Пургаз - Пургаз

  ПУРГАЗ

  Даже самые страшные раны излечивает время. Через двенадцать лет на месте пепелища вновь поднялся Обранов городок, окруженный могучей крепостной стеной и глубоким рвом. Как и прежде, крепкие ворота смотрели на четыре стороны света. Домов в самом городке построили меньше — только для городской стражи. Ордат, покалеченный в битве, не мог уже держать в руках топор. Но он велел своим сыновьям — Онекею, уже женатому, и девятнадцатилетнему Пургазу — поставить один дом.

  Почти все мужчины обрановского рода голубоглазые и светлые. Пургаз вышел в бабушку, унаследовал ее половецкую кровь, потому, видно, Вежава и любит его больше всех своих детей и внуков. Ростом он не высок, волосы кудрявые, темные, глаза черные, и даже лицо смуглое. Ордат давно уже подобрал для него невесту и хотел было женить, но Пургаз попросил повременить с женитьбой годика два, объяснив это тем, что ему хотелось бы увидеть другие земли, посмотреть, как живут люди там.

  — Твой братец Промза,— посмеялся Ордат,— тоже ходил как-то в чужие земли. Хорошо, что ноги оттуда унес!

  Но повременить со свадьбой все же согласился, хотя и очень нужна была в доме лишняя пара женских рук. Не мог сказать Пургаз, что ему очень нравилась младшая дочь Ушмая — Миянза. Но ей исполнилось лишь пятнадцать лет, и отец не собирался еще выдавать ее замуж. И Пургаз решил выждать время.

  Желание увидеть чужие земли разжег в нем своими рассказами Ушмай. Длинными зимними вечерами, когда в Дом старейшин приходили греться замерзшие стражники, Ушмай начинал вспоминать о своих странствиях в Булгарскую землю. А бывал он там не раз, видел Великий город, подружился со многими булгарскими людьми, встречался с самим властителем Великого города — Селим-ханом. Хоть и хорошо рассказывал Ушмай, живо, но трудно было вообразить себе то, чего ты не видел и что не имеет на мордовском языке даже названия. И Пургаз как-то попросил:

  — Дядя Ушмай, научи меня говорить по-булгарски.

  — Зачем тебе этот язык? Не собираешься ли ты продавать в Булгарской земле куниц и соболей? Не стоит туда ездить. Кижеват однажды съездил — и вернулся без глаза.

  Пургаз улыбнулся:

  — А ты вот не однажды ездил и ничего не потерял — всегда возвращался с двумя глазами!

  — Так то я! — усмехнулся довольный Ушмай.

  — Так ведь я — тоже я!

  — Неужто? — притворно удивился Ушмай и, подумав, серьезно добавил: — Если ехать туда, Пургаз, то не торговать мехами, а учиться. Булгары — умный народ и многому могут научить. Если ты хочешь ехать туда за умом, тогда язык тебе пригодится.

  — Хочу!

  Ушмай засмеялся:

  — Не торопись так резво. Обожди немного. Я слышал, Селим-хан собирается женить одного из своих сыновей и хочет послать к нам сватов. Подождем сватов — с ними можно и отправиться. Конечно, если тебя отпустит отец.

  — Знамо, отпустит... если ты ему скажешь.

  В эту зиму Ордат впервые оставил Пургаза для охраны городка. Старшему, Онекею, велел быть дома — совсем мало в семье работников. Вежава очень постарела, ей трудно заботиться о скотине. А Вишкава, мать Пургаза, сноха да одна взрослая дочь с трудом управляются по хозяйству. Сам же Ордат со своими культями вместо рук даже есть мог только с ложки.

  Наконец, лишь в конце зимы, в городок прискакал булгарский верховой, чтобы предупредить о приближении ханских сватов. Ушмай отобрал рослых красивых молодых людей и выехал навстречу.

  Сватов привели в Дом старейшин и хорошо угостили. Когда со стола все было убрано и остались только жбаны с пуре и чашки, сваты приступили к переговорам.


  Разговаривал с ними только Ушмай, остальная мордва лишь смотрела на него, стараясь угадать по смене выражений на его лице, о чем он мог говорить. Но по лицу Ушмая ни о чем нельзя было догадаться.

  Между тем сваты попросили показать им несколько девушек из обрановского рода, с которым хочет породниться ханский дом. Из этих девушек они и станут выбирать невесту для ханского сына. Ушмай оставил гостей в Доме старейшин, велел их хорошо кормить и поить, а сам с Пургазом отправился в селения, где жили обрановские родичи. В Кошаеве отцы семейств предложили пять самых красивых девушек, среди них была и сестра Пургаза — Уняша. Ушмай велел родителям помыть своих дочерей, одеть понаряднее и ждать его возвращения. После этого он поехал с Пургазом в селение Порвата, а от него — в другие, разбросанные там и сям по окрестным лесам.

  На третий день двадцать девушек были привезены в Обранов городок. Их умыли с дороги, дали отдохнуть и ввели в Дом старейшин. Двадцать красавиц стояли вдоль стен, не зная куда деть глаза от смущения перед незнакомыми людьми. На всех — белые вышитые рубахи, опоясанные черными пулаями. Пулаи сверкают мелким бисером, серебряными и медными блестками. Всеми цветами играют яркие передники. Головы повязаны красными, зелеными, синими шелковыми платками.

  Долго переговаривались между собой сваты, щелкали языками, вздыхали и охали. Наконец оставили троих, а остальных, перепуганных и взмокших от страха и ожидания, отпустили погулять. Среди этих троих оказалась и семнадцатилетняя Уняша. Высокая, стройная, белолицая, с толстой темно-русой косой, переброшенной на грудь, она смотрела на сватов большими серыми глазами, и ее полные щеки горели румянцем. Сваты посовещались еще немного и попросили ее подруг выйти. Уняша осталась одна. Теперь из близких людей с ней был только Ушмай. Она посмотрела на него с мольбой — хотелось, чтобы скорей это все кончилось! Сваты сказали Ушмаю, чтобы он велел ей спеть что-нибудь и они смогли оценить ее голос. Ушмай передал слова сватов, но Уняша смутилась еще больше.

  — Вай, дядя Ушмай! Я не могу... Мне стыдно...

  — А чего тебе стыдиться? — удивился Ушмай.— Ты же поешь с подружками на поляне — и здесь так же пой. За эту песню ты можешь стать женой ханского сына!

  Уняша успокоилась и, не поднимая головы, тихо запела свадебную песню невесты, которая прощается с родительским домом. Голос ее, вначале слабый и робкий, набирал силу и глубину:

Ой. выведут меня
Из отцовского дома!
Ой, отдадут меня
На чужую сторону!
В той чужой стороне
Нет родной матушки!
В том чужом дому пожалеть меня некому...

  Ханские сваты остались очень довольны, заулыбались, выпили пуре и сообщили Ушмаю, что невестой ханского сына они выбрали Уняшу. Ровно через месяц они обещали приехать за ней, чтобы достойно сопроводить к ханскому двору. С тем Ушмай и отправил их в обратный путь.

  Была ли рада его сестра — девушки об этом не говорят, но Пургаз был рад, наверное, больше всех, что все складывалось именно так, как и предполагал Ушмай. Да еще лучше! Ведь едет его сестра, и кто, как не он, должен проводить ее! Он ее нянчил, когда она была маленькая, потом учил говорить. Они вместе играли, ходили на речку, в лес. Только он и должен провожать сестру в ханскую столицу!

  — Ну, дядя Ушмай, теперь учи меня булгарскому языку,— не попросил, а потребовал Пургаз.

  — Вай, какой быстрый! — охладил его пыл Ушмай.— Для этого нужно время. Так быстро никакой язык не выучишь. Вот поедешь туда, там заговоришь сразу.

  — Нет, дядя Ушмай, не хочу я ехать туда немым.

  — Эк ты какой! — засмеялся Ушмай.— Ну, ладно. Будешь приходить ко мне вечерами. Может, за месяц чему-нибудь и научу.

  Ушмай, как и покойный Обран, не уезжал из городка ни зимой, ни летом. С ним жили его жена и дочь Миянза. Опять Пургазу радость — теперь он каждый вечер будет видеться с Миянзой! Конечно, сама Миянза даже и не догадывалась, что нравится Пургазу,— она была еще в том юном возрасте, когда желание всем нравиться является простым и естественным. Когда она встречалась с Пургазом, то краснела и опускала глаза. Ну, а какая девушка не смущается, когда на нее смотрит парень! Но Пургаз смотрел не как все, она уже скоро почувствовала это и поняла сердцем...

  Прошел условленный месяц, но ханские послы за невестой не приехали. Пургаз каждый вечер ходил к Ушмаю и пытался говорить с ним уже по-булгарски. Он легко запоминал не только отдельные слова, но и целые фразы. Умел приветствовать, поговорить о погоде, спросить дорогу, поторговаться, попросить поесть,— о многом теперь мог поговорить Пургаз.

  Миянза уже настолько привыкла к Пургазу, что, сидя за пряжей, иной раз посмеивалась над ним, наблюдая, как он старательно выговаривает чужие слова.

  — Выучишь булгарский язык,— сказала она как-то,— а мордовский забудешь. Как же тогда будешь разговаривать с женой? А может, ты хочешь жениться на булгар-ской девушке?

  — Нет,— посмеялся Пургаз над простодушной хитростью Миянзы.— Я женюсь только на мордовской девушке, на такой, как ты. И тоже научу ее говорить по-булгарски.

  Миянза покраснела. Пургаз почти и не скрывает теперь свое отношение к дочери Ушмая. Ей весело, и она все время хохочет и над Пургазом, и над отцом, который позабыл уже многие булгарские слова. Иной раз хохочет и без причины, и тогда мать шутливо грозит ей веретеном:

  — Эк тебя разбирает, бестолковую!

  — Пусть смеется,— защищает ее Ушмай.— Это хорошо, когда девушка смеется. Плохо, когда плачет.

  — Они плачут, когда их выдают замуж.

  — А это смотря за кого,— закатывает глаза девушка и опять громко смеется.

  Но вот Ушмай начинает зевать, и Пургаз понимает — пора уходить. Он идет между новых домов, мимо огородов, а в ушах его все звенит смех Миянзы...

  Пришла весна. Снег на насыпи у городской стены набух, посерел, и никто не заметил, как черная земля покрылась яркозеленым травянистым покрывалом. Пришло время менять городскую стражу. Ждали в Кошаеве и Пургаза. Рано утром, в день отъезда, он пошел к дому Ушмая. Конечно, сам Ушмай должен быть сейчас в Доме старейшин, но может, еще куда зашел... Надо спросить. Обманывал себя Пургаз, не хотел признаваться самому себе, что не может он уехать, не повидав Миянзу, не поговорив с ней.

  Миянза была в доме одна.

  — А где дядя Ушмай? — будто бы даже удивился Пургаз, что не застал его дома.

  — А ты не знаешь, где бывает отец? — тоже удивилась девушка.

  — Неужто и матери нет дома?

  Миянза рассмеялась:

  — Тебе кто нужен — отец или мать?

  — Ты мне нужна, Миянза,— не стал больше притворяться Пургаз.— Я пришел проститься. Сегодня ухожу в Кошаево... А ты не собираешься в Кошаево?..

  — А что мне там делать? Я поеду туда летом, на жатву.

  — А ты поезжай сейчас,— Пургаз и сам понимал, что говорит глупости.

  — Мать не пустит меня. Мыткем холст. Мне надо много холста на приданое.

  — Значит, готовишься выйти замуж?..

  — Все девушки готовятся к этому! Ты что, первый раз об этом слышишь?

  — Ты выйдешь за меня, Миянза,— Пургаз опустил голову и исподлобья смотрел на девушку.— Я люблю тебя... Когда повзрослеешь немного, я попрошу отца, чтобы он просватал тебя за меня.

  — Вай, Пургаз, что ты говоришь? Стыда у тебя нет. Разве такое девушке говорят?.. Я и слушать тебя не хочу! — Вконец смущенная Миянза бросилась к двери.

  — Не уходи, Миянза! Послушай меня: пусть об этом будем знать только мы двое. Не говори об этом никому, даже матери!

  Миянза не отходила от двери, хотя, кажется, уже не пыталась уходить.

  — Разве от матери что-нибудь скрывают?

  — Да и не скрывай ничего! Говори о чем хочешь, но об этом не говори. Я боюсь, как бы над тобой не посмеялись,— ты еще слишком молода. Я скоро поеду в Булгарскую землю провожать сестру и там, видно, задержусь...

  — Зачем? — перебила его Миянза.— Проводишь сестру и вернешься.

  — Я хочу кое-чему поучиться у булгар, Миянза. Когда еще будет такой случай! А ты подожди меня: приеду — будешь моей невестой.

  — Пургаз, ты как будто не знаешь, что девушки не выходят замуж по своей воле. Пока ты будешь в Великом городе, отец может выдать меня за кого-нибудь.

  — А ты скажи ему, что выйдешь только за меня.

  Миянза грустно улыбнулась:

  — Против отца не пойдешь...

  Дверь неожиданно распахнулась, и вошла мать Миянзы:

  — Вот! Я жду ее на огороде, а она с Пургазом! Не в куклы ли ты задумал играть с моей дочкой, Пургаз?

  Парень смешался.

  — Да уж, кажется, не те наши годы, чтобы в куклы играть...

  — У кого не те, а у кого и в самый раз. Уезжаешь, Пургаз?

  — Уезжаю...

  — Благослови тебя Великий бог...

  Пургазу ничего не оставалось делать, как поклониться и выйти.

  — О чем это он с тобой говорил? — поинтересовалась мать, как только за Пургазом закрылась дверь.

  — Спрашивал, где отец.

  — А что, он не знает, где ему быть? И чего это ты так раскраснелась, как морковка с грядки? — Мать раньше своей дочери заметила, что не только булгарскому языку ходит сюда учиться парень. И решила приструнить дочь: — Ты еще слишком молода, чтобы любезничать с парнями. Сперва тебе нужно немного подрасти и поумнеть!

  Миянза виновато молчала. Она не слышала, что ей говорила мать, от чего предостерегала,— в ее ушах звучали такие сладкие и тревожащие слова Пургаза, что она никак не могла унять свое сердце...

  Пока Пургаз прощался с Миянзой, а потом с дядей Ушмаем, все уехали, и ему пришлось идти в Кошаево пешком. Да и спешить было некуда. Он подумал, что это даже и лучше — идти одному. Никто не будет мешать ему мечтать о Миянзе, самой красивой девушке на свете. Волосы у нее светлые, будто расчесанные льняные волокна. Лицо белое, а глаза голубые, словно полевые роднички в солнечный день. Он прикрыл глаза и увидел ее губы. Губы, конечно же; он сразу сравнил с распускающимся цветком. Когда она улыбается, цветок раскрывается, обнажая белые ровные зубы. Пургаз тихо смеется: лучше Миянзы нет никого на всей Мордовской земле! На других девушек он даже перестал обращать внимание. И даже не догадывался, что многим девушкам снятся его темные кудри и блестящие черные глаза. Не одна вздыхает о нем длинными ночами. Что ему до остальных, когда есть миянза, его Миянза!..

  До Кошаева Пургаз дошел уже в сумерки. Все домашние собрались в паникудо за ужином. Первое, что бросилось в глаза Пургазу, это культяшка отца, к которой тесемкой оыла привязана ложка,— не захотел Ордат, чтобы его кормили другие. И вот мучается, неловко поднося ложку ко рту. За эти двенадцать лет, что прошли со времени битвы, он стал похож на старика, хотя ему всего лишь сорок. Голова и борода стали белыми, как отбеленный холст. Глубокие шрамы на лице почернели, на обмороженных щеках — розовые бесформенные пятна, нос торчит будто обрубок. Рядом с ним жена Вишкава смотрится молодой красавицей.

  — Почему так поздно? — спросил отец.— Все давно уж приехали.

  — Надо было поговорить с дядей Ушмаем...

  — За зиму, знать, не наговорился? — проворчал отец.— Мне уже рассказали, какие у тебя с ним разговоры. Зачем тебе булгарский язык?

  — Как же я, не зная языка, поеду провожать сестру в Великий город? — Пургаз помолчал и добавил: — Я хочу там пожить немного...

  — Ты что, в своем уме? — Ордат уперся ложкой в стол, и она съехала набок.— Кто же у нас тогда останется дома? Кто будет работать?

  — Онекей,— засмеялся Пургаз и сразу же оборвал себя, поняв, что смех сейчас не к месту.— Мне надо, отец, поехать туда и пожить с булгарами. У них есть чему поучиться. К тому же меня посылает дядя Ушмай.

  — Ушмай пусть распоряжается своими сыновьями.

  — Не сердись, отец, отпусти меня. Булгары народ умный, дурному меня там не научат.

  — Что-то долго не едут эти булгары. Наверное, совсем забыли, что просватали девушку,— подала голос Вишкава.— Уж лучше б и не приезжали — отдали бы мы ее и здесь. А то увезут на край света, и не увидишь больше. Напасть на нас с этим сватовством!

  — Не родила б такую красивую, булгары уехали бы ни с чем,— заметила жена Онекея, бросив быстрый взгляд на свекра.

  Ордат недовольно крякнул — ему не нравилась, пустая болтовня за столом. И все замолчали, слышно было, как стучат деревянные ложки о край миски.

  У Пургаза не было своего летнего домика, и он спал с младшими братьями. Мать постелила ему мочальный матрас и положила подушку из куриных перьев. Не то что в городке, где Пургаз спал на жесткой лавке, подстелив под себя зипун. Он с удовольствием лег на мягкую постель и сразу же уснул.
  Прошла весна, давно уже закончили и пахоту и сев, а послов с Булгарской земли все не было. Ордатовские женщины радуются: может, и совсем не приедут и Уняша останется дома. Всякое бывает — просватали ханскому сыну булгарскую девушку, вот и не нужна ему теперь мордовская. Хорошо, если б не приехали! Не рад этому, видно, один Пургаз — неужели он так и не съездит к булгарам, не посмотрит, как живут люди в других землях! Он не выдержал и стал просить отца, чтобы отпустил его в городок. Может быть, Ушмай знает, почему задерживаются булгары,— ведь приезжают же бул-гарские купцы в Обран ош, наверняка есть среди них и люди из Великого города.

  — Что изменится от того, что ты съездишь в Обран ош? — не понимал его отец.— Булгары от этого не станут торопиться

  — Хоть будем знать, приедут они или не приедут.

  — Когда приедут, тогда и приедут,— решил отец.— А не приедут — еще лучше.

  Ордату не хотелось отдавать дочь в такую даль. К тому же она будет у ханского сына не первой женой, а в этом тоже мало радости: станут помыкать ею старшие жены...

  Уняша не высказывала никакого беспокойства, и никто не знал, как ждала она ханских посланцев. Чужая страна, неизвестность манили ее, не давали покоя. Здешняя жизнь казалась теперь скучной и однообразной. Там должно быть все иначе, ни на что не похоже. И она каждый день умоляла, просила брата съездить в Обранов городок, узнать, когда за ней приедут и долго ли еще ждать. Пургаз снова и снова просил отца отпустить его, наконец Ордату надоели его приставания, и он махнул рукой: делай как знаешь!

  — Да вот,— добавил он,— завтра Промза повезет продавать меха на пристань, с ним и поезжай.

  Когда Пургаз пришел на кошаевский двор, телега Промзы была уже нагружена мехами. Мазава помогала мужу запрягать лошадей. Пургаз взял из ее рук упряжь:

  — Иди занимайся своими делами, запряжем без тебя.

  — Мои дела все переделаны,— обиделась Мазава.— Это ваши женщины, видно, ничего не успевают делать.

  — У нас их мало. Это у вас полон двор женщин.

  Кижеват наконец взял себе вторую жену — девушку из Порват. Молодая жена первыми же родами принесла ему двойню. Оставалась вдовой Парава. Если бы она ушла к новому мужу, детей, которых она народила от Кошая, все равно бы с ней не отпустили. А какая мать оставит своих детей! Так что на двух взрослых мужчин в кошаевском доме хватало женщин.

  — А когда отец женит тебя? — спросил Промза, когда они выехали со двора.

  — А это когда я сам захочу.

  — Эк, какой ты смельчак! Ждешь, когда борода до колен отрастет? Советую жениться до бороды, чтобы жене не за что было ухватиться!

  — А что, твои жены таскают тебя за бороду? — удивился Пургаз.

  — Нет! Мои жены смирные, они со мной не дерутся.

  — Я тоже постараюсь найти смирную,— улыбнулся Пургаз, представив себе хохотушку Миянзу. Он откинулся на меха и закрыл глаза. Интересно, что она сейчас делает и чувствует ли, что сегодня увидит его? Наверное: все девушки, говорят, чувствительные. Пургаз не заметил, как уснул. А когда Промза ткнул его локтем в бок, он увидел перед собой главные ворота городка.

  — Обратно со мной поедешь? — спросил Промза.

  — Не знаю, там видно будет,— Пургаз соскочил с телеги, а Промза погнал лошадей дальше — на пристань.

  Очень хотелось Пургазу повернуть к дому Ушмая, чтобы увидеть Миянзу, но он сдержал себя — зачем лишний раз смущать девушку! Да и кто ищет Ушмая днем во дворе!

  Дом старейшин был переполнен. Пургаз остановился в дверях и прислушался к разговорам. Скоро он все понял: Владимирский великий князь Всеволод опять ходил со своей дружиной в Булгарскую землю. А возвращаясь домой, сжег и разграбил по пути приволжские мордовские селения. Теперь стало ясно, почему булгары не едут за невестой,— не до невест им сейчас.

