XXIII Арзамас во дни Императора Николая I

25 февраля 1827 г. отлит приезжим из Воронежа мастером, купеческим сыном Владимиром Степановичем Сомохваловым (или, как доныне говорят и пишут в Воронеже, Самофаловым) самый большой из арзамасских колоколов благовещенский. Событие это чрезвычайно интересовало весь Арзамас и сохранялось в разсказах старожилов более 70 лет. По этим разсказам большой колокол у Благовещенья, в начале XIX столетия, был пудов в 300. Прихожанин купец Петр Иванович Скоблин перелил его, прибавив около 200 пуд. своей меди. Медь эта состояла большею частию из Павловских грошей т. е. медной монеты времен Павла I, которая, как известно, очень веска и была тогда дешевле штыковой меди. Такой монеты свезено было со двора Скоблиных на колокольный завод несколько возов с большой предосторожностью, чтобы не попасть под ответственность за уничтожение монеты. Колокол, в 500 пудов, вышел очень хорош; для лучшаго подбора звона брат Петра Ивановича, Василий Иванович Скоблин, в 1804 году слил полиелейный колокол пудов в 250, который и ныне известен под именем Скоблинскаго. Но вот большой колокол Петра Ивановича оказался непрочным: его разбили еще при жизни жертвователя; тогда прихожане прибавили еще 150 пудов и вызвали перелить колокол известнаго мастера Самохвалова. Колокол был отлит и вышел очень хорош. Прихожанам захотелось его взвесить, на где было тогда достать для этого громадный коромысел? Среди арзамасцев, однако, нашелся ловкий человек, молодой мещанин Семен Семенович Щегольков.[278] Он уже и ранее кое-чем отличился: был подрядчиком при постройке домов: каменнаго, что ныне благотворительнаго капитала, и деревяннаго, что ныне, дом причта Владимирской церкви, построил прочный мост чрез р. Пьяну, между селом Бутурлиным и деревней Катаршею, где до того времени мосты не держались: их сносило быстрым течением, в тех же местах устроил барину сахарный завод, который не удался не по его вине, а по недостатку в Нижегородской губернии свекловицы, впоследствии он принимал участие в постройке дворца в Нижегородском кремле. Вот этот-то механик- самоучка и взялся взвесить благовещенский колокол, для чего сделал коромысел из бревен, выверил его и взвесил колокол. Гири собирали чуть не со всего города. Весу оказалось 654 пуда, но колокол вышел так звучен, что благовещенские прихожане говорили: «нет, Семен Семенович не верно взвесил: должно быть более 654 п.» Самохвалов торжествовал. Когда колокол везли с завода к церкви, он возседал на ушах колокола, как триумфатор, когда поднимали его на колокольню, также не побоялся на нем сидеть; а когда подняли, утвердили и зазвонили в первый раз, то собрал к себе всех арзамасских богачей и начал угощать их шампанским… Говорят очень хотелось ему жениться в Арзамасе на какой-либо богатой купеческой дочке, но разгульная жизнь сгубила его и он вскоре помер в Арзамасе же. Хоронили его из Владимирской церкви, в которую в память о нем пожертвованы дорогия серебряныя ризы, ныне, к сожалению, уже сильно изветшавшия. Колокол, Слава Богу, вышел так же прочен, как и звучен; он и до ныне служит одним из лучших украшений Арзамаса. В светлые пасхальные дни на благовещенской колокольне перебывают каждогодно тысячи арзамасцев, сотни молодых людей, потомки жертвователей, перезвонят в этот колокол. Любил и я, в годы юности моей, взобраться в эти святые дни на благовещенскую колокольню, чтобы с замиранием сердца поближе послушать звон, которым услаждали свой благочестивый слух мои христолюбивые деды и прадеды, чтобы прочесть на полиелейном колоколе фамилию предков моих по матери: «Скоблин», чтобы осязать рукою те кирпичи, которые при постройке Благовещенской церкви, по усердию, носила на своих плечах, вместе с подругами, моя прабабушка, чтобы с высоты этой колокольни окинуть взором весь мой родной город с его обителями и многочисленными церквами, а, когда бывало в мои руки попадала веревка от языка большого колокола, то, осенив себя крестным знамением, я, при каждом ударе, воспоминал тех арзамасцев, которые дороги моему арзамасскому сердцу своим благочестием, умом, общеполезною деятельностью и добрыми делами… Светло и радостно бывало у меня тогда и на душе, и в сердце!

