что может показаться неприятным для них, - и, между прочим, принятый в настоящее время способ добывания огня. Для жертвоприношения добывается живой огонь трением двух кусков дерева, и от этого огня зажигаются потушенные предварительно во всех домах очаги - воспоминание о далеком времени, когда добывание огня было трудной работой целой группы людей и его старались сохранить на возможно долгое время в очагах⁷³. Для того чтобы устранить вредное влияние духов, производящих болезни, поступают противоположным способом: пускают в ход то, что неприятно духам-консерваторам, - прибегают к железу, которое было неизвестно отдаленным предкам и их богам, и ограждают селение «железным забором», т. е. опахивают его.

  Моляны от притки, из которых слагается вся мордовская медицина, могут служить по всей справедливости интереснейшими в настоящее время проявлениями мордовского культа богов. Они сохраняют до сих пор печать самых ранних моментов в развитии народной мысли; молитвы, которые на них произносятся, проникнуты тем чистым анимистическим созерцанием природы, при котором одаренными душой представляются все предметы окружающей природы: растения, металлы, даже орудия, вышедшие из рук человека⁷⁴.

  Моляны от притки устраивались по указанию знахарки в глубокой тайне от посторонних. Чаще всего виновником притки считается Ведь-ава, которая поражает мужчин болезнями, а женщин - бесплодием. Чтобы умилостивить ее, женщины в Тамбовской губернии выходили в полночь на реку, взявши с собою живого петуха, которого окутывали шелком с навязанными бубенчиками. После известного числа поклонов она бросала петуха в воду и просила, чтобы Ведь-ава дала чадородие⁷⁵. В Пензенской губернии в подобном случае женщина брала крупу, пшено, хмель, копейку, все это раскладывала по берегу реки и просила Ведь-аву простить ее, и «найти в ней себе место». Возвращаясь домой, женщина стучит по двери и говорит: «Тебе, чтобы высохнуть, а мне пополнеть». В случае болезни, постигшей от воды, больной под предводительством старухи-знахарки шел на реку, раскладывал по берегу телятину, на ней копейку денег, шкалик водки, немного табака, приговаривая: «Вот, я принес тебе сто рублей денег, '/2 ведра водки, скатерть; прости меня». Помолившись, больной входит в воду, чтобы выкупаться. Если при этом вода забурлит или всколыхнется, знахарка пророчит, что больной выздоровет.

  Молились от притки и Авын-аве. В Дюрках больные ходили в полночь в овин и просили Авын-аву взять хворь; матери носили туда больных детей.

  Если болезнь принес Фатесь-атя, пекут блины, цюкоры, режут петуха, варят брагу, кладут всего понемногу в чашку и ставят над головой больного. Фатесь-атя сжалится тогда над ним. Одежду с больного переносят в поле, чтобы болезнь перешла на того, кто ее возьмет. В случае эпидемии Фатесь-атю стараются умилостивить предварительно, чтобы он не заходил в дом. Наряжают старика в вывороченную шубу, ставят его у окна дома, в котором нет больных, подают ему блины и брагу и говорят: «Фатесь-атя, кормилец, иди мимо».

  В сборнике Паасонена приведен ряд заклинаний-молитв, которые обращаются знахаркой (шаманкой) к Кудонь-(Юр-тынь)-кирьде, Кардазынь-кирьде, Модань-кирьде, Масторынь-кирьде, Мороз-ате в тех случаях, если то или другое божество почитается виновником болезни. Жертва умилостивляемому духу состоит из какого-нибудь животного, хлеба и соли, пылинок меди и серебра, которые соскабливают с монеты и предлагают под видом несравненно более ценных жертв: «Смотри, вот тебе пуд серебра, пуд меди, сто рублей денег»⁷⁶.
   
  Перечень чрезвычайных молянов мы должны закончить указанием на моляны Куд-(Юрт)-аве при построении нового дома и при переходе в него на жительство, Куд-аве, Ведь-аве и предкам при заключении брака, Бань-азыр-аве, Ведь-аве и Куд-аве при рождении ребенка.