  Ушмай заметил Пургаза, протиснулся к нему и вывел за дверь:

  — Слышал, что делается?

  — Слышал,— покачал головой Пургаз.— Плохие дела.

  — Плохие,— согласился Ушмай.— А ты чего приехал?

  — Хотел узнать, почему не едут ханские люди. Теперь узнал.

  — Ну, а раз узнал, пойдем ко мне — у меня с утра во рту крошки не было.

  Посерел лицом Ушмай и будто бы ссутулился. Войлочная шляпа на голове сбита набок. Видно, совсем плохи дела, коли не снимает с себя безрукавку из толстой воловьей кожи.

  — Теперь булгары не скоро приедут,— поделился Ушмай своими мыслями.— Еще неизвестно, что там на творили княжеские люди. Будем ждать к осени.

  Из дома выбежала Миянза и, увидев Пургаза, скрылась в огороде. Вышла жена Ушмая. Расспросив Пургаза о домашних, пригласила к столу. Миянза не появлялась. Пургаз поел и вышел с Ушмаем во двор.

  — Поживешь здесь или поедешь обратно? — спросил Ушмай.

  — А чего здесь делать? Что надо, я узнал.

  — И то верно, чего без дела болтаться,— Ушмай зевнул и потянулся.— А я пойду вздремну. Стареть стал — устаю...

  Пургаз обошел дом, но Миянзы нигде не было. Это его расстроило больше, чем новость о русских князьях. Но не мог же он все время торчать у дома Ушмая! И Пургаз медленно побрел к Промзе.

  Промза возвратился с пристани поздно вечером.

  — Куда теперь на ночь ехать? Переночуем здесь,— сказал он, распрягая лошадей.— Да и лошади весь день на солнце, пусть до утра отдохнут.

  — Что слышал на пристани?

  — То же, наверное, что и ты в Доме старейшин. Булгар было мало — одни русские купцы. Пришлось почти все продать по дешевке. Теперь Кижеват слюной изойдет от злобы.

  — А ты его боишься? — поинтересовался Пургаз.

  — Разве в этом дело? Он — старший брат, приходится его слушать... Давай спать.

  — Ложись, я похожу немного.

  Пургаз подошел теперь к ушмаевскому дому со стороны огородов, но и там не было Миянзы. Долго ходил он кругами, пока не понял, что не выйдет уже его любимая и не доведется ему на этот раз увидеть ее. Он вернулся к Промзе и, нащупав в темноте лавку, бросил на нее свой зипун. Долго сидел, прислушиваясь к звукам за окном. Где-то на окраине городка тоскливо завыла собака, захрапели в конюшне лошади. Ровно сопел в темноте Промза. Пургаз разулся и, вздохнув, улегся на свою жесткую постель.

  Только к середине лета причалили ханские челны к пристани Обранова городка. Ушмай встретил булгар с почетом и сразу же послал в Кошаево верхового: пусть, не мешкая, готовят невесту. Сам же, рассадив гостей по телегам, двинулся, не торопясь, вслед.

  В Кошаеве началась паника. Хотя ханских людей и ждали, но, как сказал Пургаз, не раньше осени. Верховой же предупредил, что у ханских посланцев нет времени и в тот же день они должны возвращаться назад. Невесту помыли, нарядили и распустили девичью косу. В то время, как она причитала и у колодца, и во дворе, и в доме, мать с женой Онекея собирали приданое. Прибежали подруги, и только Уняша начала причитать о разлуке с ними, со двора раздались голоса:

  — Едут! Едут!..

  Пургаз с Онекеем выбежали из дома и встали по обе стороны ворот. Ушмай подсказывал булгарам, что они должны делать, чтооы не нарушать мордовский обычай. Булгары сошли с телег и стали разбрасывать людям, окружившим ордатовский дом, монеты. Разбрасывали щедро, пригоршнями. Но среди них не было серебра — бросали медные фальсы.

  Булгары вошли во двор, но у входа в дом стояли, взявшись за руки, подруги невесты и пели гостям величальную. Одарили монетами и девушек. Только тогда послов пропустили к невесте. Здесь они бросили на пол несколько пригоршней фальсов, сели за стол и разложили привезенную с собой еду. Ели неторопливо, долго, и когда покончили с едой, старый булгарин, который приезжал выбирать невесту, поднялся и подошел к Уняше.

  Девушка сидела ни жива ни мертва на лавке у двери, покрытая красной шелковой фатой. Булгарин приподнял край фаты, взглянул на лицо невесты и согласно кивнул. Пургаз и Онекей взяли с двух сторон подушку, на которой сидела невеста, и вынесли из дома. Они пронесли ее через двор сквозь толпу любопытных сельчан и посадили на телегу. Проводы закончились.

  Мать уже приготовила Пургазу мешок с едой и одеждой и теперь стояла у калитки, с трудом сдерживая слезы. Еще бы — сразу двух детей провожала она из дома! Пургаз поклонился родным, обнял мать, отца.

  — Долго не задерживайся,— напутствовал его Ордат.— Возвращайся скорее.

  Пургаз молча кивнул и сел на переднюю телегу рядом с Ушмаем. Ушмай приподнялся, осмотрел свадебный обоз и ударил вожжами по лошадям. И заскрипели колеса, потянулись телеги из села, поднимая вокруг густую белесую пыль. Пургаз оглянулся и успел еще увидеть мать, которая стояла на дороге и тоскливо смотрела вслед.

  Подъезжая к городку, Ушмай вдруг вспомнил:

  — А ты булгарские деньги взял с собой?

  Пургаз об этом как-то и не думал: ведь не на базар же он едет.

  — Нет, дядя Ушмай... Разве я знал...

  — Едешь в такую даль — и без денег! Конечно, там у тебя будет богатый зять, но не будешь же ты у него сразу попрошайничать!

  — Что же теперь делать?..

  — Придется занять у меня. Вернешься — отдашь. Если разбогатеешь. Поедем ко мне.

  Ушмай велел везти булгар на пристань, а сам свернул в городок. У дома он остановил лошадь и, оставив Пур-газа одного, пошел за деньгами. Пургаз тоскливо смотрел на открытую дверь: ну, хотя бы показалась Миянза. Где ты? И Миянза вышла. Пургаз соскочил с телеги:

  — Миянза!

  — С ума сошел! Мать услышит...

  Пургаз обнял девушку:

  —    Пусть слышит! Я люблю тебя, Миянза, жди меня!

  Миянза, испуганно оглядываясь на дверь, освободилась из объятий Пургаза:

  — Скорее возвращайся.

  — Я вернусь, как только придет пора выходить тебе замуж.

  — Смотри, не опоздай, а то отец выдаст меня за какого-нибудь булгарина.

  — Я тебя никому не отдам! — воскликнул Пургаз.

  — Ишь какой хозяин! — девушка засмеялась и скрылась за домом.

  Вышел Ушмай и вложил в руки Пургаза кожаный мешочек.

  — Спрячь подальше и никому не показывай. Без денег в Булгарской земле нечего делать.

  Когда они подъехали к пристани, булгары уже готовились к отплытию. Десять челнов с ханскими сватами, гребцами и воинами тихо покачивались на окской зыби. Ушмай отыскал челн с невестой и подтолкнул Пургаза к старому булгарину.

  — Брат невесты будет провожать свою сестру.

  Булгарин положил руку на плечо Пургаза:

  — Муж твоей сестры, Илхам, будет рад твоему при езду и встретит тебя как брата. Ты будешь у нас самым дорогим гостем.

  Пургаз понял слова булгарина и поклонился.

  — Возвращайся скорее, Пургаз,— попросил Ушмай.— Ты видишь, я уже старею. Вернешься, сменишь меня.

  Пургаз хотел уже было попросить Ушмая, чтобы он не отдавал замуж Миянзу до его возвращения, чтобы подождал его, но вовремя опомнился,— разве о таком просят!

  Челны стали отходить от дубового настила, растворяясь в серых сумерках. Пургаз хотел перебраться к сестре, но старый булгарин остановил его и объяснил, что теперь эта женщина — жена ханского сына и другим мужчинам к ней подходить не разрешается. И еще он объяснил Пургазу, что за Уняшей пока будет ухаживать ее сестра Дуболго, старая дева. Пургаз всмотрелся в темноту и действительно увидел возле сестры дочь дяди По-рвата. В такой спешке ему, видно, даже забыли об этом сказать. И Пургаз успокоился: если с сестрой нельзя уже и поговорить, то можно переброситься словами хотя бы с Дуболго.

  Пургаз сидел у борта и смотрел на черную густую воду. Наконец-то его мечта сбылась! Он пытался представить себе землю, которую скоро увидит, и не мог. Конечно, надо научиться хорошо говорить по-булгарски, а потом объездить все их города. А много ли там городов? Зачем гадать, если он скоро все увидит собственными глазами... В памяти всплыла Миянза. Все-таки вышла проводить сама, без его просьбы. И просила скорее вернуться. Пургаз улыбался в темноте: конечно, Миянза его любит и будет ждать.

  Равномерно шлепали весла о воду, журчала за кормой вода, многие уже спали. И Пургазу вспомнились рассказы Кижевата о лихих волжских людях. Может, и на них нападут!.. Да нет, не решатся, слишком много булгар,— в каждом челне сидят воины с копьями и мечами...

  Пургаз и не заметил, как заснул. Разбудили его теплые лучи солнца. Он поднял голову и осмотрелся — челны плыли навстречу поднимающемуся светилу.
   Прошло несколько дней, прежде чем челны стукнулись бортами о дубовую пристань булгарского городка Тукчин. Здесь их уже ожидали погонщики с лошадьми и верблюдами. Немного передохнув и даже не заходя в Тукчин, тронулись в Великий город. Невеста, накрытая красной фатой, ехала теперь одна — на гордом, украшенном парчовой попоной верблюде. Ее окружали всадники на соловых конях с длинными копьями в руках. Пургаз ехал позади на черном жеребце стремя в стремя со своим новым товарищем Азаматом. Азамат был сверстником Пургаза, разговорчивым и веселым красавцем. Они сразу же подружились и дали слово во всем помогать друг другу. Пока плыли по Волге, Азамат без конца рассказывал о Булгарской земле, о ее городах, об обычаях и вере — он знал все. Азамат говорил быстро, с жаром, и многие слова Пургаз не понимал, а только догадывался, что они могут обозначать. Азамат рассказал, как Владимирский князь хотел взять со своей дружиною Великий город.

  — Но Великий город никому никогда не взять! — восклицал восторженный Азамат.— Чтобы попасть в него, надо сперва взять девять стен! А они не могли одолеть и первую. Я видел, как одного князя дружинники вынесли с поля боя на руках: в груди его торчала стрела. Мы многих тогда побили, теперь они не скоро появятся у нас.

  Азамат рассказал Пургазу и об Илхаме, будущем муже Уняши. Он чуть постарше их, но сестра Пургаза

  будет ему уже второй женой. «Спешат,— подумал Пур-газ.— Такой молодой, а уже берет вторую жену». И он решил попытаться поговорить с сестрой.

  — Как ты там? — крикнул он, подъезжая к верблюду, на котором, в высоте, сидела под фатой сестра.

  — Когда кончится эта дорога? — плачущим голосом ответила она.— Меня везут, наверное, на край света!

  — Потерпи! — ободрил Уняшу Пургаз.— Осталось совсем немного — завтра будем на месте!

  Подъехал старик булгарин и укоризненно посмотрел на Пургаза. Пургаз, улыбаясь, поклонился ему и отъехал, чтобы не нарушать чужих обычаев.

  На вторые сутки они добрались до реки Черемшан, и Пургаз увидел на ее берегу, на холме, несколько каменных домов, среди которых возвышался каменный столб. Великий город не удивил его, удивило то, что они проехали мимо. Он подскакал к Азамату, и тот рассмеялся:

  — Нет, Пургаз, это не Великий город! Это ханские гробницы. В древние времена здесь был похоронен Ба-лангыз-хан. А потом уж стали хоронить всех ханов. Там есть мечеть, где молятся. А вон, видишь, высокий столб/ Это минарет. С него муэдзины призывают мусульман к молитве. А Великий город вон, смотри,— он указал рукой на противоположный берег.— Видишь, сколько людей нас встречает? А вон и Илхам! Смотри — на белом коне! Это его любимый конь!

  Казалось, весь город спустился к реке, чтобы встретить невесту ханского сына. Старый булгарин велел накинуть на невесту поверх красной фаты еще и белое шелковое покрывало, из-под которого виднелись лишь острые концы желтых сапожек. Пургаз забеспокоился — как бы не уморили сестру этими покрывалами. День стоял тихий, жаркий, и без покрывал нечем было дышать.

  Река оказалась неглубокой, ее перешли вброд. Как только верблюд с невестой ступил на берег, всадник на белом жеребце подскакал к нему и приподнял край покрывала. Видно, невеста ему понравилась, он улыбнулся и взмахом руки дал знак трогаться. Теперь невесту плотным кольцом окружили празднично одетые всадники. Илхам ехал рядом. Смуглый, чернобровый, с короткой темной бородкой, обрамляющей узкое лицо, он сидел на коне прямо, молодцевато. И в этой посадке чувствовались благородство, уверенность в своей силе и молодая удаль. Полы синего халата крутой волной лежали на крупе коня, желтые кожаные сапоги туго обтягивали

  сильные икры, тюбетейка, расшитая красным шелком и мелким бисером, красиво лежала на черных вьющихся волосах.

  Пока Пургаз разглядывал Илхама, потерял Азамата. Он увидел его, когда уже подъехали к высоким стенам Великого города, среди всадников, окружающих верблюда с невестой.

  От реки до городских ворот по обеим сторонам широкой и ровной дороги стояли толпы людей. Громкими возгласами и взмахами платков и зеленых веток приветствовали они ханского сына и его невесту. Зелеными ветками была устлана вся дорога. Пургаз не мог сдержать волнения, глядя на счастливые лица людей, принимая сердцем их необузданный восторг. Городские ворота поразили его своей высотой и шириной: через них, пожалуй, свободно могли бы проехать четыре телеги — колесо к колесу. Проход пересек три стены, и Пургаз увидел по обеим его сторонам деревянные и каменные дома. Но каменных домов было совсем мало, и Пургаз хотел уже посмеяться над хвастовством Азамата, как увидел впереди еще точно такие же ворота. И они пересекли еще три стены, за которыми уже было больше каменных домов. Наконец они проехали третьи ворота с тремя стенами и оказались в каменном городе. Здесь не было видно ни одного деревянного строения. Дома стояли вплотную друг к другу, иногда прерываясь и образуя проходы. «Действительно,— подумал Пургаз,— такой город никому не взять!»

  Дорога вдруг оборвалась, и они въехали на большую площадь, заполненную множеством народа. По длинному ряду столов и навесов Пургаз догадался, что это, должно быть, базар. На середине площади стояли мечеть и высокий минарет, пожалуй, еще выше того, который он видел на том берегу реки. За площадью снова начался ровный ряд высоких каменных домов со сверкающими на солнце окнами. Пургазу казалось, что он спит, что не может быть такого наяву.

  И снова оказались перед стеной — высокой, белокаменной, с широкими; раскрытыми настежь воротами. Стража с мечами и длинными копьями пропустила верблюда с невестой и всадников. Остальные остались стоять у ворот. Здесь и нашел Пургаза Азамат.

  — Это дворец Селим-хана и его семьи,— пояснил он.— Сюда, как ты понимаешь, не всех пускают. Трогай со мной.

  Они проехали ворота и оказались перед ханским дворцом. В нем было столько блестящих окон, что, пожалуй, и не сосчитать — они шли в два ряда и, казалось, заполняли все стены. Возле дворца стояла мечеть с минаретом.

  У широких резных дверей они спешились и передали коней подбежавшим людям. Двери перед ними распахнулись, и Пургаз остановился в изумлении. Огромный высокий зал был залит ослепительным солнечным светом, он отражался от белого каменного пола, играл в бронзе множества светильников, развешанных по стенам, в голубой глазури орнамента. За широкими низкими столами, расставленными рядами, сидели в шелковых халатах всех расцветок пожилые булгары, на головах сверкали расшитые золотыми и серебряными нитями тюбетейки. Видно, здесь не знали лаптей, приметил Пургаз,— кожаные сапоги носили даже слуги.

  Азамат тронул Пургаза за рукав:

  — Пойдем, я представлю тебя Илхаму, он ждет. Твое место возле него.

  Хан Селим сидел во главе первого стола в окружении пятерых сыновей. Толстый старый хан с седой бородой и седыми космами, ниспадающими на плечи, уже согнулся под тяжестью прожитых лет. И яркий халат, и переливчатая тюбетейка не могли скрасить его годы. Пургаз поклонился, и Азамат представил его. Хан Селим чуть заметно кивнул. Илхам поднялся, вышел из-за стола, обнял Пургаза и посадил рядом с собой.

  Стали разносить еду: мясо вареное, жареное, тушеное, запеченное в тесте, с капустой. Ели руками, запивали кумысом и сладкой водой, которая напомнила Пургазу вкус березового сока. За столами не было ни одной женщины. Но еще более удивило Пургаза, что женщин не было и среди слуг — ухаживали за ними только мужчины.

  Ели долго и сосредоточенно. Стало смеркаться, и тогда зажгли светильники. И снова поразился Пургаз игре света на золотых и серебряных блюдах, кубках, бронзовой утвари.

  Но вот, кажется, гости насытились и стали подниматься. Один за другим они подходили к хану, кланялись ему и молча удалялись. Поднялся и Пургаз. Молча по-клонися хану Селиму и отошел на середину зала, где его поджидал Азамат.

  — Сейчас человек проводит тебя в твою комнату.

  Отдыхай. А завтра мы пойдем с тобой в баню,— Азамат поклонился Пургазу и кликнул слугу.

  Слуга подал знак Пургазу следовать за ним. Они вышли из зала и поднялись по каменной лестнице. Слуга открыл дверь, пропустил Пургаза вперед и, поклонившись, молча удалился. Пургаз оказался в небольшой комнате с одним окном. В углу стояла высокая кровать, на середине комнаты на небольшом круглом столике смутно отсвечивал высокий медный кувшин с холодной водой. Пургаз сел на низкий мягкий стул, снял намявшие ему ноги сапоги, подаренные отцом, и стал раздеваться. Только теперь он почувствовал во всем теле страшную усталость. Он лег на мягкую постель под теплое одеяло и с удовольствием вытянулся. В ушах все еще продолжали звучать обрывки чужой речи, перед глазами сверкали золотыми и серебряными бликами отсветы огней светильников. Мир, доселе неведомый и таинственный, окружал его теперь, и этот мир нужно было еще понять и объяснить...

  Пургаз проснулся от мягкого шороха двери. Слуга, который привел его вчера сюда, положил на стол узел и развязал. К ногам Пургаза легли длинный зеленый халат, белая рубаха из тонкой ткани и такие же портки.

  — Это прислал молодой хозяин Илхам. После бани переоденешься,— объяснил слуга.— Азамат ждет тебя внизу.

  Пургаз вспомнил о своем мешке, который оставил вчера у дверей залы, и, как мог, спросил, где бы теперь его можно найти. Слуга показал глазами под кровать, и Пургаз благодарно кивнул. Подождав, когда слуга выйдет, он достал мешок — все было на месте. Даже деньги Ушмая никто не тронул.

  Пургаз еще раз осмотрел свое жилище: его озадачило, что через открытое окно не чувствуется ни малейшего дуновения ветерка. Он подошел к окну и протянул руку, пальцы его коснулись чего-то твердого, но совершенно прозрачного. «Чудо!» — подумал Пургаз и вспомнил рассказы Ушмая. Он не раз упоминал о стеклянных листах, которыми богатые булгары заделывают в своих домах окна. Это то же самое, из чего делают бусы и бисер. Такое было трудно понять, теперь Пургаз это увидел. Еще Ушмай упоминал о том, что дым в булгар-ских домах уходит через какие-то отверстия в стенах, поэтому на них нет ни сажи, ни копоти. Пургаз осмотрел потолок и стены и действительно нигде не заметил черноты. Конечно же, хан живет здесь и зимой, но как же ему обогревают дом, если не видно ни одного очага? Многое непонятно в Булгарской земле!..

  Пургаз спустился по лестнице, вышел из дворца и увидел Азамата со свертком в руке.

  — Салям! — приветствовал он Пургаза.— Долго спишь. Хочу после бани пригласить тебя к себе домой. Пойдешь?

  — Конечно, пойду,— кивнул Пургаз.

  Большая, сложенная из белого камня, баня поразила Пургаза обилием света. Но еще больше удивился он, когда увидел вместе с моющимися мужчинами и женщин! Пургаз остановился, словно вкопанный, и хотел уж повернуть назад, но Азамат удержал его:

  — Тебе не понравилась наша баня?

  — Но здесь женщины! Как же я стану раздеваться?
  Азамат рассмеялся:

  — Женщины! Они ведь тоже должны мыться! У нас жены ходят мыться вместе с мужьями. А что здесь такого? — удивился в свою очередь Азамат и добавил, усмехнувшись: — Здесь же одни старухи. Ах, если б здесь были девушки!.. Но девушки и молодые женщины моются в своих банях, так что не смущайся.

  Пургаз успокоился и послушно разделся. Они сели на каменную скамью, и тут Пургаз посетовал, что нет щелока. А разве промоешь голову без щелока! Но Азамат сунул ему в руку мягкий и скользкий желтый камушек.

  — Это мыло. Натри им мокрые волосы. Только за крой глаза, чтобы не щипало.