12 марта 1827 г., когда стоял еще хороший санный путь, вдруг по утру сделалось тепло; туча взмыла; пошел сильный дождь; были сильные раскаты грома и многократная молния так была сильна, что и летом редко бывает. Туча шла с Ю.-З. на С.-В.[279]

1827 г. 9 мая на Николу летнюю выпал сильный снег, который не сходил три дня.[280]

6 августа 1828 г. скончалась в Киеве и погребена в Киево-Печерской лавре, на дальних пещерах, замечательнейшая из настоятельниц Арзамасской Алексиевской общины Ольга Васильевна Стригалева, во инокинях Олимпиада. Это была не только строгая подвижница, но и гениальная женщина, одаренная необычайным умом и блестящими способностями к управлению и постройкам, имевшая необычайный дар слова и способность также красноречиво и увлекательно писать, как и говорить. Ко всему этому она имела такое любвеобильное сердце, что, совершенно забывая о себе, пеклась только о ближних, главным образом о вверенных ея управлению сестрах.　

Она родилась в 1773 году в Костроме, где отец ея Василий Иванович Стригалев был одним из именитейших купцов. Лишившись матери, она вместе с сестрой проводила время в строгом посте, молитвах и чтении назидательных книг. Мало этого казалось молодым труженицам и оне придумали умерщвлять плоть свою, когда, по всей вероятности, ее нечего было и умерщвлять. Ревностное подвижничество их было не совсем разсудительно: они выходили зимой на двор, становились босыми ногами на снег и стояли до тех пор, пока снег не растает до самой земли. Терпели оне, действительно, Христа ради, но не по разуму. Ольга Васильевна вследствие этих подвигов страдала ногами во всю жизнь, а под конец не могла уже ходить и сестры носили ее на руках. Видя наклонность Ольги Васильевны к монашеству, отец ея не удерживал ее и отпустил в монастырь на 20-м году. Наслышавшись о строгости устава Алексеевской общины и зная Марью Петровну, Ольга Васильевна не захотела идти в какой либо другой монастырь, кроме Алексеевской общины, и вступила в нее 17 марта 1793 г. в самый день Алексия, человека Божия, Покровителя обители, а ровно чрез два года приняла, тайно ото всех, монашеское пострижение под именем Олимпиады. Исполняя все возлагаемыя на нее послушания, она вскоре сделалась примером для всех сестер послушанием, смирением, чистотою, строгим воздержанием и совершенной нестяжательностию, приобрела всеобщую любовь, а настоятельница Марья Петровна, во время своих отъездов, не смотря не ея молодость, поручала ей вместо себя управлять общиною. Когда Марья Петровна скончалась, то все желали избрать ее в настоятельницы и избрали вдову дьячка, Матрену Емельяновну, лишь потому, что Ольга Васильевна указывала на свое слабое здоровье и обещала во всем помогать и наставлять настоятельницу. Впрочем Матрена Емельяновна управляла только 10 недель и скончалась. Тогда Ольга Васильевна уже не могла отговориться ни чем и приняла на себя бремя настоятельства. Мы уже видели, что к этому подвигла ее своею запискою и блаженная Елена Афанасьевна. Управление ея продолжалось 15 лет (1813–1828 г.) За это время Алексеевская община, в которой тогда подвижничество процветало в полном блеске своей неземной славы, сделалась известна по всей России. Под ея спасительный кров стекались благочестивыя девы и вдовицы со всех концов нашего Отечества, без различия звания и состояния. Среди сестёр Алексиевской общины были тогда и несли равныя послушания и княжны, и дочери генералов, и воспитанницы дворянских институтов, и неграмотныя крестьянки, и дочери донских казаков, и смиренныя мордовки, и бедныя сироты, и дочери богатейших купцов московских и костромских. Все оне несли благое Иго и легкое Бремя Христово в простоте и терпении. Близость этого разсадника благочестия благотворно влияла и на жителей Арзамаса. Во многих богатых семьях этого города нашлись девушки, которым опостылело богатство, опротивели наряды, ничтожеством показалось земное счастье и тяжкими узами супружеская жизнь, и оне, часто не взирая на слезы своих матерей, оставляли мир и все, что в нем, смиренно вступали в Алексеевскую общину, облекались в ней в черныя одеяния послушниц и терпеливо несли всякия послушания, изнуряя себя молитвою и постом. Между ними были Корниловы, Подсосовы, Евлампия Васильена Скоблина, Бебешины, Ситниковы, Хомутинниковы, Перетрутовы. Все оне отрясли земную славу и притекли в общину в чаянии венцов небесных… Но не для них одних благотворна была богоугодная монастырская жизнь, она отражалась и в покинутых ими родительских домах, и в семьях их родственников, и на всех событиях их жизни. Каждое посещение какою либо арзамасской женщиною своей родственницы или знакомой, жившей в общине, приносило в семью хотя-бы одно назидательное слово; каждая просфора, принесенная из общины, низводила на родственный дом благодать Божию. Едва рождался на свет Божий младенец, а уже какая нибудь родственница-монахиня присылала ему крестик или образок; захворает-ли он, а ему уже несут из общины маслица, св. водички или какое-либо другое священное врачество. Брак ли свершится в родне, отрекшиеся от мира не пируют на нем, но радуются вдали, молятся о новобрачных и шлют им просфоры и иконы, а какое утешение доставляют сестры обители, когда кто либо из их родных оставляет здешний мир! Оне и молятся, и плачут, и утешают, и читают боговдохновенную псалтирь!..