  Постановка нового дома сопровождается рядом жертвоприношений. Первая жертва приносится перед закладкой фундамента богине земли: в вырытую для этого ямку знахарка-жрица кладет часть жертвенного хлеба. Вторая приносится тогда, когда сруб уже настолько выведен, что можно класть потолочные балки (матки). У мокши Пензенской губернии церемония эта совершалась с большим торжеством. На одну из выведенных стен влезал старик, который обходил сруб, постукивая в углах топором. Стоящий внизу с рабочими хозяин спрашивал его при первом ударе топора: «Ки тоса?» (Кто там?) и получал в ответ: «Вярдя-шкай»; когда старик ударял топором по одному из углов, предлагался вопрос: «Мез’а тоса?» (Что там?), и старик отвечал: «Ц’ора» (Сын); ударяя по остальным углам, старик отвечал на тот же вопрос: «Дочь, сын, дочь». Дойдя до матки, он обрубал подвязанный к ней пирог, и внизу начиналась трапеза.

  При устройстве в новом доме печи приносится, как мы уже знаем, жертва Петнядзь-азыр-аве. Самый торжественный момент наступает при переходе в отстроенный дом. В ночь накануне новоселья, которое обыкновенно назначается в новолуние, хозяин с хлебом и солью ходит по старому дому и двору и приглашает Юрт-аву и Юрт-атю не гневаться на то, что семья покидает старый дом, и перейти вместе с ними на новоселье.

  Серия молянов, сопровождающих брак, начинается моляном при рукобитье. Под порог, где предполагается жилище дверного бога⁷⁷, ставят хлеб, соль и молят Куд-(Юрт)-азыр-аву и предков благословить вступающих в брак⁷⁸. Однородные по обряду моляны происходят при пропое невесты в доме ее родителей⁷⁹, при снаряжении поезда за молодой в дом женихова отца, при прощании невесты со своими домашними⁸⁰, при ее вступлении в дом мужа⁸¹ и на другой день после этого при первом знакомстве с местной речкой и баней, которым молодая бросает монетку, съестного или какую-нибудь принадлежность одежды⁸².

  Молян при рождении ребенка совершается повитухой в бане в честь Бань-азыр-авы и покровительницы деторождения - Ведь-авы⁸³.

  Ознакомившись с сущностью мордовских воззрений на служение богам, мы можем перейти к детальному рассмотрению религиозного культа мордвы, насколько это позволяют наличные факты. В каждом культе мы различаем четыре основных элемента: объект поклонения, посредничествующее лицо или группу лиц, определенное место служения богам и определенный же ритуал.

  Что объектом поклонения были стихийные боги, духи явлений, это уже достаточно выяснилось. Остается вопрос, требовались ли для мордвы боги или какой-нибудь чувственный образ - другими словами, известны ли были мордве идолы или она возносила свои молитвы и жертвы невидимым богам. Большая часть фактов, которую мы имеем в своем распоряжении, говорит в пользу отрицательного решения этого вопроса: мордва не давала своим представлениям о богах чувственного воплощения; идолы при молянах не представляются необходимыми; молитвы возносились богам, невидимо присутствующим на месте служения им.

  Но есть факты, говорящие как будто и в пользу поклонения идолам. В Саратовской губернии держится предание, что князек - основатель д. Вязовки - поставил в особом здании идола - Коляду, - идолом этим была, по-видимому, обыкновенная каменная баба84. И. И. Дубасов в одном из рефератов, читанных в Тамбовской архивной комиссии, сообщает краткое содержние доставленных из Сената 54 межевых дела с выдержками из местных писцовых книг XVII в. и, между прочим, отмечает следующий в высшей степени интересный факт: «Близ одной от этих вотчин (какой?), во владениях Османа Анчурина было урочище, особенно уважаемое мордвой и теперь совершенно забытое. Там, между старыми деревьями, было грубое каменное изваяние медведя, а называлось оно -медведь-камень. В былые годы мордовско-мещерского язычества камню-медведю оказывались божеские почести. Близ него приносились жертвы, и было великое языческо-инородческое пирование»85. Нельзя не пожалеть, что это замечательное и единственное в литературе свидетельство о кажущемся идолопоклонстве у былой мордвы приведено в пересказе, а не подлинными словами. Взявши его, как оно есть, мы должны признать, что оно вполне гармонирует с саратовским преданием. Оба свидетельства говорят о поклонении каменным изваяниям. Но были ли эти изваяния мордовскими идолами? Мы позволяем себе в этом усомниться. В тех известиях, которые мы имеем о мордовских молянах, об идолах нет упоминания.