  И действительно, мыло оказалось не хуже щелока. И все-таки женщины в бане не давали Пургазу покоя. Его сестру везли под двумя покрывалами, а здесь женщины безо всяких покрывал моются спокойно вместе с мужчинами. Он не вытерпел и спросил об этом у Азамата.

  — Твоя сестра — жена ханского сына, а не какая-нибудь горшечница,— пояснил Азамат. Ханы своих жен никому не показывают.

  Намывшись, они сполоснулись в небольшом бассейне посреди бани и стали одеваться. Азамат оглядел Пургаза и остался доволен:

  — Когда тебя увидят в моем доме, сразу скажут: этот человек приехал из Багдада, и он очень богат!

  — Багдад — это город? Где он?
  — Багдад — пуп земли! Наш Великий город всего лишь край земли. Отсюда до Багдада надо добираться караваном от одной молодой луны до другой. А то и больше. Если по Волге и Великой воде, то, конечно, доберешься быстрее. Но это опасный путь — на воде много разбойников.

  — Ты бывал там?

  — Не приходилось,— вздохнул Азамат.— Но мой отец бывал в Багдаде много раз.

  Они подошли к белокаменному дому, окна которого выходили на дорогу, ведущую к ханскому дворцу.

  — Вот мы и пришли,— Азамат отворил калитку и пропустил Пургаза во двор.

  По краям обширного двора стояли амбары, конюшни, хлева для скота. Видно, очень богат был отец Азамата. Из дома выбежала тонкая черноглазая девушка с двумя толстыми косами, закинутыми за спину. Синяя тюбетейка, вышитая красным шелком, чудом держалась на самой макушке. Поймав пристальный взгляд Пургаза, она прикрыла лицо локтем.

  — Это твой вчерашний друг? — спросила она Азамата.

  — Почему вчерашний? Он всегда будет мне другом. Он понравился тебе? — Азамат подмигнул Пургазу.— Моя младшая сестренка.

  Девушка засмеялась:

  — Понравился. Только скажи ему, чтобы он не смотрел на меня так — мне стыдно.

  — А раз стыдно, то беги в дом и приготовь нам холодного кумыса,— Азамат проводил девушку теплым взглядом, вздохнул: — Не долго ей осталось жить в нашем доме — скоро отец выдаст ее замуж.

  — Она же совсем молоденькая! — удивился Пургаз — У нас женят молодых ребят, даже мальчиков, но девочек замуж не выдают.

  — Вот видишь! А у нас чем моложе девушка, тем богаче дают за нее калым. Пойдем в дом.

  Они вошли в большую светлую комнату, окна в которой были заставлены прозрачными листами. И опять Пургаз нигде не заметил копоти.

  — Азамат,— спросил он,— если есть дым, то почему нет сажи?

  — У нас нет дыма.— Азамат подвел Пургаза к печке и открыл железную дверцу: — Видишь, дым выходит в трубу, а не в дом. Садись, надо поесть.

  Пришла сестра Азамата и поставила на стол две миски с жареным мясом и отпотевший глиняный кувшин с кумысом. Они поели, и Азамат предложил Пургазу пройтись по городу. Вот теперь-то Пургаз по-настоящему разглядел базар Великого города. И каким же ничтожным показался теперь ему по сравнению с ним базар на пристани. Толпы людей, словно волны на Волге, перекатывались из одного края в другой, все кругом гомонило, голосило, зазывало. И чего здесь только не было! Кожаные сапоги, кожа, шелковые ткани, халаты всех расцветок, топоры, мечи, копья, кольца, серьги, бусы, броши, черными кучами громоздилась конская сбруя, отдельные ряды были завалены мясом, рыбой, овощами, бочонками с кумысом. Здесь же Пургаз впервые увидел, как продают и покупают людей — мужчин, женщин, детей. Он знал, что в Булгарскои земле продают людей, но увидел это только сейчас.

  Еле выбрались они из этой толчеи и сумятицы, и Пургаз попросил товарища сводить его на городские стены.

  — А зачем тебе городские стены? — улыбнулся Азамат.— Уж не собираешься ли ты напасть на Великий город?

  — Хочу научиться строить хорошие стены, чтобы защитить свой город.

  — У вас много городов?

  — Нет, Азамат, мало. Да и те невелики, и построены они среди лесов. Когда на нас нападают враги, мы прячем там женщин и детей. Самый большой город ты видел — там у нас пристань и базар, куда приезжают ваши купцы закупать меха.

  — Ибрагим шахэр?

  — Да, Обран ош...

  — А кто же на вас нападает? Мы с вами не ссоримся. Вот даже породнились.

  — Половцы нападают, Азамат, русские князья...

  — Они нападают и на нас... Ну, что ж, пойдем посмотрим. Может, и защитишь свой Ибрагим шахэр.

  Они прошли через двое ворот и поднялись на крепостную стену. Отсюда был виден не только весь город, но и селения, окружающие его, и балангызская мечеть с минаретом, и ханские гробницы. Все четыре угла стены были точно направлены на четыре стороны света. Азамат не мог объяснить Пургазу, почему строители поставили город именно так, а не иначе. Высокие и толстые дубовые бревна, врытые в землю, были обмазаны с внешней стороны толстым слоем глины — это должно защищать их от поджога. С внутренней стороны — засыпаны землей. Глубокие рвы между стенами заполнены водой — три реки протекали через Великий город, и нужды в воде его жители не испытывали.

  — Все рассмотрел? — окликнул Азамат задумавшегося Пургаза.

  — Все, Азамат. Давай спускаться.

  Они снова вышли к базару, и Азамат угостил Пургаза холодным ядреным кумысом.

  — Лучше этого старика никто в целом городе не может готовить кумыс! — похвалил он продавца.

  Пургаз взглянул на маленького толстого человека с поседевшей бородой, и ему показалось, что он уже видел его когда-то. Но когда и где?.. Из-под старого выцветшего халата на его груди виднелась белая рубаха с мордовской вышивкой. Старик ловко черпал из кадки ковшом густой кумыс и разливал его по пиалам. Где же он мог видеть этого старика? Пургаз не любил кумыс — горчит, будто прокисший квас. Другое дело — мордовское кислое молоко. Оно пахнет лесной поляной, и в нем чувствуется вкус малинового сока. Азамат же выпил три пиалы и пригласил Пургаза к себе на обед. Но Пургаз отказался — кто знает, может, он нужен и его уже ищут. Он простился с товарищем и быстро пошел к ханскому дворцу.

  Слуга сказал, что Илхам уже дважды спрашивал о нем. И не успел Пургаз пойти к нему на встречу, как Илхам пришел сам.

  — Салям! — он обнял Пургаза и поинтересовался, как ему поправился Великий город.

  — Сейчас у меня не хватает булгарских слов, чтобы похвалить его,— ответил Пургаз.— Но когда я хорошо выучу ваш язык, тогда, может быть, я найду для этого слова. Я хотел бы пожить здесь немного, чтобы узнать ваши обычаи, ваших людей и научиться вашему письму.

  — Почему немного?—удивился Илхам—Живи сколько хочешь: мой дом — твой дом. Мы ведь с тобой родственники. А учителя я тебе найду сам. Ты, наверное, хотел спросить меня о своей сестре?

  — Конечно, дорогой Илхам! Все-таки я ей брат.

  — Она просила тебя не волноваться и передать, что всем довольна. Она скучает без работы, но жена ханского сына не может работать. Теперь она вышивает — это можно.

  — Могу ли я ее увидеть?

  — Нет, дорогой Пургаз, наши обычаи это не позволяют. Но ты сможешь с ней поговорить. Я скажу, чтобы тебе разрешили это.

  Через несколько дней пришел евнух и позвал Пургаза с собой. Он оставил Пургаза стоять у стены, а сам вошел в женскую половину дворца. Вскоре Пургаз услышал откуда-то сверху голос сестры:

  — Пургаз, ты меня слышишь?..

  Пургаз поднял голову и увидел над собой в стене маленькое, зарешеченное орнаментом окошечко.

  — Слышу, Уняша, слышу!., - Пургаз приподнялся на цыпочки.— Как ты там?

  — Хорошо. Только я сижу без дела — за нас все делают слуги.

  — А много вас?

  — Вай! — развеселилась Уняша.— У свекрови пять сыновей, у каждого сына по две-три жены да у самого хана — четыре. Сосчитал? У нас у каждой своя комната. И туда, кроме мужа, никто не заходит.

  — А где Дуболго?

  — Дуболго днем со мной, а на ночь уходит спать к служанкам.

  Пургаз помолчал и тихо спросил, стесняясь своего вопроса:

  — Тебе понравился муж?

  Уняша молчала, и Пургаз постучал тихонько костяшками пальцев по стене.

  — Я слышу, Пургаз, я думаю... Наверное, понравился. Он ласковый и говорит со мной ласково. Да я ведь не понимаю, чего он говорит. Когда еще научусь языку... Тебе вот хорошо.

  — Что хорошо? Я тоже по-булгарски через пень-колоду... Но ничего, научимся, коли попали сюда!

  — Ты останешься здесь? — обрадовалась Уняша.

  — Пока остаюсь. Надо поучиться у них. Они делают много такого, чего не умеем мы.

  — Ты будешь приходить ко мне?

  — Конечно, буду. Я попрошу Илхама, может, он разрешит нам посмотреть друг на друга.

  — Нет, Пургаз. Он бы и разрешил, да обычаи не разрешают. А я так рада, что поговорила с тобой. Приход еще, братец!

  — Обязательно приду!..

  Пургаз отошел от стены и посмотрел в маленькое окошечко. И что же это за обычаи такие, что с родной сестрой увидеться нельзя!

  Илхам прислал Пургазу учителя — старого муллу. Мулла пришел с толстой книгой, которую назвал Кораном, и объяснил, что в этой книге заложены все премудрости мира. Сам мулла знал Коран наизусть. И когда он открывал очередную суру, то не смотрел в книгу, а читал главу на память, глядя Пургазу в глаза, словно пытался сразу же вложить в его голову все эти премудрости. Несколько дней слушал Пургаз учителя, пока не перестал совсем его понимать. И только тогда учитель пояснил, что Коран написан на арабском языке и что Пургазу следует изучать сразу два языка: булгарский и арабский.

  И вот теперь Пургаз целыми днями сидит со своим учителем и заунывным голосом твердит бесконечные звуки:

  — Ла илля или Алла...

  И все же старый учитель быстро устает и тогда отпускает ученика в город. Пургаз выбегает на площадь, и ноги сами несут его на базар — здесь всегда интересно. И всякий раз он видит того продавца, торгующего кумысом. Где же он мог его видеть? До того измучился Пургаз, что однажды не выдержал и решил спросить об этом его самого:

  — Скажи, дедушка, ты давно здесь живешь?

  — А тебе зачем это знать? — подозрительно спросил старик.

  — Где-то я видел тебя раньше и никак не могу вспомнить,— признался Пургаз.

  Старик почувствовал в словах юноши искренность и решил немного открыться:

  — Уж более двенадцати лет я тут. Да ты и сам, вижу, не житель Великого города: слишком уж дыряво говоришь по-булгарски.

  — Я приехал из Мордовской земли.

  — Вай! — старик открыл рот и тупо посмотрел на Пургаза.— Из Мордовской земли? А из чьего же ты рода?

  — Из обрановского.

  — Вай... Так ведь я тоже из обрановского... А кто твой отец?

  — Ордат — младший сын дедушки Обрана.

  Старик долго молчал, не решаясь о чем-то спросить. Наконец пересилил себя и все же спросил:

  — Твой отец жив?

  — Знамо, жив! А что с ним случится?

  — Пусть будет над ним благословение Великого бога!.. Ты который из его сыновей?

  — Младший.

  — То-то я тебя не узнал. Старшего я немного помню. А когда я уходил из Мордовской земли, ты был совсем маленький. Меня зовут Изяр. Слышал про такого?

  Теперь Пургаз все вспомнил. Ну, конечно, Изяр! Только как он постарел — под глазами тяжелые водянистые мешки, рыхлое тело расползлось, и голова с бородой стали совсем седые.

  — Кемай с тобой?

  — Кемай от меня совсем отделился. Он женился и живет у тестя в Суваре. В Великом городе я живу с женой. Была у нас еще дочь, мы ее выдали за булгарина. А я вот готовлю кумыс да продаю потихоньку — надо же чем-то кормиться... А ты по какому делу приехал сюда?

  — Провожал сестру.

  — Так, значит, за ханского сына взяли твою сестру? Видал, видал, как ее везли. Ты, знамо, живешь теперь в ханском дворце? Это хорошо... Зашел бы как-нибудь в гости, а? Мордвы здесь живет очень много. Иные уж давно забыли и свой язык, и Великого бога — ходят в мечеть, поклоняются Аллаху. Но мы с женой и мордовские обычаи помним, и Ине Шкая не забываем... Так зайдешь как-нибудь в гости?

  — Отчего не зайти? А ты где живешь?

  — Мой дом за городскими стенами, его, пожалуй, сразу и не найдешь. Ты как надумаешь пойти, приходи сюда, вместе и пойдем.

  — Так пойдем сейчас,— предложил Пургаз.

  Изяр взглянул в кадку, обмотанную старыми халатами:

  — И кумыс как раз кончился. Пойдем.

  Они вышли за городские ворота и долго плутали среди низких деревянных домиков и сараев. Когда Пургаз, пригнувшись, вошел в дом Изяра, на него пахнуло таким родным и близким, что он даже зажмурился от удовольствия. Свой дом Изяр построил по обычаям отцов и дедов. Его жена, в мордовской одежде, повязанная пу-лаем, даже заплакала от радости, увидев человека из своего рода. Вопросам ее не было конца: кто умер, кого женили, кого выдали замуж, кто родил, кого родил... Пургаз рассказал обо всем, что знал и о чем еще помнил. А потом его угостили мордовскими щами с капустой. Как давно не ел он таких щей! В ханском дворце его совсем закормили мясом — жареным, вареным, тушеным... Что ни говори, а мордовские щи с капустой ни с чем не сравнить!

  После этого Пургаз стал часто бывать у Изяра. Когда он приходил к нему в дом, то чувствовал себя будто в Обран оше или в Кошаеве. Здесь говорили на мордовском языке, здесь помнили и знали тех, кого помнил и знал он сам, здесь дышал он горьким дымом родного очага.

  С сестрой он разговаривал редко, да и не о чем с ней было разговаривать через стену. Уняша уже привыкла к своему новому положению и без конца расхваливала своего мужа, который был с ней ласков, хотя не совсем еще понимала, что за ласковые слова он ей говорит.

  Почти каждый день Пургаз встречался с Азаматом, но и Азамат уже тяготил его. Его бесконечные разговоры о женщинах и лошадях, нудные жалобы на отца, который никак не может выбрать ему невесту, так надоели Пургазу, что он старался использовать любой предлог, чтоб избавиться от своего друга. Чаще всего он ссылался на свои занятия с муллой. Он и в самом деле так увлекся арабскими письменами, что заслужил у своего учителя полное уважение.

  Иногда Илхам брал Пургаза с собой на охоту. И тогда они целый день со свитой, слугами и собаками рыскали по лесу, травили лосей, волков, лисиц. Илхам запретил Пургазу ходить в городскую баню и велел мыться в дворцовой, где моется вся семья хана. Не следует самому себе намыливать спину, объяснил Илхам, если на то есть слуги и рабы. Наступала осень, и заботливый Илхам подарил Пургазу несколько теплых халатов и меховую шапку.

  Пургаз не мог пожаловаться на свою жизнь в Великом городе, но все-таки это был чужой город, и когда ему становилось слишком уж тоскливо и не было сил противиться желанию бросить все и помчаться в родную землю, он шел в дом Изяра. И ни разу не попытался он спросить у старика о его вине перед родом. Пургаз не считал серя вправе судить людей, не испытав еще сам всю боль мук душевных и физических. Об этом заговорил однажды сам Изяр. видно, мысль о своей вине не давала ему покоя и он хотел пусть в малой мере оправдаться не столько перед Пургазом, сколько перед самим собой, А в чем он, собственно, виноват? Тогда ему так подпалили спину, что розовые рубцы, кажется, до сих пор пахнут горелым мясом. Терпеть такие муки не легче, чем умереть, А может быть, ему нужно было тогда умереть/ Это хорошо говорить сейчас, сидя за пиалой холодного кумыса, А тогда?.. Пургаз ничего не сказал Изяру «а его длинные речи. Конечно, вытерпеть такую боль нелегко, и умереть нелегко. И все-таки Изяру нужно было молчать. И если бы тогда пропал один человек, то остался бы целым и сам городок, и его защитники. Пургаз ничего не сказал — он промолчал. Но по этому молчанию Изяр все понял: Пургаз не оправдывает его. Но и осуждать его он не мог: Изяр при каждом удобном случае напоминал Пургазу, что спас его отца от неминуемой смерти. И сыновние чувства брали верх над рассуждениями о давным-давно случившейся истории.    Прошло два года, пошел третий. Пургаз свободно уже говорил по-булгарски, читал Коран и другие книги на арабском языке, доставленные сюда из Багдада. Он сошелся близко не только с братьями Илхама, но и с самим Селим-ханом. Хан любит беседовать с молодым мордвином. Ему нравится любознательность и пытливый ум Пургаза. Заветная мечта Селим-хана — сблизить Мордовскую землю с Булгарской. А для этого он хотел бы приобщить мордовских людей к мусульманской вере, к исламу. Вера в единого бога помогла бы булгарам и мордве лучше понять друг друга, единоверие сплотило бы два народа. Нужно оставить и забыть Ине Шкая, убеждал Селим-хан Пургаза, это никому не известное божество, и уверовать в силу и могущество великого Аллаха, которому поклоняется уже большая часть мира. Тогда бы он, Селим-хан, помог построить на Мордовской земле мечети, послал бы туда мулл проповедовать слово пророка.

  Пургаз с почтением выслушивал хана и тихо улы-

  бался. Он хорошо понимал, куда клонит Селим. Если мордва примет ислам, то она конечно же будет вынуждена отказаться от своих вековых обычаев, а сама Мордовская земля станет частью Булгарской. А разве нельзя каждому народу жить по своим обычаям и помогать друг другу? И зачем мордве чужой бог, если у них есть свой, и не хуже других? Но Пургаз не спорил с Селим-ханом, он молча выслушивал его и соглашался: да, булгары очень умный народ и у них надо многому учиться — строить дома, охранять города, плавить и обрабатывать железо, торговать... Селим-хану нравилось слушать лестные слова о своем народе, и он утешал себя тем, что Пургаз еще слишком молод, чтобы понимать большие выгоды, которые может принести мордве ислам, и что все еще впереди, и он сумеет со временем убедить будущего главу рода в своей правоте.

  Пургаз же теперь думал о том, чтобы заимствовать арабскую письменность для пользы мордвы, чтобы арабскими знаками писать мордовские слова. У него это получалось совсем неплохо. Правда, некоторых знаков не хватало, но ведь их можно придумать. Можно написать книгу на мордовском языке арабскими знаками. Но он понимал: чтобы мордовские люди научились читать эту книгу, надо сначала научить их понимать знаки. Неплохо было бы привезти сюда, в Великий город, молодых парней, чтобы они научились понимать арабское письмо и у себя дома учили бы этому других. У булгар возле каждой мечети есть дом, где муллы учат людей грамоте. Почему бы такие дома не построить и на Мордовской земле?

  Одолевают Пургаза мысли, многое хочется успеть сделать. И когда ему становится совсем уж невмоготу от своих раздумий, он одевается потеплее и идет на базар. Здесь можно встретить людей из разных земель и услышать самые разные новости. Он уже познакомился там со многими мордовскими людьми, живущими в Великом городе. Одни из них стали купцами, другие — ремесленниками, третьи, вроде Изяра, перебиваются кто чем может. Немало в Великом городе и русских людей. Хотел было Пургаз заняться и русским языком, да оставил до лучших времен: в Мордовской земле тоже русских хватает.

  И еще появилось у Пургаза заветное желание — побывать в Багдаде. Он столько уже был наслышан об этом городе, что мечта увидеть его не давала покоя ни днем ни ночью. Этой мечтой он и поделился однажды с Илхамом. Оказалось, что и сам Илхам давно мечтает о такой поездке.

  — Подождем до весны,— сказал он.— Отец, кажется, собирается снарядить в Багдад людей, от нас уж давно никто не ездил туда, вот тогда и попросимся вместе с ними.

  Узнав об этом, загорелся поездкой и Азамат. Отец наконец-то женил его на молоденькой девушке из богатой булгарской семьи. Женитьба успокоила его, и теперь он больше говорит о лошадях, чем о женщинах. Видно, не того он ждал от женитьбы, если готов был теперь в любой день отправиться в путешествие к пупу всей земли. Лишь с сестрой Пургаз не говорил о Багдаде. Уняша занята своими делами ~ она родила Илхаму сына, и теперь кроме него ее ничто не интересует.

  Пришло время разлива рек. Сумрачные непогожие дни сменились солнечным теплом и зеленой радостью. Однажды, проходя по базару, Пургаз дошел до того места, где обычно продавали рабов. Он не любил заглядывать сюда — не мог смотреть, как торгуют людьми. Их щупали, стучали по ногам и спине, заглядывали в рот, будто покупали скотину. Пургаз бросил взгляд на это отвратительное торжище и вдруг увидел среди выставленных на продажу людей молоденькую девушку в мокшанской рубахе. Он подошел к ней и спросил, откуда она. Услышав мордовскую речь, девушка залилась слезами. Успокоившись, она рассказала, как ночью в их село ворвались незнакомые люди, говорящие на непонятном языке, схватили ее и еще несколько человек и увели с собой. Потом их пригнали в булгарский город в устье Суры, некоторых продали, а остальных привезли сюда. Пургаз спросил торговца, сколько он просит за девушку. Тот махнул рукой и рассмеялся:

  — Давай сколько не жалко и бери себе! Девушка хорошая, мужчины до нее еще не дотрагивались.