 

Вся эта духовная благодать насажденная в Алексеевской общине о. Феодором укрепилась при　Марье Петровне, а при Ольге Васильевне расцвела в полном блеске. Внутреннему духовному процветанию общины, соответствовало при ней и внешнее благоустройство. Мы уже говорили в ХVIII-й главе, что ея заботами и по ея гениальной мысли соборная церковь общины в один год из скромной, как-бы сельской, церкви превратилась в великолепный храм, которому подобнаго не скоро найдешь во всей России. При ней же воздвигнуты и больничный корпус с храмом св. великомученицы Варвары, и два других каменных корпуса, один из них на собственныя средства родителя Ольги Васильевны, В. И. Стригалева, возведена с трех сторон обители каменная ограда и построена ветреная мельница на огороде, неподалеку от монастыря. Всё это памятники ея неусыпных забот и мудраго управления. Для сестер она была любвеобильной матерью. Если ей приходилось сделать кому либо выговор или наказать кого, то она не могла успокоиться до тех пор, пока виновная не испросит прощения и тем, вместе с сознанием своей вины, как-бы примирится с настоятельницей. Она говорила, что в тот день, когда знала, что на нее досадуют, не могла читать молитву Господню: «Отче наш». Обладая необычайным даром слова и будучи весьма начитанною, она часто говорила в трапезе продолжительныя речи. Слова лились из уст ея рекою, как бы она читала по книге. А когда болезни не допускали её говорить с сестрами лично, то она, лежа на одре болезни, писала им письма, которыя и читались сестрам в назначенном месте. Благодаря этим запискам, представляется возможность и ныне, читая, как-бы слушать ея мудрыя наставления. Особенно замечательно ея наставление сестрам, расписывавшим потолки в соборном храме, где она, прося их быть осторожными, чтобы не упасть, наставляет с благоговением исполнять это святое дело, напоминая текст св. писания, что: «проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением». Но лучшим письменным памятником ея осталось завещание сестрам, найденное в ея бумагах, после ея кончины. Еще с юношеских лет она возымела большое усердие посетить Киево-Печерскую лавру, чтобы поклониться мощам пр. Печерских, к которым имела глубокую веру. Кроме того она часто задумывалась над молитвою пр. Феодосия, в которой он просил Господа Бога о даровании Царствия Небеснаго и упокоения с преподобными всем тем, кто будет погребен на месте их обиталища. Она с трепетом желала себе такого блаженства. В последнее время жизни неотступная мысль влекла ее в Киев и она обещалась ехать туда на богомолье. В 1827 г. она просила на это благословения у преосвященнаго Афанасия, епископа Нижегородскаго и Арзамсскаго, но он, имея в виду благо общины и сестер, не отпустил ее, принимая на себя ответственность за неисполненное обещание. Однако пламенное желание посетить святыни Киева не оставляло Ольгу Васильевну, а таинственныя видения еще более побуждали ее к тому. Однажды она увидела во сне преп. Антония и Феодосия, которые сказали ей: «мы тебя от себя не отпустим». А в другой раз, лежащая на одре болезни, видит она себя в Великой Киево-Печерской церкви, среди целаго сонма преподобных, идущих в алтарь чрез царския врата, в которых стояли преп. Антоний и Феодосий, благословив ее, сказали ей: «мы ждем тебя сюда к нам». Это видение побудило ее снова просить у архиерея благословения и отпуска в Киев, что и было ей на этот раз дано. 14 июня 1828 г. назначен был день ея отъезда. Ходить она не могла, сестры на руках принесли ее в соборную церковь и посадили на обычном месте, против иконы Божией Матери «Утоление печали». Со слезами и воздеянием рук, тихо молилась она Царице Небесной, вручая Ея покровительству и сестер и обитель. Сестры плакали и рыдали, сознавая, что уже более не увидят свою любвеобильную и праведную матушку. Видя, что она уже сильно утомилась, сестры на руках вынесли ее из храма и уложили в дорожный экипаж. Длинно и трудно было тысячеверстное путешествие на лошадях. В Ельце Ольга Васильевна пожелала побывать в церкви и сопровождавшия ее сестры вносили ее в храм также на руках. Наконец она, едва живая, прибыла в Киев 3-го июля. Побывав в св. храме и пещерах, она окончательно ослабела, несколько раз причащалась св. Таин и мирно скончалась 6-го августа.　