  Если в отдельных случаях она воздавала божеские почести камням, получавшим ту или другую форму из рук человека, то эти случаи можно рассматривать как проявление былого фетишизма и поставить в связь с встречающимся до сих пор по местам у мордвы и черемисов поклонением диким необделанным камням.

  В д. Муравьевке Инсарского уезда Кереметь-озкс, например, совершается близ большого камня, который лежит в поле. Камень этот пользуется суеверным уважением мордвы, которая в обычное время боится подойти к нему, чтобы не захворать. На Троицу около него устраивается моление. В честь священного камня режут гуся и кладут около камня голову; тут же пьют и священное пуре. Камень, имеющий форму человека или медведя и найденный, но не обработанный самой мордвой, мог сделаться в силу своей редкости и какого-нибудь совпадения обстоятельств объектом поклонения, хотя бы между ним и стихийными богами мордвы и не чувствовалось никакой связи. Совершенно так же черемисы покланялись камням (Астраханский белый камень, Чембулат).

  Христианство, введя в культ изображения святых, дало развитие тем зачаткам фетишизма, которые выработались в языческую пору. Мы увидим ниже, что, умилостивляя икону, мордвин трактовал ее, как самоеды своих идолов, и, как чистокровный фетишист, наказывал ее, когда его молитвы долгое время оставались без исполнения.

  Вопрос о посредствующих лицах мы затрагивали уже раньше. Есть полное основание думать, что мордва, подобно другим финнам, в былое время пользовалась услугами шаманов, точнее шаманок. В позднейшее время услуги их оказывались нужными в случае притки, потери и т. д. Его отголоски их былого значения еще долго слышатся в том, что женщина, умеющая читать молитвы, выполняет жреческую роль на многих, если не на всех молянах. Мужчина выступал в роли служителя богов, по-видимому, позднее: о его роли мы узнаем из известий о доживающем уже свои последние дни язычестве.

  Местами молений богам у мордвы так же, как у черемисов и вотяков, служили горы, лесные поляны, овраги, в которых берут свое начало ручьи. В позднейшую пору, когда леса, покрывавшие мордовский край, стали расчищаться под пашни, из остатков леса, обрамлявшего молебные поляны, возникли священные рощи - «керемети», как их называют иногда писатели. В актах XVII в. встречаются указания на «боговы поляны»86. Воспоминания о полянах, посвященных отдельным богам, сохранились в народной поэзии мордвы. В сборнике Паасоне-на мы читаем, например, следующие строки:

  Ласточка (?) воспитала кукушку, К большому лесу унесла она кукушку, На поляну Пургине унесла она кукушку⁸⁷.

  На религиозное назначение отдельных полян и гор указывают мордовские названия урочищ: близ с. Селищи имеется, например, «Кожаная поляна»⁸⁸; при селе Кильдюшеве две горы носят название «Кереметь-панда». Овраги, берега озер и ручьев служат местами молянов до сего дня и носят те или другие названия, сообразно своему назначению. При с. Селищи, например, был овраг, в котором совершались моляны за овец, и он до сих пор носит название «Ревень-печкемэ-лей»⁸⁹. С внешним видом молебной поляны принято знакомиться по описанию, сделанному академиком Лепехиным: «Кереметь- ничто иное есть, как четвероугольная площадь, тыном или пряслами огороженная, и имеет трое ворот с востока, запада и севера. С восточной стороны вводят они жертвенный свой скот, в западные ворота входят люди, а через северные приносят воду... Неподалеку от восточных ворот вкапывают три столба, из которых к одному привязывают жертвенную лошадь, к другому быка или корову, а к третьему овец и называют сии столбы «тиржигать». При западных воротах врывают еще три столба - юба на их языке. По введении жертвенного скота привязывают они прежде к восточным столбам, потом закалывают при западных. По заклатии жертвы кожи животных развешивают на восточных столбах, на которых кожи мелких животных исчезают. В сторону от западных ворот поставляют калду или поветь, по средине которой врывают два столбика с поперечником, дабы удобно можно было навешивать котлы для варения закланных животных; и это место называется у них «харай-жигать», т. е. кухня. У северных ворот сделан полок или широкая лавка, на которой они разрезают свареное мясо на столько кусков, сколько богомольцев, и лавку эту называют «уума»⁹⁰. Мельников, не указывая источника, повторил описание Лепехина слово в слово в применении к нижегородской мордве. Со слов Мельникова это описание повторил в применении к пензенской мордве Н. Смирнов⁹¹.