  Пургаз еще раз посмотрел на девушку. Слабенькую, неказистую, измученную бедами и долгой дорогой, ее даже никто не пытался купить. Она все время плакала и размазывала маленьким кулачком по лицу слезы, смешанные с грязью. Она смотрела на Пургаза красными воспаленными глазами, как на своего спасителя, и сердце Пургаза дрогнуло. Пропадет девчонка. Купит ее какой-нибудь старый булгарин себе на утеху и будет измываться как хочет. Пургаз вспомнил об Ушмаевых деньгах, из которых он еще не растратил ни одного дирь-Г гема.

  — Подожди немного,— сказал он торговцу,— я сей час принесу деньги и куплю ее.

  Он опрометью бросился во дворец, боясь, как бы девушку не перекупили. Но опасения его были напрасны. Девушка стояла на прежнем месте и так же размазывала грязь на своем лице. Пургаз отдал все Ушмаевы дирь-гемы и только тут задумался: куда же он денет свою покупку? Вести в ханский дворец нельзя — сам гость. Да что еще об этом могут подумать. Отпустить на волю тоже нельзя — пропадет. И тогда он вспомнил об Изяре. Почему бы ей пока и не пожить у него?

  — Есть хочешь? — спросил он девушку.

  — Хочу... Меня вчера вечером немного покормили. Да разве я о том печалюсь! Столько страху натерпелась! Меня схватили спящей — на мне только рубаха и зипун. Нет даже передника.

  — Здесь женщины ходят без передников,— успокоил ее Пургаз.— Сейчас я тебя отведу к одному человеку, будешь у него жить. Да назови свое имя.

  — Руша... Так звали меня дома. Пургаз

  купил кусок вареного мяса.

  — Поешь, а то ты не дойдешь и до моего знакомого. На базаре Изяра не было, и они отправились к нему

  домой. Изяр только еще собирался везти на базар кумыс.

  — Вот привел девушку,— сказал ему Пургаз,— пусть она пока поживет у тебя.

  — Смотри-ка! — удивился Изяр.— Знать, купил на базаре?

  — Купил, чтобы отпустить на волю. Ее увели из дома.

  — Что ж,— согласился Изяр,— пускай поживет, места хватит. Один рот как-нибудь прокормим: где едят двое, там останется и третьему.

  — Об этом не беспокойся — я дам тебе денег.

  Жена Изяра, до сих пор настороженно наблюдавшая за незнакомкой, засуетилась вдруг, сбросила с нее рваный зипун, усадила на лавку.

  — Сиди, отдыхай, птичка ты моя! Сейчас я разогрею щи и покормлю тебя. А потом мы помоемся, переоде немся, и ты станешь такой красавицей, что все мужчины будут на тебя заглядываться.

  Пургаз улыбнулся, слушая старушечью болтовню, и со спокойным сердцем вышел из дома. Но как только он остался наедине с самим собой, так сразу же чуть не застонал от отчаяния: а где же он возьмет деньги? Просить у Илхама было стыдно. Он и так кормит, поит его, делает подарки. Если попросить у Азамата, так он ведь начнет спрашивать, зачем вдруг Пургазу понадобились деньги, и тогда придется обо всем рассказать. А он никому не хотел говорить о девушке. И Пургаз решил попросить у сестры — должны же быть у нее деньги. С Уняшей Пургаз поговорил в тот же день.

  — Для чего ты купил ее? — удивилась сестра.— Вместо жены?

  — Да нет же! Просто пожалел, решил помочь ей.

  Уняша помолчала за стеной, потом сказала:

  — Если ты захочешь выкупить всех рабов, не хватит даже ханских денег...

  Слова сестры расстроили Пургаза:

  — Ты совсем забыла здесь, что есть несчастные люди... Я не думаю освобождать всех рабов, я помог только мордовской девушке. Эх, Уняша, а если бы тебе довелось попасть в такое положение?..

  — Не обижайся, Пургаз. Я ведь так говорю потому, что у меня нет денег. Здесь их не дают женам. Если нам что нужно, все покупают мужья — стоит лишь пожелать. Но я могу сказать о твоей просьбе Илхаму. Думаю, он тебе не откажет.

  — Хорошо,— согласился Пургаз.— Только не говори ему о девушке. Просто скажи, что человеку невозможно обходиться без денег.

  На другой день Илхам пришел к Пургазу и положил перед ним небольшой кожаный мешочек.

  — Извини, Пургаз,— сказал он смущенно,— что я не подумал об этом раньше. Мог бы догадаться и сам, что твои деньги, видно, давно кончились. Возьми себе это. Как кончатся, я дам тебе еще. Купи, что тебе хочется.

  Но Пургазу нечего было покупать. Даже одежду дает ему Илхам. Книги он берет у муллы, мулла же дает ему и чистую бумагу. Если бы не эта Руша, ему бы и ушма-евские деньги не пригодились. Еще до своей женитьбы Азамат как-то попробовал затащить Пургаза в дом женщин. Оказывается, в Великом городе есть и такие дома, куда ходят холостые мужчины. Но Пургаз тогда убежал. Ему было непонятно, как можно искать у женщины ласку и утешение за плату.

  Вечером Пургаз принес Изяру деньги, бросил серебряные дирьгемы на стол.

  — Вай! — Изяр прихлопнул короткопалой ладонью монеты.— Какой ты богатый! Серебро мне снится только во сне. У меня всего лишь медные фальсы, да и тех как зубов в моем рту! — он рассмеялся, обнажив беззубый рот.

  Хотя Пургаз и не имел дел с деньгами, но цену им знал. За серебряный дирьгем можно было прожить не один день всем домом. Он дал Изяру три дирьгема:

  — Пока хватит.

  — Этого хватит надолго! Не беспокойся, она не узнает нужды. Мы ее оденем и станем кормить, как ханскую дочь!

  Руша сидела в углу на лавке и не смела поднять глаза. И не узнать в ней было вчерашнюю замухрышку. Щеки ее пылали румянцем, красные полные губы слегка вздрагивали. Из-под яркого желтого платка опустилась на грудь толстая светлая коса. Изяр потоптался и, сославшись на какие-то дела, поспешил выйти.

  — Поговорите меж собой,— обернулся он в дверях.— Вам никто не помешает.

  Пургаз сел рядом с Рушей, шутливо подтолкнул ее плечом:

  — Ну как, прошли вчерашние страхи? Теперь ничего не бойся, отсюда тебя не украдут.

  — Я теперь одного боюсь — чтобы ты не отдал меня другому...

  — Не отдам,— пообещал Пургаз.— Разве для этого я тебя вызволил из неволи? Поживешь здесь, а потом я увезу тебя в Мордовскую землю, там отыщем твоих родителей, и ты вернешься к ним.

  Руша вскинула голову, посмотрела на Пургаза большими синими глазами:

  — Разве ты не оставишь меня для себя? Я бы стала за тобой ухаживать, варила бы тебе, стирала... Меня теперь все равно никто не возьмет замуж: кто знает, скажут, в скольких руках она побывала...

  — Но ведь торговец сказал, что мужчины до тебя не дотрагивались!

  — Нет, нет! Меня никто не трогал, но разве этому поверят?

  — Ну, успокойся... Тебе здесь хорошо? Хозяева не обижают?

  — Нет, они неплохие люди.

  — В Мордовскую землю мы могли бы уехать и сейчас, но я сначала хочу побывать в Багдаде. Когда вернусь, мы сразу уедем домой.

  — Это далеко?

  — Багдад? Очень далеко.

  — Возьми и меня с собой,— попросила Руша.— Я боюсь оставаться здесь одна.

  — Тебе незачем туда ездить. Подождешь меня здесь.

  Руша опустила голову, и крупная слезинка упала ей на платье. «Вот взял на себя заботу!» — подумал с досадой Пургаз.

  — Не надо плакать. Из Багдада я вернусь скоро, не оставлю тебя здесь... А сейчас мне надо идти. Вот тебе дирьгем, может, купишь себе что-нибудь. Живи спокойно и ни о чем не тревожься.

  — Пусть на тебе будет благословение Великого бога,— Руша поднялась с лавки и проводила Пургаза до дверей.— Век буду молиться за тебя...

  После долгой зимней спячки лед на Волге посерел, набух и наконец с гулким уханьем стал лопаться и крошиться. Медленно поплыли по реке в мелком крошеве, сталкиваясь и наползая друг на друга, огромные ледяные поля. Вода поднималась на глазах, заливая поймы, луга, низкие поля. Сколько уж раз Пургаз встречал ледоход и на Волге, и на Оке, и каждую весну он был разный — одинаковых ледоходов не бывает. Нынешнее половодье несло с собой и надежду: Селим-хан приказал наконец своему старшему сыну Мурату готовить караван челнов в Багдад и разрешил плыть Илхаму и Пургазу. Ждали, когда пройдет лед и спадет большая вода.

  Азамат об этом еще ничего не знал, и Пургазу захотелось поделиться с ним своей радостью. Он встретил своего товарища на базаре.

  — А как же я? — растерялся Азамат.— Мы же договаривались!

  — Теперь другое дело, Азамат: ведь твоя жена ждет ребенка. Ты хочешь оставить ее одну?

  — А что ей сделается? Как раз сейчас я и должен ехать — не могу же я жить с брюхатой женой! А возвращусь, она снова будет как стебелек,— Азамат обнял Пургаза за плечи, доверительно сказал: — Ах, ничего-то ты еще не понимаешь, Пургаз! Ведь потому мужчина и берет по две-три жены, чтобы на всякий случай была

  замена. У меня сейчас одна жена... Пойдем выпьем кумыса.

  Они нашли Изяра, и Азамат велел наполнить две пиалы:

  — Пей, Пургаз, я угощаю тебя за хорошую весть. Уверен, что ты поговоришь с Муратом, и все уладится.— Азамат отхлебнул кумыса и причмокнул языком: — Какой же хороший кумыс у этого старика! Надо попросить отца, чтобы он заказывал ему делать кумыс для нашего дома.

  — Пусть будет тебе, молодой человек, благословение Аллаха, — согнулся в поклоне польщенный Изяр.— Если б у меня были свои кобылы, кумыс был бы еще лучше. Но я беру молоко от разных кобылиц. Пусть твой отец возьмет меня к себе делать кумыс. Кобылиц, видно, у вас много...

  — Целый табун! Их не могут сосчитать даже сами пастухи! — Азамат выпятил грудь и стал похож на драчливого петуха,

  Пургаз улыбнулся и уже взял было под руку своего хвастливого товарища, как Изяр остановил его:

  — Подожди, Пургаз. Почему ты не придешь прове дать свою девушку? Она очень скучает и только и спра шивает о тебе.

  Проклятый Изяр! И почему он не спросил об этом по-мордовски! Но слова были сказаны, и Азамат встрепенулся.

  — Что за девушка? Почему молчал?

  Пришлось Пургазу признаться, что пожалел он мордовскую девушку и купил ее вот тут, на базаре.

  — Ты должен мне ее показать!

  — Ты что — девушек не видел? — рассердился Пургаз.

  — Твою не видел. Я тебе даже свою жену не раз показывал, а ты мне не хочешь показать свою девушку? — Азамат начал обижаться.

  Пургазу нечего было ответить, и он скрепя сердце повел Азамата к Руше. По дороге он извел Пургаза вопросами: хороша ли она, сколько ей лет, какого роста, сколько за нее уплатил?..

  — Ты же идешь смотреть сам, чего спрашиваешь? — с досадою прервал Пургаз вопросы Азамата. Он готов был разорвать этого болтливого Изяра — ведь сейчас-то не жгли его каленым железом!

  Рушу встретили около дома. Она испуганно посмотрела на Азамата и дрожащим голосом спросила, зачем он привел с собой этого булгарина и не надумал ли продать ее.

  — Не пугайся,— успокоил ее Пургаз.— Никому я тебя не продаю. Просто пришел проведать. А это мой друг. Я встретил его на базаре, и вот пришлось взять с собой.

  Азамат ходил вокруг Руши и цокал от восхищения языком:

  — Хороша! Хотел бы я посмотреть на нее без платья!

  — Может, поведем ее в баню? Там и рассмотришь,— недовольно заметил Пургаз.

  — Нет! — замахал руками Азамат.— Туда такую нельзя: сразу начнут прицениваться, а то и просто украдут.

  Вошли в дом. Руша сняла зипун и осталась в рубахе. И снова Азамат зацокал языком. Пургаз спросил, как ей живется. И Руша стала жаловаться на скуку, попеняла ему, почему он так редко заходит к ней, зачем привел с собой булгарина, а не пришел один. Пургаз объяснил ей, что сейчас у него нет времени, что он готовится к поездке в Багдад и как только возвратится, они сразу же уедут в Мордовскую землю. Руша успокоилась и проводила Пургаза грустной улыбкой.

  Азамат дорогой долго молчал, раздумывая о чем-то. Потом спросил, почему Пургаз держит такую красотку у чужих людей, а не возьмет к себе:

  — Это не девушка — игрушка!

  — Я купил ее не для того, чтобы с ней играть,— недовольно ответил Пургаз.

  — А зачем же тогда ты ее купил? — удивился Азамат.— Продай мне! Я тебе насыплю за нее целый карман денег!

  — Я не купец! А купил для того, чтобы отпустить на волю,— Пургаза начала выводить из себя непонятливость друга.

  Но в еще большее изумление пришел сам Азамат. Купить рабыню для того, чтобы отпустить ее на волю,— такого ему не приходилось ни видеть, ни слышать. Такое и в голове не укладывалось. И тогда он вдруг вспомнил о том, о чем порой уж стал и забывать,— что Пургаз мордвин, а не булгарин.

  — Извини, Пургаз, я наконец понял. Видно, у вас в стране такой обычай — отпускать рабов на волю?

  — Нет у нас такого обычая. У нас и рабов-то почти нет...

  Азамат тихо рассмеялся — он в первый раз не поверил своему другу. Если нет рабов, то кто же пашет и засевает землю, пасет скот, доит кобылиц? Видно, совсем запутался Пургаз со своей девушкой и громоздит одну нелепицу на другую. Ну да это всегда так, решил он,— где замешана девушка, там всегда появляется ложь. И чтобы закончить разговор, Азамат еще раз попросил Пургаза, чтобы он поговорил о нем с Муратом.

  — Я сейчас же пойду и поговорю с ним,— пообещал Пургаз.

  Азамат кивком головы поблагодарил его и, вспомнив о чем-то, засмеялся и быстро пошел к своему дому.

  Мурат выслушал просьбу Пургаза и даже не задумался с ответом.

  — Азамат сильный и смелый воин,— сказал он.— А такие люди в дальней дороге всегда нужны.
  Караван челнов готовили в Тукчине. До Тукчина с товаром добирались на лошадях и верблюдах. Багдадскому калифу Аббасиду Нассиру везли два воза шкурок соболя, куницы и черной лисицы. Богата Булгарская земля мехами. Их привозят сюда со всех сторон, да и сами булгарские купцы ездят за ними даже в далекие полночные страны. Чем другим багдадскому калифу трудно угодить — другого в Багдаде и без того достаточно. Но меха там ценятся высоко. Калиф, конечно, будет рад подаркам и допустит до своих глаз сыновей Селим-хана, и тогда они вручат ему послание отца.

  Около ста человек собралось в далекий путь — молодые и сильные люди, вооруженные мечами и луками. Прихватили с собой и несколько стариков, направляющихся в Мекку на поклонение священному камню Каабы. Пять челнов, в двадцать шагов от кормы до носа каждый, легко вместили и людей, и товары. Мулла прочел молитву, и караван тронулся.

  Пургаз и Азамат плыли в одном челне с ханскими сыновьями. Много дней прошло, пока добрались до Великой воды. Здесь отдохнули, запаслись пресной водой, закупили у местных жителей еды и, как только подул попутный ветер, подняли паруса и помчались по Великой воде на юг. Ветер гнал не только челны, но и крутую морскую волну. Она однообразно и нудно поднимала суденышки на свой зеленый пенистый гребень и бросала вниз, снова поднимала и снова бросала. И вот уже половина здоровых и сильных людей скорчилась на днище челна с зелеными, искаженными от боли лицами. Умен был Мурат — подобрал себе и людей, с которыми не раз уже ходил по Великой воде и которым не страшна была морская болезнь. И эти люди теперь не давали парусам потерять ветер, зорко следили вокруг. Ходко шли под ветром челны и на ночь не останавливались, чтобы не терять дорогого времени. Но на третьи сутки ветер переменился и задул с востока. Как ни разворачивали паруса, как ни старались, ветер гнал челны к берегу. Пришлось паруса спустить и взяться за весла. Мурат загрустил — на веслах далеко не уплывешь. К вечеру ветер усилился, стал сбивать с волны белую пену, и Мурат велел грести к берегу.

  Челны вытащили на безлюдный берег, в версте от которого громоздились мрачные черные горы. А ветер крепчал и бросал на прибрежные валуны шипящие волны. К ночи шумным потоком полил дождь и не переставал до утра. И лишь к утру южный край неба посветлел и ветер умерил свои порывы. Но волны все так же бросались на берег, оставляя после себя клубы грязно-серой пены.

  Под горой наломали кустарника, разожгли костры и стали отогреваться и сушиться. Только к вечеру небо совсем очистилось от туч и волны успокоились. Мурат велел спускать челны на воду, и они снова пустились в путь. Всю ночь шли на веслах и только к утру поймали небольшой попутный ветер, и челны побежали веселее.

  Через несколько дней по правому берегу показались крепостные башни и минареты, и Мурат улыбнулся.

  — Бакы! — пояснил он. — Эти земли принадлежат уже калифу. Здесь мы отдохнем и потом двинемся дальше. Осталось совсем немного.

  Как только челны пристали к берегу, Илхам позвал Пургаза с Азаматом посмотреть город, окруженный мощной стеной, выложенной из крупного обтесанного камня. По ее углам высились могучие круглые башни.

  — Вот это стена! — не удержался от восхищения Азамат.— Такую не возьмешь ни огнем, ни топором.

  — Они живут на камне и окружены камнем,— то ли с завистью, то ли с сожалением сказал Илхам и добавил: — Но и дубовые наши не уступят этим.

  — Не уступят! — согласился Азамат.

  Пургаз промолчал: разве можно сравнивать каменную стену с деревянной, хотя и дубовой! И он не хотел обидеть товарищей. Он еще не знал, какие дома по ту сторону стены, а вокруг крепости пока еще не увидел ни одного деревянного дома — все сложены из камня. Такой город сжечь невозможно. Потом они убедились, что и внутри города нет деревянных построек.

  Три дня отдыхали путешественники от качки и тяжелых весел. Запаслись пресной водой, купили еды. Отдохнувший Азамат вспомнил вдруг о своей жене, а вспомнив о жене, переметнулся мыслью к девушке Пур-газа — не давала она ему, видно, покоя.

  — Ну, как,— спросил он,— приласкал на прощанье свою девчонку?

  Пургаз отрицательно мотнул головой.

  — А для кого же ты ее оставил?

  — Для мужа,— буркнул Пургаз.

  Азамат всплеснул руками:

  — Да кто женится на рабыне? Если только раб, такой же, как и она сама.

  — Она теперь не рабыня.

  — Купленная женщина остается рабыней,— назидательно, как мулла на занятиях, проговорил Азамат.— Ты ее хозяин. А хозяин может делать с ней все, что захочет!

  Азамат даже рассердился: ну как этот упрямый мордвин не может понять, что рабов отпускают на волю лишь тогда, когда они уже ни на что не годятся! А отпустить такую девушку?.. Нет, видно, Пургаз все-таки ненормальный человек, а ненормального понять нельзя.

  Бакы они оставили на рассвете. Утро было теплое, тихое — ни малейшего дуновения ветерка. Несколько дней плыли на веслах, потом поймали ветер и шли под парусами. И только у самых берегов Персии их немного потрепала буря. Они подошли к пристани города Пехлеви, который тоже входил во владения калифата, и оставили челны. Отсюда их путь лежал через горы. На закупленных верблюдов навьючили кладь, сами пересели на лошадей и, оставив несколько человек для охраны челнов, двинулись в горы.

  Двадцать дней вели их проводники через снежные перевалы, по узким каменистым тропам и дорогам, прежде чем перед их взорами открылась обширная цветущая долина. Они спустились в нее и пошли вдоль реки мимо возделанных полей.

  — До Багдада осталось совсем немного,— в который уж раз успокаивал Мурат.— Эта река впадает в большую реку Тигр, на ней и стоит Багдад — самый могущественный город в странах калифа. Через семь дней мы увидим его минареты.

  Наконец дошли и до Тигра и здесь решили переночевать. После длительного и утомительного пути через горы все бросились к воде. Пургаз на ходу скинул с себя одежду и вместе со всеми нырнул в теплые и ласковые воды. Да, это не реки Мордовской земли, где порой ледяная вода скручивает и ноги и руки,— в такой воде можно плавать хоть весь день. Пургаз заплыл на середину реки и осмотрелся. По обоим берегам Тигра зеленели сады, и плоды на деревьях были еще зеленые. Мурат говорил, что когда они поспевают, то становятся желтыми, словно их позолотили. Наверное, на обратном пути они уже созреют.