  Страницы Лепехина, таким образом, сделались классическими. Мы позволяем себе, однако, выразить сомнение относительно того, чтобы описание знаменитого путешественника заключало в себе типические особенности мордовского моляна. Нас смущает то обстоятельство, что ни одного из терминов, которые приводятся Лепехиным, мы не нашли в мордовском языке, и один из них - юба - оказался в употреблении у чувашей Самарской губернии, и служит для обозначения обрубка дерева, столба, которому придается грубое подобие человека и роль заместителя усопшего в семье его близких. Не описал ли Лепехин чувашское мольбище, положившись на слова местных «сведущих людей», которые уверили его, что религиозные обычаи мордвы и чувашей одинаковы? Любопытно, что Паллас именно так описывает мольбище черемшанских чувашей⁹².

  Проверить описание Лепехина и степень применимости его к мордовскому культу мы можем путем сравнения его с тем, что дают нам по этому вопросу официальные документы XVIII и первой половины XIX столетия. Н. Смирнов в своей статье «Мордовское население Пензенской губернии» приводит ряд выдержек из донесений сельского духовенства своему начальству, из которых вытекает, что у мордвы были на местах молений здания, в которых закалывали мелких жертвенных животных и птиц, варили и съедали их мясо. Около таких зданий всегда находились столбы с перекладинами, на них ставилась в христианскую пору икона. О подобных храминах сохранились воспоминания в преданиях саратовской мордвы и в названиях урочищ.

  В первой главе нашего очерка мы привели несколько указаний на такие храмины или лачуги из актов, относящихся к Тамбовской губернии. Одно из них мы находим возможным повторить здесь: «Имелась у нас в мордовской вере по тому старому обыкновению лачуга, в которой во время прежней веры маливались и имели по содержанию пойло...». В других актах, цитированных там же, констатируется, что в этих лачугах не только хранили припасы, но и чинили мольбу. Храмины и лачуги наших актов, поварни местных названий и преданий напоминают лепехинские «хурай-жигать», но имеют более широкое значение. Они являются такими же зародышами храмов, как и вотяцкие «бадзым-куа»: в них не только варили и ели жертвенное мясо, но временами и молились.

  В статье неизвестного автора о молянах, помещенной в «Материалах для археологического словаря» (приложение к X тому «Древностей» Московского археологического общества), этой храмине на основании преданий саратовской мордвы приписывается еще два назначения: она служила будто бы жилищем жреца или самого вышнего бога Вере-пас’а, который представлялся в виде здорового мужика. В храмину эту никто не смел будто бы войти; во время молянов перед ней расставляли жертвенные яства. Храмины религиозного назначения (керемети) были и у казанской мордвы⁹³.

  Восстановить древний ритуал мордовского жертвоприношения во всей его полноте в настоящее время невозможно. Сама мордва его забыла уже в настоящее время. Литература и собранные нами лично сведения позволяют наметить только самые крупные элементы его. Обряды, которые соблюдались при определении дня, когда должен происходить молян, и при сборе нужных для изготовления жертвенных кушаний припасов, описаны только у Мельникова, но мы не настолько уверены в точности его описания, чтобы обобщить заключающиеся в них данные⁹⁴. Первая забота жрецов пред началом жертвоприношения заключается в том, чтобы узнать, будет ли угодна богам приносимая жертва. Узнают они волю богов тем же способом, что и черемисы: на спину жертвы льется вода, и если животное вздрагивает, то жертва признается угодной. Признавши жертву благонадежной, жрецы старались сначала задобрить ее, а потом привлечь к ней внимание чествуемых богов.