  Утром отдохнувшие путники двинулись дальше вдоль реки. Полей не было видно нигде — лишь сады и огороды по обеим сторонам дороги. Богата земля в стране калифа! Мурат сказал, что здесь растут такие фрукты и овощи, которые неизвестны в полуночных землях. И зимы здесь бесснежные, теплые ~ идут лишь дожди. Зато летом сухо, и чтобы земля не потрескалась, ее нужно поливать речной водой. Пургаз видел огромные колеса, опущенные в воду, которые вращали маленькие лошадки. Он удивился: зачем заставляют работать жеребят? Но Мурат объяснил ему, что этим жеребятам столько же лет, сколько лошади, на которой он сидит.

  Как и сказал Мурат, к исходу седьмого дня в предзакатном мареве они увидели минареты. Их было так много, что казалось, будто стоят сотни сосен без ветвей. Но вот показалась и высокая белая стена. Она растянулась по всему горизонту, и не было видно ей конца ни справа, ни слева. По множеству дорог, сходившихся у главных ворот, туда и обратно шли караваны верблюдов и лошадей, брели, поднимая пыль, наверное, тысячи людей.

  Широкая река вливается в огромные ворота и разделяет город надвое. Караван Мурата вдоль берега подошел к караван-сараю. Хозяин показал, где оставить лошадей и верблюдов, и отвел им место для ночлега. Длинная дорога наконец кончилась, и путники могли теперь спокойно отдохнуть.

  Шестой день живут посланцы Булгарской земли в Багдаде. И каждое утро Мурат отправляется во дворец, чтобы узнать, когда калиф соизволит допустить его до себя. Но у Правителя мира слишком много дел, под его властью множество стран, и посланцы каждой из них хотели бы удостоиться чести предстать перед взором Повелителя. Надо ждать — калиф милостив.

  За это время продали верблюдов и почти всех вьючных лошадей — оставили лишь верховых да двух жеребцов повыносливее. Пургаз с Илхамом и Азаматом с утра до ночи бродят по бесконечным улицам города, осматривают мечети, любуются домами, вместе со всеми торгуются на базаре. Два раза уже ходили в бани. Бани здесь просторные и светлые. Пожалуй, в каждой из них могли бы поместиться сразу все люди их каравана. Не хочешь мыться сам — найми мойщика. Он не только помоет, но и сделает массаж. Там же продают крутой кипяток, которым заваривают сухие крошки темной травы. Вода сразу же делается темно-желтой с золотым отливом и начинает пахнуть ни с чем не сравнимым запахом. Это называется чай, его привозят сюда из далекой Китайской земли.

  Говорят, в Багдаде можно купить все, что нужно человеку. Мурат утверждает, что здесь живут такие умные люди, которые знают названия всех звезд на небе и могут предугадать все затмения солнца и луны на много лет вперед. И еще есть мудрецы, которые сами пишут книги, складывают сказки и даже песни.

  До Багдада булгарский Великий город казался Пур-газу чудом света, но теперь он померк в его глазах. И если теперь он и мог его с чем сравнить, так только со своим Обран ошем. В Багдаде живут арабы, они живут и в ближних и в дальних странах и землях. Говорят, что арабов на земле больше всех других людей. Пургаз с жалостью думал о мордовских людях, которые живут в лесах, ютятся среди рек, речушек и ничего не видят, ничего не знают ни о других странах, ни о людях, которые в них живут. Знают только половцев, русских да поволжских булгар, а расскажи им о других, пожалуй, и не поверят. Не знают они и того, что каждый месяц делится на четыре недели, а у каждого дня недели — свое название, как и у месяцев...

  Наконец Мурату назначили день, когда его соизволит принять калиф. Он тут же отобрал в свою свиту людей, велел им сходить в баню и одеться во все чистое.

  И вот этот день наступил. Подарки навьючили на лошадей и тронулись ко дворцу. У широких ворот, охраняемых грозной стражей, их остановили и поставили в очередь: много было желающих вручить калифу свои подарки. Только к середине дня глашатай от ворот выкрикнул имя правителя Вулгарской земли Селим-хана.

  Мурат со свитой, с подарками вошел в высокую пустую залу, где стояла только дворцовая стража с копьями и мечами у бедра. Здесь его встретил приближенный калифа и с поклоном пропустил к самому Повелителю Вселенной. Свита с подарками осталась стоять у двери.

  Мурат передал калифу поклон от отца, пожелание процветания его великому калифату и протянул ему послание Селим-хана. Движением брови калиф позволил своему приближенному принять послание булгарского хана, после чего двери распахнулись: калиф соизволил принять подарки.

  Один за другим с низким поклоном подходили люди Мурата и, оставив у ног калифа подарок, пятясь, отходили к двери. Пургаз, положив собольи меха, не разгибаясь, метнул исподлобья на Повелителя Вселенной быстрый взгляд, и первое, что ему бросилось в глаза,— крупный красный камень в его чалме. Он был словно напитан густой кровью. Белое рыхлое лицо обрамляла короткая иссиня-черная бородка. Взгляд калифа Пургаз не уловил. Может быть, он дремал, удобно сидя на подушках, может, был слишком задумчив или сосредоточенно рассматривал золотые и серебряные узоры на красном ковре, на который люди Мурата складывали подарки.

  Когда за Муратом закрылась дверь, один из приближенных калифа попросил его быть вечером у визиря, который и даст ответ на послание Селим-хана.

  Прохладный дворец калифа заставил их забыть об изнуряющей послеобеденной жаре, царствующей в Багдаде. Но стоило выйти на площадь, как на них пахнуло, словно от жарко горящего очага. И площадь, и прилегающие улицы были пустынны — в это время все жители города сидят по домам и без большой нужды наружу не выходят. До караван-сарая добрались взмокшие, с трудом переводя дыхание. Как в спасительную нору, залезли в длинную землянку, открытую в середине двора. В таких землянках, без окон и без дверей, только и находили спасение от жары постояльцы караван-сарая. Отдышавшись и придя в себя, стали вспоминать, что же успели они увидеть во дворце Повелителя Вселенной и чем поразил их сам калиф, человек, место которому рядом с богом.

  — Я не заметил, какого цвета халат калифа,— сказал задумчиво Азамат.— Он весь усыпан драгоценными камнями, расшит золотом и серебром! Даже сапоги сверкали золотом. Сколько же стоит вся его одежда?

  — Вашего табуна не хватит, чтобы купить ее,— поддел друга Пургаз.

  Но Азамат не обиделся.

  — Не хватит,— согласился он.— Но в такой одежде можно лишь сидеть — поднять ее на плечах невозможно: и двух шагов не пройдешь.

  — А разве ты видел, чтобы калиф ходил? — спросил Илхам.— Его носят на носилках.

  — Наверное, носят,— опять легко согласился Азамат и мечтательно улыбнулся: — Интересно, сколько у калифа жен?.. Видно, не сосчитать!

  — Конечно, не как у тебя,— усмехнулся Илхам.

  — А что у меня? — не смутился Азамат.— Вот вернемся домой, и я попрошу отца взять мне вторую жену. Пока хватит.

  — Зачем откладывать такое хорошее дело? — Илхам наклонился к Азамату и громким шепотом посоветовал: — Женись здесь. Здешние девушки красивы, как гурии.

  — Э, нет! Тут берут большой калым. А в Великом городе я найду и подешевле,— Азамат подмигнул Пур-газу.— Пойду на базар и куплю себе такую гурию!.. Она у нас не хуже багдадских.

  Пургаз почувствовал, что лицо его заливает краска. Не хватало еще, чтобы этот пустомеля разболтал Илхаму о Руше. Но Азамат, видно, решил просто попугать друга.

  К вечеру жара спала, подул свежий ветерок, и Мурат, захватив с собой брата, Пургаза и Азамата, снова отправился во дворец. К визирю он пошел один.

  Солнце уже зацепилось за острые вершины гор, а Мурат все не возвращался. Здесь не было вечера, как в Булгарской или Мордовской землях: как только солнце скрывалось за горами, сразу наступала ночь, и небо расцвечивалось крупными яркими звездами.

  Мурат вышел на площадь, когда муэдзины давно уж напомнили с минаретов правоверным о вечерней молитве.

  — Почему ты так долго? — спросил его Илхам.— Мы уже стали беспокоиться.

  — Визирь очень любознательный человек,— уклончиво ответил Мурат.— И потом он угостил меня чаем со сладостями. Я и о вас не забыл,— он вынул из кармана халата горсть урюка и раздал своей маленькой свите.

  — Ио чем же визирь спрашивал? — поинтересовался Илхам.

  — О многом. Он спрашивал, как ведут себя наши соседи, многие ли в наших землях поклоняются Аллаху. Советовал поближе сойтись с урузскими князьями.

  — С ними трудно сойтись,— вмешался в разговор Пургаз.— Они и между собой-то не ладят.

  — Я напомнил ему об этом, но арабы и без нас знают князей. И он сказал, что нам это только на руку. С такими, говорил он, легче справиться: нужно держать сторону сильного, и тогда слабый сам придет с поклоном.

  Нет уж, подумал Пургаз, русские никогда не придут кланяться булгарам. Они сами заставят поклониться себе. Скорее придут с мечом, как приходили уже не раз.. Их много, и они сильные. Если захотят напасть на кого, то быстро договорятся между собой, и вчерашние противники станут союзниками. Так уже было — и когда они ходили походом на Великий город, и когда напали на Обран ош. Багдад далеко, и он не советчик им в таких делах. Хоть калиф и Повелитель Вселенной, но до полуночных стран его руки никогда не дотянутся.

  Когда Мурат со своими сопровождающими забрался на плоскую крышу караван-сарая, все уже спали, разомлев от духоты, на низких топчанах, расставленных рядами. Пургаз спит рядом с Азаматом. Перед сном они долго перешептываются, рассказывают друг другу, кто что заметил интересного, какую новость услышал. Пургаз все сожалеет, что скоро уезжать, а он так и не узнал толком, что же это за Великая Арабская земля и за ка-кие это заслуги отметил ее Аллах милостью и богатством. Может, за обычаи и праведную жизнь ее людей, которых он также не успел ни рассмотреть, ни узнать поближе.

  Азамат посмеивается над Пургазом — эти заботы его не трогают, ему и в Великом городе неплохо, пока живет он в доме своего отца. Правда, и его порой гложет зависть. Какого жеребца он вчера видел на базаре! Такой жеребец наверняка стоит целого табуна его отца! Да что жеребец!

  — Хочешь — верь, хочешь — нет,— Азамат тянет к Пургазу шею и говорит совсем тихим шепотом: — Такой женщины не найдешь ни в нашей, ни в вашей земле! Лицо у нее круглое, как полная луна, а глаза... Глаза блестят, как золотые динары. Она посмотрела на меня, улыбнулась и... Хочешь — верь, хочешь — нет: она подмигнула мне! Я чуть не упал.

  Пургаз тихо рассмеялся, а оскорбленный Азамат даже приподнялся на своем топчане:

  — Ты что, не веришь мне?

  — Не верю. Про жеребца верю, а женщину ты придумал. Как же ты мог увидеть ее лицо, если все они здесь ходят в чадрах?

  — Она как только увидела меня, сразу же откинула чадру!

  — И ее не побили камнями? Хватит придумывать. Расскажи лучше о чем-нибудь другом.

  Азамат засипел недовольно, но обиды его хватило ненадолго.

  — Да! — вспомнил он вдруг.— Я купил своей жене перстень с красным камнем и серьги. Завтра покажу. А ты что купил своей девочке?

  Пургаз промолчал, притворившись спящим. В этом шумном базарном городке он совсем запамятовал, что нужно ведь купить подарок Миянзе — своей будущей жене. Да и про младших сестер не надо забывать. Им, конечно, придется купить серебряные кольца и серьги — всем покупать золото денег не хватит. Илхам дал ему на расходы не так уж и много, да и то он почти все потратил на покупку арабских книг.
  Ранним утром длинная цепочка всадников с двумя навьюченными лошадьми вытянулась из городских ворот и ступила на широкую дорогу. Возвращались налегке. Шелковое полотно и безделушки для женщин свободно уместились в небольших тюках, мелкие подарки каждый вез при себе. Пургаз сложил женские украшения в кожаный мешочек и повесил его себе на шею — так будет надежнее. Он оглянулся на чудесный город, похожий на сказку, и простился с ним. Конечно же больше он его никогда не увидит и город останется в памяти как сладкий сон, в который и поверить-то будет трудно.

  Скрылись дома, окружающие Багдад вдоль городской стены, а потом, когда он обернулся в следующий раз, исчезла и сама стена, и видны еще были лишь минареты. Но вот и минареты исчезли, будто растаяли в синей безоблачной выси. И потянулась вдоль дороги нескончаемая зелень садов и огородов. Играли солнечными бликами спокойные воды Тигра.

  До Великой воды добрались быстро. В Пехлеви продали лошадей и закупили еду. Отсюда начинался опасный путь по теперь уже неспокойному осеннему морю. Один шторм сменял другой, и казалось, им не будет конца. Волны захлестывали челны, и им то и дело приходилось править к берегу, выжидать. Бакы они прошли под парусами, даже не приставая к берегу — слишком много времени было уже потеряно, и неизвестно, что еще ждало их впереди. Чем дальше они продвигались к северу, тем беспокойнее становилась Великая вода. Теперь они уже гребли к берегу лишь тогда, когда челнам угрожала явная опасность. Они торопились, нужно было успеть на чистую воду Волги. Но как ни торопились, к Волге вышли лишь к концу осени.

  Но и долгожданная родная река не спасла их. Дующие из степей промозглые ветры бросали челны от одного берега к другому, и под их напором трудно было выгребать против сильного течения. Выбившись из сил, стали думать, что делать дальше. Илхам предложил бросить челны и продолжать путь на лошадях. Но Мурат воспротивился этому — водный путь казался ему все-таки лучшим. Илхам не мог возражать старшему брату, но скоро все поняли, что он был прав. Лишь добрались до Половецкой земли, как реку стал стягивать лед. Дальше плыть было невозможно.

  На первой же стоянке челны оставили и купили у половцев лошадей. Узнав, что булгары возвращаются из Багдада — а стало быть, с золотом и серебром, они мирно проводили гостей, а потом быстро собрали небольшой отряд и двинулись следом.

  Только поздней ночью, когда лошади уже выбились из сил, Мурат разрешил остановиться на ночлег. Степной пустынный берег продувался всеми ветрами, огромные шары перекати-поля бесшумно носились по безжизненному пространству. С трудом разожгли костер из полыни, ковыля, перекати-поля, сухого травяного мусора.

  Мурат отобрал людей, которые должны были сторожить табун и следить за костром, остальным велел спать. Слишком хорошо он знал повадки половцев, чтобы доверять им. Небо рухнет, если они пропустят кого через свою землю с миром. Такого еще не бывало.

  Пошел легкий снежок. Чутко прислушиваясь к ночной тишине, Мурат, сидя у костра, будто чуть задремал, но сразу же очнулся: он ясно услышал шорканье конских копыт по сухой траве. Он дал людям знак, и те молча разбудили спящих. Половцы не торопились, они шли осторожно, чтобы не спугнуть спящих, взять их врасплох. Но когда они подошли совсем близко, на них неожиданно напали. Мурат сразу же свалил половца с лошади, но вдруг почувствовал удар в грудь. Мурат пошатнулся — его спас толстый кожаный панцирь. Половцы не ожидали нападения и смешались под натиском булгар. Илхам пробился к брату и крушил мечом налево и направо, защищая Мурата сзади, но не смог уберечь. Удар был скользящим, но и этого хватило, чтобы сбить Мурата. Илхам взревел и кинулся напролом, круша вокруг себя и людей, и лошадей. Пургаз, испугавшись, как бы его сестра не осталась вдовой, ринулся за ним. Азамат сбил половца с лошади и, вскочив на нее, кружился между степняками, как коршун над цыплятами. И половцы дрогнули, рассыпались по степи, оставив на свежем снегу убитых и раненых. Азамат кликнул людей, и они стали ловить оставшихся без седоков лошадей.

  Мурат сидел на снегу, обхватив голову руками. Илхам, на ходу срывая с себя одежду, располосовал нижнюю рубаху и обмотал брату голову. Лицо и шея самого Илхама потемнели от крови. Пургаз набрал снега и хотел приложить его к ране Илхама, но не мог понять, откуда кровь.

  — Оставь,— махнул рукой Илхам,— кажется, мне задели щеку.

  И только теперь сам Пургаз почувствовал, как ноет правое плечо. Он осторожно дотронулся до него и скривился от боли,— оказывается, и его слегка задели.

  Утра дожидаться не стали,— сели на коней и тронулись в путь. Илхам ехал рядом с братом, придерживая его за пояс. Голова Мурата безжизненно свисала к гриве коня, а руки не могли держать даже повод.

  Пургаз с Азаматом ехали последними, держа в поводу половецких лошадей. У Пургаза так разнылось плечо, что он с трудом сдерживал стон. Возбуждение от боя, от вида крови еще не улеглось, и он чувствовал, как все тело его сотрясает лихорадочная дрожь. Голова разламывалась и горела.

  Между тем Азамат, не получивший в бою ни одной царапины, наставительно поучал своего друга:

  — Что главное в драке? Не надо бояться. Когда про тивник видит, что ты его не боишься, он сам начинает дрожать. А трусливого человека ничего не стоит зару бить. Он может порезаться о собственный меч.

  Как во сне, Пургаз спросил вяло:

  — А если кто тебя не боится?..

  — Тут нужна хитрость! Такого нужно брать только обманом. Ты покажи ему, что хочешь рубить с одной стороны, а сам рубани с другой.

  Пургаз через силу улыбнулся:

  — Я думал, ты умеешь воевать только с женщинами, а ты вот и половцев побил. Ты молодец, Азамат. Без тебя нам всем туго пришлось бы...

  Азамат, довольный, гордо выпрямился в седле и, улыбаясь, покосился на Пургаза.

  На рассвете они остановились поесть и покормить лошадей. Стерли снегом с лиц и рук следы крови. Пур-газу пришлось перевязать плечо — вся рубаха была в крови. Мурат совсем ослаб и часто впадал в забытье.

  — Не доеду я до дома,— обреченно сказал он Илхаму, когда сознание возвратилось к нему.

  — Потерпи, Мурат, до нашей земли осталось совсем немного,— успокаивал его Илхам.— Там мы достанем сани, и ехать тебе будет легче. Потерпи, брат...

  Утром следующего дня они въехали в Булгарскую землю. Но Мурат ее уже не увидел — он скончался ночью, заплатив за поездку в сказочный город слишком большую цену.

  По всей Булгарской земле был объявлен траур. Похоронили наследника Селим-хана на горе Балангыз. Скорбели все жители Великого города, безутешной печали предавался сам хан. Умер любимый сын Мурат, которому он, старый и немощный правитель, должен был оставить землю и подданных. Кто займет теперь место Селим-хана? Второй сын так легкомыслен, что о нем и говорить не приходится. Двое других сыновей рождены от наложниц. Остался самый младший — Илхам. Но он еще так молод и так неопытен...

  Вместе со всеми печалился и Пургаз. Он успел полюбить этого мудрого и достойного человека. Ясными зимними ночами он разрешал Пургазу подниматься с ним на крышу дворца, где оба наблюдали за движением звезд и вращением всего небосвода. От него Пургаз узнал, что звезды лишь кажутся маленькими, потому что слишком удалены от Земли, а на самом деле есть среди них такие, что намного больше ее. Мурат давал Пургазу читать арабские книги, которых не было даже у муллы. И вот теперь этого человека не стало...

  Но время зарубцовывает раны душевные так же, как и раны физические. Недолго болело плечо Пургаза. За-жила, затянулась на плече его рана, и остался лишь небольшой шрам, маленькая метка, которая теперь всегда будет напоминать о ночной стычке в половецкой степи.

  Наверное, не предавалась печали только Уняша, которая не скрывала своей радости от благополучного возвращения мужа. И еще, рассказала она брату, радовалась тому, что в первую же ночь по возвращении Илхам пришел к ней, а не к старшей жене.

  — Оставайся, братец, жить здесь навсегда,— Уняша конечно же хотела Пургазу добра.— Илхам сосватает тебе богатую невесту. Любой булгарин посчитает за честь отдать за тебя свою дочь, если ее сосватает ханский сын. Вспомни — что хорошего в нашей Мордовской земле?

  — Тебе этого не понять,— вздохнул Пургаз.— Там всё хорошо, сестричка. Девушка легко меняет дом отца на дом мужа, но мужчине менять родную землю на чужую нельзя. Ее не меняют, не сменяю и я. Может быть, я и стал бы здесь жить в довольстве при богатом тесте. А то и сам сделался бы богатым. Но булгарин из меня не получится — и думать, и чувствовать я все-таки так и буду по-мордовски. Меня ждет Мордовская земля, ждет Миянза...

  — Дочь Ушмая? Ты не говорил мне об этом. Но она еще девчонка!

  — К моему возвращению она повзрослеет.

  — А повзрослеет, ее выдадут замуж.

  — Не пугай меня! — засмеялся Пургаз.— Ушмай не сделает этого.

  — Не знаю... И когда же ты собираешься уезжать?

  — Поеду по весне, как только вскроется Волга. Се-лим-хан хочет послать к Олодихмирскому великому князю послов. С ними и отправлюсь. Хватит, пожил в Великом городе, побывал даже в Багдаде, пора и домой.

  Сколько раз уж проходил Пургаз по базару, но так и не встретил нигде Изяра, чтобы спросить его о Руше,— что с ней, как она? Решил идти к нему домой.

  Руша была одна. Она так обрадовалась Пургазу, что в первое время не могла даже вымолвить и слова. А потом заплакала от радости. И Пургаз заметил, что вместе с радостью в глазах девушки сквозит и необыкновенная печаль. Пургаз осмотрелся и увидел в углу настороженную жену Изяра. Она не собиралась уходить, как это делала раньше, когда приходил Пургаз, а внимательно следила за обоими, словно сторожила их.

  — Где твой муж? — спросил Пургаз.— Я его не вижу на базаре.

  — Он теперь не торгует кумысом,— ответила старуха.— От этой торговли нам мало пользы.

  — Значит, он нашел себе выгодное дело?

  — Это ему знать,— пожала плечами старуха.— Делает, как велит Великий бог...

  — Почему так долго не приходил? — спросила Руша.— Ты ведь давно уже вернулся из Багдада.

  — А откуда ты это знаешь?

  — Знаю...

  — Некогда было: хоронили ханского сына, да и плечо побаливало.

  — Теперь не болит?

  — Нет, теперь зажило.

  — Великий бог сохранил тебя... Ради меня сохранил. Я каждый день молилась ему, чтобы ты вернулся невредимым.— Девушка бросила быстрый взгляд на старуху: — Если бы тебя убили, я бы тоже убила себя.

  — Почему ты так говоришь? — Пургаз понял, что девушка что-то не договаривает.— Ну, ладно. Проводи меня — мне надо торопиться.

  Руша оделась и вышла вслед за Пургазом. И только здесь, за порогом, она дала волю слезам.

  — Что случилось? — взял ее за плечи Пургаз.— Говори же!

  — Изяр продает меня...

  — Кому? — не понял Пургаз.

  — Тому булгарину, который приходил с тобой. Он каждый день приходит сюда. Изяр теперь работает у его отца, делает им кумыс. И он со своей старухой каждый день уговаривает меня, чтобы я согласилась уйти к нему. Изяр говорит, что булгарин будет держать меня вместо жены. И еще говорит Изяр, что если я не соглашусь, то ты все равно продашь меня какому-нибудь старику, потому что я тебе надоем...

  Все это не укладывалось у Пургаза в голове. Ему не хотелось этому даже верить, но не верить было нельзя. Конечно, от Изяра можно было ожидать всего — он уже предал однажды. Но Азамат! Лучший друг, с которым было столько пережито, вместе с которым бился с половцами!..

  — Не плачь, утри слезы,— Пургаза трясло.— Иди домой и не говори, что ты мне жаловалась.

  Девушка кивнула и вытерла концом платка глаза.

  Пока Пургаз шел к Азамату, немного успокоился. Надо поговорить с ним спокойно, не следует сразу ссориться. Брань никогда не была помощником ни в каких делах.

  Во дворе он лицом к лицу столкнулся с Изяром. С рукавами, засученными выше локтей, в белом переднике, он как стоял с растопыренными руками, так и остался стоять, потеряв от неожиданности дар речи.

  —    И скоро будет готов кумыс? — спросил Пургаз.

  Изяр часто-часто заморгал и наконец с трудом выго ворил:

  — А откуда ты знаешь, что я делаю тут кумыс?

  — Я о многом знаю...

  Изяр вдруг засуетился, стал снимать передник: — Вай, совсем забыл!.. Меня ведь ждут,— и он юркнул за калитку.

  Вышел Азамат, распростер для объятия руки, виновато улыбнулся:

  — А, Пургаз! Не сердись, что совсем перестал навещать тебя. Все некогда, дела, дела... Как плечо, зажило?

  — А к Изяру у тебя было время бегать каждый день? Ты что, уговаривал его, чтобы он делал у вас кумыс? Смотрю, уговорил! Изяр — человек покладистый, его легко можно уговорить на что хочешь. Ты посули ему что-нибудь, и он для тебя мужнюю жену уведет!

  . Азамат все понял и не стал оправдываться:

  — Не ругайся, Пургаз. Ты же сам сказал, что отпустил девушку на волю. Сказал? Сказал! А вольную может взять любой, кому она понравится. А она мне очень полюбилась. Разве я скрывал от тебя это?

  — Но ведь надо было спросить и девушку, согласна ли она. Если согласна, я ничего не имею против. Но ведь она не хочет идти к тебе.

  — Ты, наверное, шутишь... Кто же спрашивает у девушки согласия?

  — Послушай, Азамат. Отца-матери у нее здесь нет. Изяр для нее не отец и не брат. За то, что она живет у него, я ему заплатил. И у него нет над ней никакой власти. Купил ее я, значит, я и хозяин. Согласен? А если согласен, то и надо было спросить у меня. Почему же не спросил, Азамат? Разве друзья так поступают?

  Азамат понимал, что поступил не по-дружески, и ему нечего было сказать Пургазу. А Пургазу ничего больше не оставалось делать, как повернуться и уйти. Рушу надо было перевести в другое место. Но куда? Если б он знал... Он шел к дворцу самым длинным путем и мучительно думал, перебирая в памяти всех своих друзей и знакомых. И вдруг вспомнил о своем учителе — старом мулле. Конечно же, он поможет найти какую-нибудь старуху, одинокую и непривередливую, у которой Руша будет и спокойно и в безопасности жить до весны.

  Мулла жил в небольшом каменном домике возле дворцовой мечети со старым булгарином, который прислуживал ему. Он встретил Пургаза радушно и все же не удержался, чтобы не попрекнуть:

  — Ты совсем забыл своего старого учителя. Что же теперь привело тебя ко мне?

  Пургаз объяснил мулле свою просьбу, чем немало подивил старика.

  — А ты не можешь попросить меня о чем-нибудь другом? Разве к мулле ходят с такими просьбами? Ты должен знать, что в мечети Аллаха женщин не прячут.

  Пургаз хотел объяснить, что просит совсем не о том, о чем мог подумать мулла, что девушка непорочна, но старик даже и слушать не стал. Расстроенный Пургаз поклонился, бормоча извинения, и направился к двери. Его вышел проводить старый слуга муллы.

  — Не огорчайся,— сказал он.— У меня есть сестра, старушка, которая живет совсем одна. Она примет твою девушку с радостью. Только заплати ей сколько-ни будь — она много не запросит.

  Пургаз давно уже убедился, что булгарин, если не посулить ему денег, палец о палец не ударит. Купить же и продать может все. И он обещал заплатить не сколько-нибудь, а хорошо.

  — Да и прожить ей нужно только до весны,— добавил он.— Весной я поеду в свою землю и возьму ее с собой.

  — Пусть живет сколько хочет! И сестре моей будет не так одиноко.

  Старик рассказал, как найти дом сестры, а сам обещал предупредить ее. Пургаз бросился снова в дом

  Изяра и велел Руше собирать вещи. Девушка испугалась, почувствовав что-то неладное:

  — Куда ты меня поведешь?..

  — В надежное место. Не бойся, там тебя никто не возьмет и не продаст.

  Пока Руша собирала в узел свои рубахи и платки, жена Изяра растерянно переводила взгляд то на нее, то на Пургаза. Видно, от Азамата был уже получен задаток и ей очень не хотелось расставаться с обещанным калымом. И теперь она не знала, что предпринять.

  — Пургаз,— сказала она,— почему ты забираешь девушку? Разве мы плохо ухаживали за ней или не кормили ее? Ты обижаешь нас, Пургаз.

  — Вы хорошо ухаживали за девушкой,— поклонился Пургаз.— И пусть за это вам будет благословение Великого бога.

  Едва поспевая за широким шагом Пургаза, Руша то и дело оглядывалась по сторонам:

  — Куда ты меня ведешь?..

  — Успокойся, говорю тебе!

  — А почему ты меня не возьмешь к себе? — в который раз удивлялась девушка.— Не знаю, почему сторонишься меня. Разве я больная и слабая?.. Для кого ты меня хранишь?

  — Для мужа! — Пургазу это начинало надоедать.— Каждая девушка бережет себя для мужчины, за которого выйдет замуж! Тебе это известно?

  — Но кроме тебя у меня не будет никакого мужа! — Руша остановилась и топнула ногой. Глаза ее стали злыми.

  Пургаз даже рот раскрыл от удивления — хотел что-то сказать, но не находил слов. Он посмотрел на пылающее лицо девушки и вдруг рассмеялся: ну, нашел обузу на свою голову! Руша смутилась и опустила глаза:

  — Не смейся, я говорю правду...

  Пургазу теперь было не до смеха, и он только покачал головой. Он легко нашел дом, в котором жила сестра старого булгарина,— это было недалеко от базара. В этом доме она занимала всего одну комнату с единственным окном. Их встретил сам старик и познакомил Пургаза и Рушу со своей одинокой сестрой. Это была очень старая женщина, темное лицо которой прорезали глубокие морщины, как борозды свежевспаханное поле. Дряблая кожа усыпана оспинами, левый глаз закрыт мутным бельмом. Руша прижалась к Пургазу, прошептала чуть слышно:

  — Вай, я здесь не останусь...

  — Не останешься — иди обратно к Изяру! — оборвал ее Пургаз, и девушка сникла.

  Старый булгарин понял, что испугало девушку, и успокоил ее:

  — Не бойся, здесь тебе будет хорошо. Моя сестра — женщина добрая, и у нее мягкое сердце. Ты будешь у нее вместо дочери.

  Пургаз дал старухе три серебряных дирьгема, и она улыбнулась, обнажив беззубый рот. Потом показала на кровать, где девушка будет спать, взяла у нее из рук узелок и положила на полку над кроватью. Пургаз остался доволен, что все обошлось как нельзя лучше, и, пожелав всем счастья, ушел с успокоившимся наконец сердцем.
  Как только на Волге сошел лед, Селим-хан велел собирать посольство к Владимирскому великому князю Всеволоду. Он хотел договориться с ним, чтобы вместе защищаться от разбойников, которых слишком уж много развелось на их общей реке. Трудно стало плавать по Волге и одиноким челнам, и торговым караванам, и русским, и булгарам — разбойные люди в этом не разбираются, они грабят и убивают всех подряд. Хан надеялся, что урузский князь не откажется от совместных действий против разбойников — это только поможет большой торговле.

  Во главе посольства Селим-хан поставил Илхама, и все увидели в этом знак того, что он считает его своим преемником.

  Челны стояли у пристани Тукчина, куда посольство должно было добираться сушей.

  Накануне отъезда Пургаз пошел предупредить Рушу, чтобы она была готова к утру и ждала его. Если бы не старуха, девушка, наверное, бросилась бы Пургазу на шею. Хотя и было тоскливо в доме Изяра, но там все же говорили на мордовском языке. Здесь Руше приходилось больше молчать, и волей-неволей она начала понемногу говорить по-булгарски.

  — А что мне готовиться? — улыбнулась Руша.— Я ведь не разбогатела в Великом городе. Все, что ты купил мне, умещается в одном узелке. Приходи скорей. Я се годня не усну всю ночь!

  Пургаз вернулся во дворец и стал собираться в дорогу. Достал мордовскую вышитую рубаху и задумался: в какой же одежде ехать домой — в мордовской или бул-гарской? Решил, что в булгарской будет удобнее,— не следует выделяться среди булгар, как сороке среди ворон. К тому же булгарская одежда займет в мешке больше места, чем мордовская. А у него и так уж собралось три мешка — всем захватил подарки, да и своего уже накопилось порядочно. Готовый в путь, Пургаз пошел проститься с муллой, с человеком, который так много сделал для него.

  Мулла остался доволен приходом ученика — молодец, не стал на него держать зла из-за девушки. Он достал Коран и чистую бумагу для письма.

  — Все это я дарю тебе,— сказал он,— чтобы ты мог у себя дома читать людям священную книгу.

  — Но люди моей земли не понимают язык Корана.

  — Пусть не понимают, зато понимаешь ты. Ты будешь читать им и рассказывать по-своему, чему учит Коран. За это Аллах даст тебе свое благословение. Он никогда не забывает добрые дела во славу его... Я очень сожалею, что у меня было мало времени убедить тебя поклоняться Аллаху. Тогда ты мог бы в своей земле сеять зерна мудрости, которые дали бы хорошие всходы,— мулла тяжело вздохнул и опустил голову.

  Пургаз низко поклонился учителю, и они расстались. Коран он положил вместе с книгами, которые привез из Багдада. Вечером Илхам разрешил ему роститься с сестрой. Уняша всплакнула и передала ему для младших сестер подарки: золотые и серебряные кольца, серьги и шелковые платки.

  Последняя ночь была бессонной. Пургаз только теперь понял, как он истосковался по дому, по родной земле. По той земле, по которой ходит его Миянза, девушка, лучше которой не найти ни в Великом городе, ни в Багдаде, ни в каком ином городе мира. «Я иду к тебе, Миянза,— повторял про себя Пургаз.— Я уже в пути...»

  Утром, чуть рассвело, он вбежал из дворца. На площади стояли навьюченные верблюды и оседланные лошади. Суетилис рабы и слуги. Здесь же стояли телеги с едой. Пургаз лая, что в подарок князю Илхам везет золотой кувшин и серебряное блюдо изумительной чеканки. Мехов не везли — мехами урузского князя не удивишь, у него их хватает. А вот золоту и серебру он, конечно, будет рад.

  Пургаз подождал, когда выйдет Илхам, подошел к нему и низко поклонился:

  — Я должен был сказать тебе об этом раньше, Ил-хам. Но так уж получилось... Со мной едет мордовская девушка.

  — Девушка? — удивился Илхам.— Надо же... И нужно было за мордовской девушкой ехать в Великий город! Да, видно, бедна стала ваша земля девушками, если приходится теперь собирать их по всему свету.

  Пургаз не стал объяснять Илхаму, как досталась ему эта девушка,— еще не захочет взять с собой рабыню. И он только улыбнулся:

  — За хорошей девушкой поедешь и в Багдад.

  — Это верно. Что же ты ее раньше мне не показал?

  — Она очень хороша, Илхам, и я боялся, что по дороге ее уведут у меня.

  Илхам рассмеялся и махнул рукой:

  — Веди свою девушку. Можешь спрятать ее под ча дрой!

  Пургаз сбегал за Рушей, поблагодарил добрую старушку серебряным дирьгемом и возвратился, когда караван уже тронулся с дворцовой площади. Проскакал мимо на вороном жеребце Азамат. Увидев Пургаза с девушкой, натянул было поводья, но опомнился и зло хлестнул скакуна камчой. Руша испуганно посмотрела на Пургаза:

  — Он тоже едет с нами?

  — Нет, это мы едем с ними,— засмеялся Пургаз.— Азамат — телохранитель Ил хама, его асхаб.

  Только к началу лета челны Илхама подошли к пристани Обранова городка. Пургаз жадно всматривался в берег. Казалось, время здесь остановилось. Все тот же маленький базар, который представлялся ему когда-то огромным оживленным торжищем, те же покосившиеся навесы над скудным товаром, те же неказистые домики, разбросанные по склону откоса. Пожалуй, их стало немного больше, чем было раньше,— видно, бегут и бегут люди из-за Оки, ищут волю на новых землях. После Багдада и Великого города все здесь показалось Пургазу таким убогим и безжизненным, что сердце его сжалось от боли.

  Сошли на дубовые плахи пристани. Пургаз поклонился Илхаму, всем булгарским людям, пожелал им доброго пути и счастливого возвращения в Великий город. Илхам обнял его, долго смотрел в глаза, будто старался лучше запомнить:

  — Не забывай нас, мы с тобой теперь связаны не только большой дружбой, но и кровью. Кто знает, что нас ждет впереди. Мы всегда должны думать друг о друге. Так будет лучше и для нас и для вас.

  — Я не забуду об этом,— пообещал Пургаз.— Я должен был бы пригласить тебя в гости, но мой дом далеко отсюда, а ты так торопишься...

  — Верно, Пургаз, сейчас не время ходить по гостям,— согласился Илхам.— Может быть, на обратном пути. Прощай.

  Пургаз обернулся и увидел перед собой Азамата.

  — Пургаз, я не хочу, чтобы мы расстались в ссоре,— Азамат был явно смущен.— Ведь мы всегда были хоро шими друзьями, давай ими и расстанемся. А какой муж чина не ссорился из-за красивой женщины! Было и нет! Да ведь мы с тобой и не ссорились, правда? Забудь обо всем и не держи на меня зла.

  Пургаз обнял своего старого друга и улыбнулся:

  — Это верно, женщины иногда ссорят мужчин, но когда мужчинам угрожает общий враг, они снова стано вятся друзьями. А я и не помню ни о какой ссоре. Будь здоров, Азамат.

  Один за другим челны отходили от пристани и все дальше и дальше оставляли за собой одинокие фигурки Пургаза и Руши. Когда последний челн скрылся за зарослями густого прибрежного тальника, Пургаз вздохнул и пошел на базар. Руша покорно пошла следом.

  — Пургаз!

  Пургаз обернулся и увидел на телеге человека из Ко-шаева, имени которого, правда, не помнил.

  — Тебя и не узнать! Смотрю, вроде ты, а вроде нет: сам мордвин, а одежка на тебе булгарская. Долго же ты пропадал. Отец, видно, и ждать уж тебя перестал. Вот обрадуется-то!

  — Как его здоровье?

  — А какое у него может быть здоровье? — удивился кошаевец.— Новые пальцы на руках не выросли... А в этой одежде он тебя и не узнает. Если едешь в Кошаево, садись, подвезу.

  — Я дорогой переоденусь,— Пургаз посмотрел на стены Обранова городка.— А что Ушмай? Как он?

  — А что ему сделается? Живет. Да ведь он был здесь! Хотел встретить булгар, да опоздал. Да вот он!

  Ушмай совсем не изменился. Только будто стал еще смуглее да резче проступили на лице морщины. Он обнял Пургаза и потискал в своих еще крепких руках:

  — Вернулся?

  — Как видишь. Что нового дома? Как Миянза?

  — Все хорошо, Пургаз. И Миянза живет хорошо — она уже второй год как замужем. А какого внука она мне родила!

  Пургаз подумал, что ослышался:

  — О каком внуке ты говоришь?

  — О ее сыне! Да ты сам его увидишь — славный внук!

  Теперь все стало просто и ясно.

  — Зачем ты поторопился выдать ее? — упрекнул Пургаз.

  — Почему поторопился? Пришло время, и выдал! Ведь не оставаться ей старой девой! — Ушмай посмотрел на Рушу, улыбнувшись, спросил: — Пургаз, это твоя жена?

  Пургаз будто не расслышал вопрос Ушмая. Новость так потрясла его, что он долго соображал, чего хочет от него Ушмай. А когда до него наконец дошел смысл вопроса, он кивнул головой и каким-то чужим голосом сказал:

  — Жена...

  — Смотри-ка,— удивился Ушмай,— из Булгарской земли привез мордовскую жену. Где ты ее там отыскал?

  — Там много мордвы...

  — Ну-ну...— Ушмай задумчиво потер ладонью лоб.— Поедем о мне? Отдохнете, а завтра я вас провожу в Ко-шаево.

  — Нет,— отказался Пургаз,— поедем сразу домой. Вот кошаевец нас довезет.

  — Ну-ну, — повторил Ушмай.— Тогда счастливо вам доехать.

  Ушмай понял, что Пургаз остался недоволен его новостью, но не мог понять — почему? Везет с собой жену и еще сердится, что Миянзу выдали замуж! Ох уж эти молодые люди...

  Пургаз забросил на телегу мешки, усадил Рушу и сел рядом. Кошаевец взмахнул кнутом, и телега тронулась. Все происходило как во сне. Пургаз был в каком-то оцепенении и никак не мог собраться с мыслями. Все эти

  годы он и вообразить себе не мог, что Миянза может быть чьей-то, а не его женой. Он вспомнил, как Уняша еще посмеялась над ним, что он выбрал себе такую неразумную девчонку. Но ведь она и предупреждала, что придет время — и никто не спросит девушку о ее желании. Верно — так и случилось. И на что он только мог надеяться! Но что случилось, то случилось, и теперь уже ничего изменить нельзя. Когда Пургаз окончательно понял это, он попросил кошаевца остановиться. Вынул из мешка мордовскую одежду и переоделся. Теперь он снова почувствовал себя настоящим мордвином, который обязан исполнять все мордовские обычаи и поклоняться единому Великому богу. Потом развязал другой мешок и достал подарки, предназначенные Миянзе. Он сам продел в уши девушки золотые серьги и надел на ее палец золотое кольцо. Поглядев сбоку оценивающим взглядом, остался, кажется, доволен.

  — Тебе это идет,— сказал он.— Очень идет. Вот и носи...

  Руша долго молчала, потом не выдержала и тихо спросила:

  — Ты все это покупал для нее?

  — Для кого — для нее? — взорвался Пургаз.— Тебе какое дело, для кого я покупал/ — Он повернулся к Руше и увидел, что глаза ее стали наполняться слезами. И зачем обидел беззащитную девушку? — Кому ни покупал,— добавил он мягко,— а отдал тебе, ты и будешь носить эти подарки... Ты лучше посмотри вокруг — мы ведь едем по своей земле.

  Нет конца лесу, наполненному птичьим гомоном и тихим шелестом листьев. И он только теперь понял, что все эти годы тосковал именно по лесу, по этому лесу, через который шла неширокая извилистая дорога с примятой колесами и копытами муравой, со следами конского помета и плотными листьями подорожника по обочинам. Сколько раз ходил он по этой дороге, приминая ее босыми пятками! Сколько раз проезжал, сидя в телеге с дедом Обраном, с дядьями, братьями! И всегда радовался этому лесу, любовался им, восхищался. Нет, такого леса не увидишь больше нигде — ни в арабских землях калифа, ни в булгарских землях хана. Здесь не палит солнце, как в Багдаде, и не шумит базарная разноголосица, как в Великом городе. Это лес, и у него свои обычаи — спокойно и без суеты нести миру вечное обновление.