  В Самарской, Саратовской, Пензенской губерниях у мордвы был широко распространен, а по местам и сохранился и до позднейшего времени обычай кланяться жертвенному животному, просить у него прощение и возлагать на него обязанность доложить богам о нуждах молящихся. Майнов ставит этот обычай в связь с былыми человеческими жертвоприношениями, и, нам кажется, с ним нельзя не согласиться. Принося в жертву человека и не чужака, а может быть, и соплеменника, естественнее было и оправдываться пред ним, ссылаясь на общие интересы, и просить его передать богам людские мольбы. Как переживание, этот порядок перешел и в другую эпоху, когда человека в жертвоприношении заменило животное. Испросивши у жертвы прощение за причиняемое зло, жрецы подвергали ее варварским истязаниям для того, чтобы она сильнее кричала. Мы уже имели случай упоминать, что в с. Дюрки Симбирской губернии с жертвенного быка заживо сдирали кожу и сопровождали эту операцию мольбами, чтобы бог услышал бычий голос. Об истязании жертвенного животного сохранились воспоминания у нижегородской мордвы, об этом положительно говорит Иосиф Барбаро. Итальянский путешественник XV в. сообщает относительно современного ему мордовского жертвоприношения следующие подробности: лошадь, назначенную в жертву, привязывали за шею и за ноги к врытым в землю столбам, расстреливали ее, снимали кожу и, съевши мясо, делали из кожи чучело, которое поднимали на вершину украшенного лентами и другими приношениями дерева и затем этому чучелу молились.

  При заклании жертвенного животного, будет ли это на дворе или на мольбище, его ставили над специально приготовленной ямкой, в которую и стекала кровь; кожа жертвы до недавнего времени развешивалась на священном дереве. Приготовление кушанья происходило до половины текущего столетия в специальном здании - поварне. Когда все жертвенные яства были готовы, наступал самый важный момент обряда -вознесение молитвы богам и освящение молебной трапезы. Перед священным деревом или столбиком с иконой становился главный жрец и произносил импровизированную молитву, в которой указывал на приготовленные чистыми руками и с чистым сердцем жертвы, просил чествуемых богов, перечисляя их по именам, принять жертву и оказать милость молящимся: дать им урожай хлеба, скота в таком количестве, которого хватило бы на продовольствие семьи и ее родственников, охранять их от злых колдунов и простить, если жрецы что-нибудь нарушили в установленном обряде - сказали и сделали раньше или позже, чем следует. Мы не приводим для образца подлинный текст такой полной молитвы, потому что их нет в литературе. Ни у Паасонена, ни у его предшественников мы не видим ничего цельного: записаны только более или менее значительные обрывки. На основании этих обрывков, разбросанных у отдельных авторов, мы и могли составить лишь приблизительный конспект мордовской молитвы. По окончании молитвы начинается освящение яств - точнее дележ их между богами и молящимися. Этот момент всего яснее выступает в известных нам описаниях молянов. Церемониал начинается с особого стола, на котором расположены: икона, перед ней голова жертвенного животного, непочатый хлеб, солоница, чашка с пивом или медом и три пустых маленьких чашки для жрецов. Обойдя стол три раза, старший жрец отрезает горбушку у первого хлеба, затем обходит все хлебы и поднимает каждый из них с молитвой вверх, следующий за ним с ножом в руках жрец вырезает из каждого хлеба частицу и передает ее в чашечку третьего жреца. Выбравши в одну чашечку части из каждого хлеба, жрецы берут в другие две чашечки пуре и бульон, который получается от варения жертвы, и вновь три раза обходят все хлебы, касаясь их каждый своей чашкой. По окончании обхода чашка с частицами жертвенных хлебов ставится около чашки с головой быка, и жрецы приступают к трапезе: сначала они поочередно съедают понемногу мяса, яиц, выпивают меда, затем раздают освященные кушанья присутствующим домохозяевам. Божьи части вместе с головами и внутренностями жертвенных животных95 вешаются в особом кузовке на ветвях священного дерева, зарываются в землю, бросаются в реку или сжигаются. По местам над зарытыми костями жертвы насыпался небольшой курган. В день «Бабань-каши», по сообщению г. Мошкова, на ветви священного дерева навешивались, кроме частей приносившихся жертв, еще кольца. В Ставропольском уезде Самарской губернии, кроме колец, тогда же, вероятно, нанизывались на проволоку кресты, бусы, монетки. Две таких проволоки были доставлены нам оттуда покойным в настоящее время студентом Помряскинским. Как пользовались жертвой идолы фетиша, можно заключить из былого обращения мордвы с иконами. Автор статьи о «Кузьке - мордовском боге» сообщает, что у нижегородской мордвы еще в половине текущего столетия был обычай намазывать салом, жеваными пряниками и другими снедями губы наиболее чтимых икон⁹⁶. Мы считаем возможным положиться в данном случае на его свидетельство, хотя оно и не встречает себе подтверждения в остальной литературе ввиду того, что другие его показания относительно обращения с иконами подтверждаются автором, писавшим много позднее о тамбовской мордве, - мы говорим об обычае наказывать икону (в былое время идола-фетиша): сечь ее веником, ставить вниз головой и т. д. в том случае, если она не исполнила неоднократно обращенных к ней просьб или причинила человеку какую-нибудь беду⁹⁷. После отделения богам их части молян переходит в общественный пир, на котором присутствующие разделяются на родственные группы (породы - «юромы») или на десятки.