  Теперь и сам Пургаз не понимал, как он мог столько

  лет прожить в чужой земле и не умереть от тоски. Он глубоко, всей грудью вдохнул свежий лесной воздух, и все его существо наполнила сладкая радость. В эту минуту он позабыл даже о Миянзе.

  Телега остановилась у дома отца. Все здесь оставалось таким же, каким было и несколько лет назад. Только сам дом, кажется, еще больше осел, стал приземистее и чуть шире. Большой двор с летними домиками, амбарами, конюшнями и загонами для скота все так же завален навозом и грязной соломой. За двором до самой речки по-прежнему зеленел огород. За речкой плотной стеной стоял лес. Все на своем месте.

  Услышав тарахтенье телеги, вышел на двор отец, не торопясь подошел к плетню, положил на него беспалые руки и, прищурившись, стал вглядываться в приехавших. Постарел отец, ссутулился и оттого стал ниже ростом, беспомощнее.

  Пургаз слез с телеги, подбежал к нему и обнял. Беспалые руки отца легли ему на плечи. По изрытому шрамами и морщинами лицу старика потекли скупые слезы. Но он попытался сдержать себя, не дать разжалобить.

  — Непослушным ты вырос, Пургаз,— сказал он, пы таясь быть строгим.— Уехал — и пропал! — Острый ка дык его дернулся на сухой жилистой шее. Он посмотрел на Рушу, которая низко поклонилась ему.— Кого привез с собой — девушку или женщину?

  Пургаз улыбнулся:

  — Была девушка, теперь будет женщиной.

  — Отвечай серьезно,— сдвинул брови Ордат.— Кто она тебе — жена?

  — Знамо, жена, коли приехала со мной...

  — Где ты ее нашел?

  — Нашел там, где жил,— не стал длинно объяснять Пургаз.

  Старик, кажется, остался доволен ответом:

  — Ну, ин заходите в дом, обрадуйте мать. Она вы плакала по тебе все слезы и почти ослепла.

  Но мать с младшей дочерью и женой Онекея уже шла навстречу, протянув к сыну руки:

  — Наконец-то ты вернулся! — Она обняла сына и ткнулась ему головой в грудь.

  Пожалуй, только мать и не изменилась — все такая же моложавая и бойкая, как и раньше.

  — А где же мой брат Онекей? — поинтересовался Пургаз.

  — Вон бежит твой брат,— отец, как подбитым крылом, махнул рукой в сторону речки.

  Онекей, видно, больше всех обрадовался приезду брата, потому что ему больше всех приходилось работать в одиночку — и пахать, и сеять, и косить. Не мог он в одиночку, без мужской помощи, только корчевать. И теперь у него появилась надежда, что уже нынче-то они расширят семейное поле.

  Мать долго смотрела на Рушу и осталась довольна выбором сына:

  — Как тебя звать?

  — Руша...

  — Славное имя,— одобрила мать.— Тебе будет у нас хорошо. Вот, Ордат, и еще одна дочка появилась в нашей семье.

  Муж согласно кивнул головой, и Руша, довольная и счастливая, что все так хорошо обошлось, смущенно улыбнулась.

  Пургаз сел на старый пенек у двери, развязал мешки и стал выкладывать свое богатство: булгарскую одежду, шапки, шелковые платки, книги, кольца, серьги... На книги смотрели удивленно и никак не могли понять, для чего могут служить эти толстые, неизвестно из чего еде— ланные куски. Первым не выдержал Ордат.

  — Что это и для чего? — спросил он, кивнув на стопку книг.

  — Это книги, отец,— пояснил Пургаз, но Ордат его не понял.

  — А для чего они?

  — Наверное, нужны для хозяйства,— предположил Онекей.

  — Нет,— стал объяснять Пургаз,— они нужны, чтобы читать.

  — А что ими можно считать — овец, кур? — подивился Ордат.— Мы и без того знаем, сколько их у нас. Разве булгары не так считают, как мы?

  Пургаз, рассмеявшись, сказал, что объяснит это потом. Он понял, что придется потратить немало сил и слов, прежде чем он сможет объяснить, как по написанному знаку можно прочитать слово. Он отложил книги в сторону и стал раздавать подарки. И еще одна вещь поразила их воображение: серебряное зеркало. Стоило лишь поднести его к лицу, как ты видел самого себя!

  Это было удивительно и непонятно и так понравилось женщинам, что они стали снимать и надевать платки, каждый раз взглядывая на зеркало и удивляясь своему превращению.

  Не забыл Пургаз и ребятишек Онекея — одарил их глиняными свистульками: петушками и собачками. И они так рассвистелись, что Ордат прогнал их на огород. На мать Пургаз накинул теплый булгарский платок, а на отца с Онекеем надел беличьи шапки. Ордат долго вертел шапку в культяшках, рассматривая ее и так и этак. Потом сморщился, словно от боли:

  — Сколько же шкурок пошло на эту шапку?! Не слишком ли дорога она для меня? Я бы походил и в шапке из телячьей шкуры.

  — Ничего, отец, носи эту — она теплее.

  Наконец подарки были розданы, и Пургаз попросил мать затопить паникудо и согреть побольше воды. Мать поручила это заботам снохи и дочери — ей не терпелось побольше узнать об Уняше, которая осталась в чужой стране.

  — О ней не надо беспокоиться, мать. Жены ханских сыновей живут совсем не плохо. У нее очень хороший муж. Он ее любит, а она ему рожает детей.

  — Пусть над ними будет благословение Великого бога,— успокоилась мать.

  — Пусть он их хранит,— добавил отец.

  Все остались довольны.

  — Отдохните немного с дороги.— Мать обернулась к Ордату: — Отдадим им летний домик ребятишек, а потом построите для молодых новый домик. Ребята пока поживут и в зимнем доме.

  — Знамо,— согласился Ордат.— Кабы знали, что ты приедешь с женой, построили бы к вашему приезду летний домик. Его рубить не надо — липовая кора всегда под рукой.

  Мать вынесла детские постели и застелила молодым. Пургаз захватил булгарскую одежду, книги и вошел с Рушей в свое новое жилище. Здесь было прохладно и пахло свежим сеном. Руша села на кровать и с удовольствием потянулась.

  — Знаешь, Пургаз, мне до сих пор не верится, что ты назвал меня своей женой.

  — Почему же?

  — Раньше ты не говорил мне об этом... Потому что у тебя была другая девушка,— добавила она после молчания.

  — Не говори мне о другой девушке,— попросил Пургаз.— Тебе понравилась наша семья?

  — Очень! Она такая же, как и ты. Только отец, кажется, немного сердитый.

  — Это только кажется. Он совсем не сердитый — он строгий, потому что хозяину иначе нельзя.

  — А почему у него нет пальцев на руках?

  — Он их отморозил. Он бы и сам погиб, если б не Изяр.

  — Изяр? Тот, который хотел продать меня твоему другу?

  — Тот самый,— кивнул Пургаз.

  — Я не хочу о нем даже слышать...

  — Теперь тебе нечего бояться — он слишком далеко отсюда.

  — Сколько же я натерпелась от него...— Руша замолчала и вздрогнула, будто прикоснулась к чему-то гадкому и отвратительному.— Как он мог!.. Если бы ты не взял тогда меня оттуда, я бы удавилась. Мне никто не был нужен, кроме тебя...

  — Но теперь-то ты со мной,— Пургаз сел рядом и обнял ее.— Ты теперь моя и всегда будешь моей...

  Со двора отец позвал Пургаза мыться. Пургаз достал кусочек мыла, вошел в паникудо, разделся, окатился водой и стал намыливать себе голову. Пошла густая пена. Отец с Онекеем переглянулись.

  — Эй, парень,— окликнул Пургаза отец,— ты не квасной ли пеной стал мыть себе голову? Это булгары тебя научили?

  — Нет, отец, это не квас — мыло. Возьми, попробуй, очень хорошо моет.

  — Нет уж, я лучше по-мордовски помоюсь щелоком,— отозвался Ордат.

  Но Онекей не удержался и решил все же попробовать. Пургаз забыл предупредить брата, чтобы он закрыл глаза, и Онекей, бросив мыло в угол, завыл от рези в глазах.

  — Я ослеп! Отец, я ничего не вижу! — Онекей шарил руками по лавке, отыскивая ушат с водой.

  — Знамо, ослепнешь,— спокойно сказал Ордат.— Это же не щелок, а квас.

  Наконец Онекей промыл глаза чистой водой и успокоился.

  — Вот,— сказал он, довольный,— не послушался отца и чуть не ослеп.

  После них пошли мыться женщины. И когда Руша разделась, все ахнули — как же хороша была жена Пур-газа! Здоровая, крепкая, кожа у нее белая, как льняное полотно. Такая женщина будет рожать Пургазу только здоровых детей.
  С трудом втягивался Пургаз в хозяйство отца. Помогал брату в поле, косил и возил сено. Выбрали и выжгли для корчевки небольшой участок леса. Корчевание оставили на будущий год. Все шло своим чередом по раз и навсегда заведенному временами года порядку. Так было — так будет. Но не затем ездил Пургаз в Великий город и жил там годы, чтобы все оставалось по-прежнему на его земле. В Великом городе он видел, как крепко и прочно связана вся Булгарская земля, во главе которой стоял один человек — хан. В каждом городе сидел его наместник и выполнял волю хана. Если хану нужно было войско для защиты своей земли, он приказывал, и под его рукой вставало это войско. Если нужно было собрать подати, наместники собирали их, и все свозилось в Великий город. Как в семье нет порядка без хорошего хозяина, так не может его быть и ни в одной земле. В этом и сила, и богатство. До тех пор пока в Мордовской земле не будет одного хозяина, не будет в ней и порядка, и, значит, никогда она не сможет ни защитить себя, ни разбогатеть. Пока глава каждого рода печется только о нуждах и заботах своего рода, Мордовская земля будет беспомощной. Надо собрать роды в единое целое и поставить над ними сильного хозяина.

  Пургаз не говорил об этом ни с отцом, ни с братом — эти озабочены даже не родом, а всего-навсего своей семьей. Объяснить им это так же невозможно, как невозможно убедить в том, что знаки в Коране складываются в слова, а слова выражают мысли. Об этом надо говорить с Ушмаем. Он глава рода, и его должна заботить вся Мордовская земля. И поэтому когда осенью стали собирать мужчин для охраны городка, Пургаз сразу же согласился ехать. Он взял с собой Рушу и поселился в зимнем доме Онекея.

  Ушмай внимательно выслушал его.

  — Ты все правильно сказал,— поддержал он Пур-газа.— Но мордовских людей объединить очень трудно: они привыкли жить по отдельности, каждый в своем гнезде. Ты думаешь, почему старик Обран так держался за этот городок и положил за него свою голову? И почему это я сижу здесь круглый год, охраняю его? Да потому, что городок — это единственное, что еще объединяет нас. Сюда мордва привозит продавать свои меха, зерно, разную утварь. Сюда со всех сторон приезжают купцы. Обран ош — это ворота и в Русскую, и в Булгарскую земли. Если князья захлопнут эти ворота, мы задохнемся. Обран держал еще кое-как три рода. А после него мы к этому ничего не прибавили... Да, по правде говоря, и эти три рода не очень-то уж и держатся теперь друг за друга. Нас трудно объединить, Пургаз.

  — А разве я говорю, что легко? Можно сидеть в этом городке хоть целый век и ничего не высидеть. Надо трясти глав родов, объяснить им, что без этого мы погибнем, нас растерзают. Как хочешь, а надо ехать к Тен-гушу. Один его род составит три наших. Если он присоединится к нам, то придут и другие. Ты помнишь, когда-то к нам приезжал Пуресь? Сам приезжал! Зачем?

  — Пуресь просил тогда помощи против половцев. Обран не помог ему — побоялся оставить без охраны городок. А что из этого вышло, ты знаешь сам.

  — Ты думаешь, дед Обран должен был тогда помочь Пуресю?

  Ушмай пожал плечами, подумал:

  — Не знаю, Пургаз. Оставлять городок тогда тоже было нельзя. Олодимирский великий князь только и ждал удобного случая.

  — И все равно дождался! И не побоялся, что в городке было полно людей!

  — Великий князь сильный, против него нам всем не устоять...

  — А знаешь, почему он сильный? Потому что он всегда может собрать войско, готовое для битвы. А мы этого не можем. Нам надо всегда держать такое войско, которое дало бы отпор любому князю.

  — А кто будет кормить это войско?

  — Все будут кормить. А для этого надо собирать дань — зерном, мехами, медом, всем чем угодно.

  — Пахари русских князей потому и бегут от них в разные стороны, что они совсем задавили их этой данью. Ты знаешь, сколько русских людей собралось на нашей земле? То-то и оно. И все они убежали от дани. Начнешь сам собирать дань — и мордовские люди разбегутся по лесам. Ни одного человека не останется.

  — Останутся,— буркнул Пургаз.— Им бежать некуда.

  — А к булгарам?

  — У булгар дань не легче, чем у русских князей. Вернутся.

  — Уж больно ты стал умный, живя в Великом городе,— усмехнулся Ушмай.— Хочешь перевернуть жизнь вверх ногами.

  — Я хочу поставить ее на ноги! Это сейчас наша жизнь ненормальна.

  Ушмай задумался. О чем здесь спорить? И разве опять же дед Обран не положил всю свою жизнь на то, чтобы уговорить глав родов держаться вместе, помогать друг другу? Какие еще слова нужны? Видно, здесь не слова помогут, а сами русские князья. Но тогда уже будет поздно...

  — Хорошо, попробуй съездить к Тенгушу.. Вот установится санный путь, и поезжай. Может, ты сумеешь убедить его. Ты все-таки много повидал и расскажешь ему, как научились люди жить в других землях.

  — Нет,— не согласился Пургаз.— К Тенгушу надо ехать главе рода или старейшему из рода. Со мной Тен-гуш о таких делах и говорить не станет.

  — Пошлю и старейших. Пусть с тобой поедет и Промза.

  — Промза — это хорошо, но нужны старики.

  Стали вспоминать стариков. Наконец отобрали трех и несколько молодых мужчин для охраны. На том и порешили.

  Пургаз сразу же пошел предупредить брата о предстоящей поездке. Он нашел его у городской стены.

  — Чего мы там потеряли? — удивился Промза, услышав новость.

  — Дружбу потеряли, поедем ее искать,— и Пургаз рассказал ему о разговоре с Ушмаем.

  Промза покачал головой, недоверчиво посмотрел на Пургаза:

  — Голова тебе досталась от деда Обрана. Тот тоже всю жизнь старался завести со всеми дружбу, даже с русскими князьями. Но они пришли и сожгли его городок, а самого убили. Это все такие друзья, на которых нельзя и надеяться.

  — Тенгуш-то не придет жечь городок!

  — Он не придет и защищать его.

  — Должен прийти! Потому мы и едем, чтобы убедить его защищать друг друга!

  — Не горячись,— успокоил брата Промза.— Я ведь не Тенгуш, меня ни в чем убеждать не надо. Лучше скажи, когда ты мне покажешь свою жену.

  — По-моему, ты напросился в самый раз...

  С Волги дул пронизывающий ветер, по земле, оголяя черные залысины кочек, крутила колючая поземка. Пур-газ нахлобучил беличью шапку на уши:

  — Пойдем, как раз пора и поесть чего-нибудь.

  — Все говорят, что у тебя очень красивая жена. Правда?

  — Сам увидишь...

  Промза вдруг рассмеялся, но, захлебнувшись ветром, закашлялся:

  — Интересно! Я привез себе жену из Русской земли, ты — из Булгарской, а кто же будет брать наших девушек?

  — Я привез нашу девушку.

  — Как это — нашу? Она разговаривает по-мордовски?

  — Она мокшанка!

  От неожиданности Промза даже остановился:

  — Послушай, за мокшанкой нечего было ездить так далеко: мокшане ведь рядом с нами! Как она попала в Великий город?

  — Это длинный разговор,— недовольно проговорил Пургаз.— Да и совсем неинтересный.

  Он никому не рассказывал о судьбе своей жены, предупредил и Рушу, чтобы она помалкивала об этом. Кому какое дело, как они встретились: мир широк и в нем живут разные люди.

  Руша встретила гостя низким поклоном, смахнула с лавки невидимую пыль тряпкой и пригласила сесть.

  — Это мой брат из другой семьи,— представил Пургаз.— Зовут его Промза.

  — У меня как раз готов молодой квас. Очень вкусный получился!

  — Не торопись хвалить сама,— улыбнулся Пургаз,— дождись, что скажут гости.

  — Хваленый квас слаще,— склонила голову Руша.

  — Ну, если похвалит такая красивая хозяйка,— развел руками Промза и, выпив один ковш, не отказался и от другого.— И правда хорош квас! Ну, если у тебя и любовь такая сладкая, как этот квас, тогда можно сказать, что на Пургазе само благословение Великого бога.

  Руша смутилась и поспешила сесть за пряжу. Веретено в ее руках завертелось, зажужжало.

  — Ну, что хорошего привез из Великого города? — спросил Промза.

  Пургаз молча кивнул в сторону Руши. Промза закрыл глаза в знак одобрения.

  — А еще что?

  — Вот, посмотри,— Пургаз показал на полку над столом, на которой рядами стояли книги с толстыми крышками, обшитыми кожей. Промза подумал, что это ящики.

  — И что ты в них хранишь — золото или булгарские дирьгемы?

  — Здесь сокровища подороже золота...

  — Ну! — удивился Промза, но особенно любопытствовать не стал.— Тогда ты очень богат. В такие ящички много войдет того, что дороже золота. Ты бы их не держал на видном месте.

  Пургаз не стал объяснять брату, что за ценности хранят в себе книги. Он вспомнил, как отнеслись к ним отец с Онекеем, и промолчал.

  Тонкая кожа, натянутая на проемы окон, почти не пропускала свет, и Руша часто зажигала светильник задолго до наступления вечера. Пургаз приспособил для этого глиняный горшочек — налил в него конопляного масла и вставил скрученный из тонкого льняного волокна фитиль. Чтобы было светлее, она и сейчас вздула в очаге огонь и зажгла светильник.

  — Ну и хитрая у тебя жена! — не удержался Про мза.— Это ведь она зажгла огонь, чтобы мы ее лучше видели.

  Совсем смутил Промза Рушу, и она, склонившись над очагом, стала готовить мужчинам еду.

  До самой ночи сидел Промза в гостях у брата. Пургаз рассказывал о Великом городе, о Багдаде, о том, как торгуют и богатеют эти города и какой порядок и в Бул-гарской, и в Арабской землях. От чужих земель Пургаз перешел к своей и стал говорить о поездке к Тенгушу, о том, что надо приложить все силы, чтобы объединить мордовские земли, иначе не выжить им среди врагов и недругов.

  — Стой, стой! — спохватился Промза.— Вот ведь как ловко ты меня обвел! Верю тебе, Пургаз, верю — не зря ты объездил столько земель. А я теперь буду приходить к вам каждый день. Твоя жена вкусно кормит и готовит хороший квас, а ты очень интересно рассказываешь. Вот послушаю тебя и сам поумнею.

  Пургаз проводил гостя и достал с полки книгу. Осторожно положил ее на стол и раскрыл. Это были арабские сказки и стихи. Руша могла их слушать целыми ночами. Она сразу же оставила пряжу и быстро пересела к мужу на лавку. Она любила смотреть, как Пургаз медленно шевелит губами, выговаривая про себя незнакомые ей слова, а потом уж певуче начинает рассказывать по-мордовски.

  Двадцать человек собрал Ушмай на переговоры к Тенгушу. Особенно порадовало Пургаза то, что с ними ехали главы двух родов — Лемесь и Инюш, которые всегда поддерживали покойного деда Обрана. Старшим выбрали Лемеся. Хотя ему и исполнилось уже семьдесят, был он еще крепок и не сгибался под тяжестью лет. Даже длинная темная борода его не успела еще покрыться серебристым инеем.

  Путь предстоял длинный — до реки Мокши, а морозы подступали лютые. Оделись тепло: поверх шуб набросили еще на себя овчинные тулупы. И вот рано утром, еще в сумерки, пять саней, скрипя полозьями по сухому колючему снегу, вытянулись из главных ворот Обранова городка. Ушмай долго смотрел им вслед и, когда последние сани скрылись за поворотом лесной дороги, велел своим стражникам запереть ворота и лучше смотреть со стены.

  В Кошаеве остановились лишь поесть и немного погреться, заночевали же в Порват селе. За ним уже пошли земли рода Лемеся, которые соседствовали с родом Тенгуша. А между этими родами, на землях того и другого, раскинулись селения русских беглых людей. Из года в год этих селений становилось все больше и больше, все чаще глаз утыкался в деревянные кресты — на макушках церквей, на погостах, на одиноких придорожных часовенках. Промза оживился, и, когда стали проезжать одно, ничем не выделяющееся из остальных, селение, он показал Пургазу рукой в сторону замерзшей реки:

  — Смотри, вот там у берега моя землянка. Мы прожили в ней с Рузавой целую зиму. Русские заставили нас обвенчаться. А чтобы обвенчаться, мне нужно было креститься.

  — Что ты должен был сделать? — не понял Пургаз.

  — Креститься: принять их веру и новое имя. Без этого не обвенчают и не разрешат мужчине и женщине жить вместе. Это считается у них большим грехом.

  — Зачем ты дал себя крестить? — спросил Лемесь.— Ты согрешил перед Великим богом.