  Удовлетворивши материальные потребности того или другого из богов, мордвин считал до последнего времени, а, может быть, кое-где и сейчас считает, свои обязанности по отношению к нему исчерпанными. Христианство не изменило старых языческих воззрений. Мы уже видели, как обращались молящиеся в Нижегородской и Тамбовской губерниях с иконами; в Пензенской губернии даже для самого Христа считается необходимым угощение. В Великий четверг, когда он, предполагается, сходит с неба и через волоковое окно проникает в каждый дом, на это окно ставят кисель, который вечером съедают; более обильное угощение предлагается в день Вознесения, когда Христос по приготовленным для него в каждом доме лестницам из теста поднимается на небо⁹⁸. Об угощении Вербного воскресенья (Верм-авы) и Пасхи мы уже говорили. Переживание жертвенного обряда в честь Богоматери (усопшей) представляет собою, несомненно, обычай, практикующийся в ночь на Успение в с. Лобаски: все женщины селения собираются в один дом, приносят, каждая в меру своего усердия, холст, сшивают обрезки в одну длинную ленту, в глухую ночь обтягивают этим холстом 2-3 раза церковь и потом жертвуют его на церковные нужды⁹⁹.

  Православное духовенство по разным побуждениям не прилагало особенных стараний к тому, чтобы изменить оставшиеся от языческой поры формы культа. Помирившись на компромиссе - на служении и перед молянами молебен, - оно старалось истолковать согласно христианским преданиям самый факт молебных трапез и приравнивало их к древним «вечерям любви»¹⁰⁰. О духовном служении божеству при таких условиях до самого последнего времени не могло быть и речи. Еще в начале 80-х годов священники Пензенской губернии констатировали, что мордве чуждо было понятие о грехе как деянии, противоречащем заветам божества. На исповедь мордвин смотрел как на секретный допрос, и когда его спрашивали, не грешен ли он в том-то, он отвечал: «Я не грешен, а вот такой-то грешен, делает...»¹⁰¹.

  Сравнивая набросанную выше картину религиозного состояния мордвы с теми известиями, которые приведены в начале настоящей главы, читатель вправе сказать, что в этих картинах рисуется два отличных, отделенных один от другого целой бездной мира... и однако через эту бездну набрасывается уже мост - книга. Книга, грамотность увела самарскую и саратовскую мордву в область раскольничьих поисков за «правой верой» и та же книга исподволь вводит официально православную, но еще язычествующую мордву в область высших христианских идей. Моляны все быстрее и быстрее выходят из употребления, и этот религиозный перелом создан исключительно молодой, неокрепшей еще народной школой. Школа освещает тайники мордовской души и, отдавая схоронившиеся там остатки язычества в распоряжение науки, подготавливает почву для новых идей и новых настроений.