  — Мне нечего было делать,— вздохнул Промза.— Все равно я грешил: не перед Ине Шкаем, так перед Христом, не перед Христом, так перед людьми. А когда я стал Афанасием, мне все простили. А Христу я не поклонялся, я молился Ине Шкаю, хотя в церковь и ходил — так было нужно. Они свои моляны устраивают через каждые шесть дней.

  — И каждый раз режут жертвенную скотину? — удивился Лемесь.— Это сколько же они изводят скота!

  — Нет,— засмеялся Промза.— Они скотину не режут — пекут пироги.

  — Пожалуй, они умнее нас,— заметил Пургаз.— Иной бедняк режет последнего барана...

  — Так заведено не нами,— сурово оборвал его Лемесь.— И не нам менять старинные обычаи.

  Пургаз улыбнулся и, чтобы не обидеть старика, сказал спокойно, без вызова:

  — Люди выдумывают обычаи, люди их и меняют, когда это им нужно. Зачем вот мы теперь едем к Тен-гушу? Едем менять обычай. Испокон веку мордва живет родами. И ссорились и даже дрались между собой эти роды. Разве это хороший обычай? Надо менять его. Если мы не объединимся, нас перебьют по отдельности, и на земле не останется ни одного мордвина.

  Лемесь промолчал — весь в своего деда пошел Пургаз. Правильно говорит, о чем здесь спорить!

  Кончились русские селения, и ни одной дороги не встретилось больше на их пути. Видно, нет нужды у Тенгуша ни в русских, ни в Лемесе. Лошади выбились из сил, пока дотянули по глубокому снегу до большого села Тенгуша. Сам Тенгуш со своими сыновьями и близкой родней живет в середине села в домах, окруженных невысокой изгородью. Тенгуши называют это место городком. Въехали в открытые настежь ворота и остановились у большого дома без двора.

  — Кажется, это у них Дом старейшин,— сказал, сле зая с саней, Лемесь.— Давно уж не был — все забыл.

  Он не ошибся. Из дома вышел мужчина, спросил строго:

  — Кто такие?

  — Гости,— ответил ему Промза.— Или у вас уже не принято встречать гостей?

  — Заходите,— смутился мужик и заторопился: — Од нако схожу за хозяином.

  Дом был пустой, в очаге тлели и чадили поленья. Промза постучал по ним, и они стали разгораться. Сняли тулупы, расстегнули шубы, заняли все лавки. Прибежал испуганный Тенгуш. Поклонился гостям и застыл у двери, ощупывая их колючим взглядом маленьких глаз. Был Тенгуш невысок ростом, толстоват для своих пятидесяти лет. Светлая широкая борода его свалилась набок,— видно, отдыхал хозяин и подняли его прямо с лавки. Он увидел среди гостей глав двух родов и насторожился:

  — С чем приехали, дальние гости? Какие вести привезли — хорошие или плохие?

  — Мы приехали не с вестями,— поднялся старик Лемесь.— Приехали потолковать. Живем мы друг от друга далеко, встречаемся редко, вот и подумали, а не проведать ли нам Тенгуша.

  — Да, да,— поддакнул Инюш,— неплохо бы нам встречаться почаще. Может быть, тогда и думали бы одним умом.

  Тенгуш успокоился:

  — А я, признаться, испугался, когда мне сказали, что приехали люди из дальних родов. Ну, думаю, опять кто-нибудь напал на мордву.— Тенгуш разгладил бороду.— Правильны твои слова, Инюш. Я скажу то же самое: надо встречаться чаще. Это хорошо, что вы приехали. Но на голодное брюхо какой разговор? — он позвал мужика, который встретил гостей, и велел ему приготовить угощение.— Вы ведь не торопитесь? В такую дальнюю дорогу на один день в гости не ездят.

  — Не ездят,— кивнул Лемесь.— Торопились к тебе, дальше нам торопиться некуда.

  Вскоре двое парней принесли и поставили на стол бочонок пуре. Тенгуш сам открыл пробку и нацедил в деревянное ведро:

  — Угощайтесь, дорогие гости, пейте, пока сварится мясо.

  После пуре в Доме старейшин как будто потеплело. Иные стали снимать шубы. Подбросили в очаг сухих поленьев, и красный отсвет огня заиграл на лицах гостей. Выдержанный пуре начал развязывать языки. Старики стали вспоминать о старинных обычаях, которые нынче совсем позабыли, и что раньше жили поэтому лучше, чем теперь, а вот теперь... И снова прикладывались к ведру.

  И тогда Пургаз решил, что наступило его время. Он придвинулся ближе к Тенгушу и спросил:

  — Скажи, Тенгуш, часто нападают на твой род половцы?

  — Нападают... Иногда чаще, иногда...— Тенгуш подумал и махнул рукой: — Каждый год нападают.

  — Так вот, Тенгуш, если вся мордва объединится, ее никто не обидит — ни половцы, ни русские князья.. Они будут долго думать, прежде чем напасть на нас. Ни один род не должен действовать в одиночку. Надо держаться друг за друга и помогать в беде. Ты согласен?

  — А разве я против? Мы далеко друг от друга, но мордва одна! — Тенгуш начал хмелеть.

  К нему подступили Лемесь и Инюш. Они не были так запальчивы, как Пургаз, но напомнили Тенгушу несколько великих разорений, которые в разные годы учинили его роду половцы. И, вспомнив о них, Тенгуш сразу пришел в себя — эти разорения остались кровавым рубцом в памяти всех тенгушей, которые остались живы тогда.

  Разговор прервали люди Тенгуша: они поставили на стол деревянные ведра с вареным мясом и нарезали большими ломтями хлеб. Проголодавшиеся гости принялись за еду. Тенгуш склонился к Лемесю:

  — Кто этот молодой говорун?

  — Внук покойного Обрана, сын Ордата,— ответил Лемесь и добавил со значением: — Он жил в Великом городе и был в самом Багдаде!

  — О-о! — протянул Тенгуш.— Он мудрый человек.

  После мяса гостей угостили медом, и опять пили пу-ре. Спать легли поздно ночью здесь же. Разбросали по полу охапки соломы и улеглись, укрывшись тулупами.

  На другой день разговор был коротким. Тенгуш подтвердил, что не возражает против объединения мордвы и дал слово держаться заодно с тремя родами — Обрана, Лемеся и Инюша.
  Давно уже ни Владимирский, ни Муромский князья не наведывались в Обранов городок, и стражники успокоились. Даже днем никто не стоял у ворот, а ночью главные ворота запирали, и все уходили до утра в Дом старейшин.

  Посланцы возвратились от Тенгуша ночью и как ни стучались в ворота, никто их не услышал.

  — Надо было переночевать в Кошаеве,— отчаялся уже стучать Промза.— Теперь придется торчать тут до рассвета.

  — Не придется,— успокоил его Пургаз и позвал молодых парней: — Кто может перелезть через стену?

  — А зачем через стену? Когда нужно, мы лазим через ворота,— высокий парень сбросил тулуп и подошел к воротам. Его подсадили, и он оказался по ту сторону стены. Загрохотал засов и ворота открылись.

  — Вот так, Промза,— Пургаз сдвинул на затылок шапку.— Придут сотни две княжеских людей и вырежут весь городок. Какая польза от стражников?

  Промза промолчал. Пургаз кивнул ему и пошел домой. Дверь была не заперта. Руша услышала шаги мужа и поторопилась вздуть огонь.

  — Ты почему не спишь?

  — Жду тебя.

  — А если бы вместо меня вошел кто другой? И дверь не заперта.

  — Пургаз, кто ко мне войдет, кроме тебя?

  Пургаз разделся и присел на лавку. Всю дорогу ему не давала покоя мысль, что слишком уж легко согласился Тенгуш объединиться с родами. Легко согласился, легко и забудет об этом. Ему хорошо. Половцы хоть и грабят его, но им приходится прорываться к нему через мокшанские роды, а от Владимирского князя он отгорожен лемесевским и обрановским родами.

  — Пургаз,— окликнула его Руша,— почему молчишь? Как съездили?

  Пургаз очнулся и увидел перед собой дымящийся кусок мяса.

  — Хорошо съездили, хорошо...

  С утра Пургаз пошел в Дом старейшин к Ушмаю, но ему сказали, что Ушмай дома. И как не хотелось идти к нему, нужда заставила. Пургаз уже знал, что Миянза была выдана одному из сыновей Лемеся второй женой и что эту зиму она жила с мужем в его доме. После возвращения из Великого города он не встречал ее еще ни разу.

  Ушмай с женой сидели за столом и ели чечевичную похлебку. В стороне от них у окна стояла Миянза. Пургаз смутился, однако успел заметить в сумеречном свете, проникающем сквозь кожу в окне, нездоровую бледность на ее щеках. Она опустила глаза и отвернулась. Пургаз поклонился. Если б он знал, что встретит здесь Миянзу, ни за что бы не пришел.

  — Садись с нами,— пригласил Ушмай,— поешь похлебки.

  — Я уже поел...

  — Молодая жена накормила его, наверное, чем-нибудь повкуснее,— улыбнулась жена Ушмая

  Пургаз молча сел у двери, ждал, когда Ушмай закончит есть. Но Ушмай, не отрываясь от еды, попросил:

  — Рассказывай.

  — Тенгуш тебе кланяется. Он дал слово держаться с нами заодно.

  — Молодец Тенгуш! — похвалил Ушмай.— Это очень хорошо. И не пришлось его долго уговаривать?

  — Нет, не пришлось,— Пургаз помолчал.— Я вот о чем хотел поговорить с тобой. Вчера мы приехали ночью и сами открыли запертые ворота: их никто не охранял. Так ведь может забраться к нам кто захочет.

  Ушмай облизал ложку и подсел к Пургазу:

  — Сколько раз я говорил этим бестолковым, чтобы не оставляли на ночь ворота без охраны! А они, безголовые, сидят в Доме старейшин и играют в шашки!

  — Хорошо, если играют, а то ведь спят! Мы так стучали, что мертвый бы проснулся, а им хоть бы что.

  — Знаешь что, Пургаз, видно, охрану городка я поручу тебе. Будешь старшим — назначай стражу и следи за ними, чтоб не спали. Сегодня же я объявлю об этом в Доме старейшин. А кто не будет слушаться, того копьем вдоль спины!

  Пургаз улыбнулся, вспомнив, что, когда Ушмай был старшим стражником, он всегда ходил с длинным копьем. Так вот для чего оно было нужно ему!

  Женщины стали одеваться, поднялся и Пургаз, думая, что и Ушмай сейчас соберется в Дом старейшин. Но женщины вышли, а Ушмай растянулся на лавке.

  — Немного отдохну,— он запрокинул руки за го лову.— Что-то слабеть стал. Ты иди в Дом старейшин, а я отдохну и приду.

  Пургаз вышел из дома и увидел Миянзу. Он сразу понял, что она ждала его.

  — Проводи меня.

  — Пойдем,— согласился Пургаз.— Нам все равно по пути...

  Миянза молчала, молчал и Пургаз. А что он мог сказать? И о чем спрашивать/ Миянза заговорила сама:

  — Что же ты не поторопился приехать из Булгар-ской земли? Знать, тебе хорошо было там с молодой женой?

  — Там у меня не было жены,— глядя под ноги, проговорил Пургаз.

  — Где же ты взял ее? Подобрал на дороге, пока ехал домой?

  — Подобрал... Только не на дороге... Но ты ведь все равно не дождалась меня!

  — Я ждала, Пургаз. Очень ждала,— голос Миянзы задрожал.— А ты не приехал вовремя. Отец выдал меня против моей воли. Я даже хотела убежать в лес, чтобы потерять себя! Я всегда думала только о тебе. И сейчас со мной только ты.

  — Я тоже думал только о тебе...

  — Что теперь в этом! — с горечью воскликнула Миянза.— Ты передо мной виноват, Пургаз, очень виноват. Мне теперь легче умереть.

  — Но почему? Я знаю, что ты неплохо живешь с мужем, у тебя от него ребенок...

  — Ребенок!.. Он может родиться и от половца. Говорят, ты стал очень умным, знаешь булгарский язык, так вот научи меня, как жить с мужем, если в сердце ты?

  — Надо забыть про меня,— спокойно сказал Пургаз.

  — Знать, ты легко забыл, а я вот так не умею...

  Показался дом Лемесей. Пургаз кивнул Миянзе и остановился — дальше идти было неудобно. Он смотрел вслед удаляющейся женщине, и печаль охватила его: когда-то она была его радостью, теперь стала его неизбывной тоской.

  С тех пор как Пургаз стал старшим над городской стражей, стражникам не было покоя. Он велел днем и ночью охранять не только ворота, но и стены городка. Через определенное время они менялись, и тогда можно было и спать, и в шашки играть. В первое время поворчали немного. От кого охранять ворота? От собак? О княжеских людях и думать уже забыли. За последние пять лет Владимирский великий князь Всеволод ни разу не ходил ни в Булгарскую землю, ни на мордву. Видно, своих забот хватает. Не от кого охранять!

  Но Пургаз только посмеивался.

  — Когда княжеские люди окажутся у стен город ка,— говорил он,— тогда уже поздно будет выходить на охрану — тогда надо будет выходить на битву. А ленивая жизнь и людей делает ленивыми. А вам еще нужно и пахать, и сеять, и лес корчевать.

  И Пургазу не перечили. Пургаз умный человек — он был даже в Багдаде и умеет разговаривать не только по-булгарски, но и по-арабски. И когда старики собираются на совет, туда приглашают, несмотря на молодость, и Пургаза. И главное — он внук Обрана. А Обран почитается как великий глава рода. На общих молянах его имя всегда упоминают первым.

  Весной, как только сошел снег, Пургаз велел молодым стражникам взять луки и стрелы и вывел их на лесную поляну. Там он отмерил пятьдесят шагов, врыл в землю столб и заставил стрелять по нему до тех пор, пока из десяти стрел восемь не попадут в цель. Такое занятие понравилось не только молодым. Пришлось врыть еще несколько столбов.

  Когда подошло время менять стражу, Пургаз убедил Ушмая собрать только неженатых парней, чтобы в городке было меньше женщин и детей. Пусть женщины живут в селах, там у них хватает своих забот. А на зиму можно привезти и женщин — им все равно где прясть. Сам Пургаз на лето остался в городке, вместо Онекея. Он решил, что от брата дома будет больше пользы, чем от него. Да и Ушмай просил его остаться.

  — Нам с тобой, Пургаз, придется отказаться от хо зяйственных забот,— сказал он.— Мы должны охранять городок. Я уже стал стареть, и мне нужен молодой по мощник.

  Пургаз провожал Рушу в Кошаево вместе с женой Ушмая.

  — Как ты тут без меня будешь жить? — сокрушалась Руша.— Кто тебе станет варить? Целыми днями будешь голодный.

  — Мы будем жить в одном доме с дядей Ушмаем и что надо сварим сами. Не беспокойся из-за меня.

  — Разве она беспокоится из-за тебя? — спросила жена Ушмая.— Она знает, что с мужем всегда лучше, чем без него. Сама была молодая, понимаю.

  — А разве ты сейчас старая? — удивилась Руша.

  — Я-то, может, и не старая, да муж старый...

  Ушмай поморщился, хлестнул лошадь и бросил жене вожжи на колени:

  — Ну, женщина!.. Все у нее на уме шутки.

  У Дома старейшин несколько стражников пускали

  стрелы в стену. Ушмай неодобрительно крякнул, кивнул на них Пургазу:

  — Вот приучил! Они теперь всю стену исковыряют. А вы что, не нашли другого места для стрельбы? Выбьете кому-нибудь глаз, и не станет одного воина!

  — Здесь не промахнешься,— засмеялся белозубый крепыш,— стена большая — стрела мимо не пролетит!

  — Дай-ка сюда,— Ушмай отобрал у парня лук, взял стрелу.— Начерти-ка мне лучше на стене круг, я научу вас, как надо стрелять.

  Начертили углем круг. Ушмай натянул тетиву, долго целился. Стрела улетела в бойницу. Ушмай отдал лук и выпятил грудь:

  — Вот так надо стрелять, мальчишки!

  — Дядя Ушмай, да ты ведь в бойницу попал!

  — Правильно — я туда и целился.

  Парни рассмеялись, так и не поняли — шутит Ушмай или действительно круг уже не видит.

  — Тетиву надо делать не из веревки, а из крученой кожи,— поспешил выручить Ушмая из неловкого поло жения Пургаз.— Она надежнее. Веревка быстро перети рается и может оборваться, и тогда в битве останешься без оружия.

  В Доме старейшин, как всегда, играли в шашки.

  — Что ж это делается! — всплеснул руками Уш май.— Заброшу я ваши шашки в очаг! Зимой они сюда прячутся от мороза, летом — от жары. Идите хоть те тиву натяните. Придут княжеские люди, они не в шашки сядут с вами играть!

  Парни выбежали за дверь, и Ушмай устало лег на лавку:

  — Немного отдохну. Стареть я стал, Пургаз. Жена моя верно сказала. Да вот и круг-то на стене я ведь и не увидел... Расскажи что-нибудь про Великий город. Или — не надо, сам знаю... Что у тебя в тех ящичках на полке? Промза говорит, что ты хранишь там золото. Врет, поди?

  — Это я ему так сказал, а он, наверное, поверил. Это книги. А для меня они дороже золота. Если хочешь, я тебе когда-нибудь почитаю. Или рассказать? — Пургаз обернулся и увидел, что рука Ушмая свесилась с лавки и дышал он спокойно и ровно. Пургаз осторожно положил ему руку на грудь и тихонько вышел.

  Солнце уже зашло, на городок опустились фиолетовые сумерки. Со стороны Оки дул влажный ветер. Пахло

  рекой. Из-за леса наплывала большая черная туча,— видно, ночью будет дождь.

  Главные ворота уже закрыли. Пургаз поднялся на стену и пошел вдоль нее по узкому деревянному настилу, уложенному поверх насыпи. Невольно вспомнил, как ходил с Азаматом по крепостным стенам Великого города. Даже сравнивать смешно. Вон стена уже кое-где покосилась, некоторые бревна завалились. Нужно что-то делать. У восточных ворот он спустился вниз. Эти ворота давно не открывали, и они заросли густым бурьяном.

  Совсем стемнело, когда Пургаз вошел в свой дом. Без Руши он был пустынен и казался давно не жилым. За очагом неумолчно верещал сверчок. Не зажигая светильник, он собрал постель и пошел к Ушмаю. Здесь в очаге чуть теплился огонек, и Пургаз не стал зажигать лучину. Бросил постель на лавку и разделся. И когда совсем уже улегся, ему показалось, что в доме кто-то есть. Он прислушался. Неужели Ушмай пришел из Дома старейшин? Он услышал легкое дыхание. Это его озадачило. И тогда в темноте раздался голос Миянзы:

  — Это ты, отец?

  Пургаза словно ожгли крапивой. Он вскочил и долго молчал, прежде чем ответить.

  — Это я — Пургаз,— выдавил он наконец из себя.

  Миянза притихла, не стало слышно даже ее дыхания.

  Пургаз потоптался на месте, не зная еще, что ему делать, и почему-то тихо сказал:

  — Твой отец в Доме старейшин.

  И опять наступило молчание. Но теперь уже Пургаз знал, что ему делать:

  — Миянза, нам с тобой нельзя встречаться. Я сейчас уйду. Я ведь не знал, что ты здесь... Почему ты не уехала в село?

  — Уеду завтра,— глухо ответила Миянза.— Ты, видно, проводил жену, потому и бродишь ночью?

  — Я пришел сюда спать, меня позвал твой отец.

  — И я пришла спать... Мужа отец послал на пристань. А я боюсь оставаться дома одна — думала, придет отец.

  — А где твой ребенок?

  — В селе у бабушки.— Миянза помолчала.— Отец, наверное, останется ночевать в Доме старейшин. Он часто там оставался и при матери.

  Пургаз собрал постель и подошел к двери:

  — Я пошел, Миянза. Запрись и не будешь никого бояться.

  Миянза промолчала. Пургаз вышел и осторожно прикрыл за собой дверь.

  Дома он долго не мог заснуть. Эта случайная встреча разворошила всю душу. Как же все-таки неудачно складывается жизнь! Не дал Великий бог им своего благословения. Вместо Миянзы наградил его другой, совсем случайной женой, а ее — случайным мужем, которого ни она, ни он раньше и знать-то не знали. Потом Пургаз вдруг подумал: а почему Миянза пришла ночевать в дом отца? Может, она узнала, что Пургаз перейдет жить к Ушмаю и ждала его? Но это значит совсем потерять голову. Пургазу терять голову нельзя. Миянза для него теперь что отрезанный палец — его уже не наживишь. Конечно, жалко ее: что за жизнь, когда жена не любит своего мужа! Плохая жизнь... Но тут уж ничего не поделаешь — так, видно, захотел Великий бог.

  Пургаз так и не уснул в эту ночь. Он встал и решил пройтись по городку. Он даже не слышал, что прошел дождь. Стало прохладно. Небо очищалось от туч, и их рваные клочья быстро неслись в сторону Оки.

  Кругом стояла такая тишина, что было слышно щелканье соловья из дальнего леса. Пургаз зашел в Дом старейшин. В темноте раздавался громкий храп Ушмая.

  «Миянза одна,— подумал Пургаз.— Интересно, боится она или нет?»

© Пургаз. Абрамов Кузьма Григорьевич, 1989, Современник.
© "Светлой памяти жены, друга Анны Ивановны Абрамовой посвящает автор"
© Арзамас. Пургаз. Часть первая. Пургаз - Пургаз
© OCR, примечания - В. Щавлев. 2022