Митрополит, узнав о ея кончине, распорядился чтобы над телом ея читалось священником св. Евангелие, вынос тела и отпевание совершалось лаврским духовенством, а погребли ее на дальних пещерах, близ церкви Рождества Богородицы. Так совершилось исполнение желания Ольги Васильевны: тело ея погребено в одной земле с преподобным Феодосием и его св. учениками. Впоследствии почитатель ея, шуйский купец Киселев поставил на могиле ея чугунный памятник, с приличной надписью, окруженный решеткою, а в память ея принес в храм, что на дальних пещерах, много серебряной утвари. Известие о кончине ея глубоко опечалило не только сестер общины, на и многих жителей Арзамаса. Хотя тело ея и погребено далеко, в Киеве, но память о ней в обители хранится с благоговением и похвалами, как-бы не замечая, что по кончине ея прошло уже не мало лет:[281] «Праведник во веки живет!»　

Особым памятником ея в обители служит серебряный ковчег с приобретенными ею 29-ю частицами св. мощей разных святых.　

Цены на хлеб в 1828 г. в Арзамасе были не высокия: рожь 3.50-4р. ассигнациями за четверть (т. е. 1р.15к. на нынешния деньги). Ржанная мука 55к. ас. за пуд (т. е. 16 коп.) Пшеничная 1р.30к. (37к.) Пшено 1р.30к. (37к.) за меру.　

В 1829 году урожай ржи был порядочный; яровых мало, особенно гречи. В Нижнем ржаная мука 80к. пуд, а в Арзамасе в конце года 60к. пуд (17к.) крупа гречневая 1р.25к. мера (36к.). Пшено 1р.40к. (40к.).[282]

В 1830 году 19 июля т. е. накануне Ильина дня случилось в Арзамасе не виданное дотоле наводнение. Произошло оно следующим образом. Чрез город, как известно, протекает поток Сорока проходит оврагом, в котором ныне запружено до 7-ми прудов разной величины, но тогда их было только два, Сальников и Большой; далее избыток воды идет в р. Тешу Мучным рядом, а оттуда искуственным образом направляется по Старо-Московской улице, но прежде, естественным путем. Сорока текла из Мучного ряда, прямо на юг топкими местами, чрез нынешние двор Бебешиных и погост Владимирской церкви, пересекала Ново-Московскую улицу и дворами П. И. Скоблина, что ныне Иконниковой и Жевакиных, вытекала на лесную и впадала в Тёшу между кузниц там, где ныне крещенская иордань. Русло Сороки в этом месте и теперь еще очень заметно.　

В 1830 году, вследствие проливных дождей, пруды переполнились и 19 июля, среди дня, у Большого Пруда прорвалась плотина. Вода с неудержимой силой двинулась вперед и затопила овраг, ряды и улицы. В овраге в то время были разбросаны домишки бедняков, среди которых жил какой-то Фока. Дом его снесло вместе с сенями, закружило и понесло по течению. Испуганные Фока и жена его отчаянно кричали о помощи, в сенях у них была коза, которая также блеяла, но спасти их на первых порах было некому да и невозможно. Пронеся избенку Мучными рядами, с необыкновенной силой ударило в ворота одного дома, стоявшею там, где ныне гостинница, вышибло их, пронесло двором и вынесло на Ново-Московскую улицу, где уже около дома Ярышевых, что ныне Башкировых, избушку остановили пожарными баграми и тем спасли Фоку, сделавшагося историческим лицом, вместе с его козою. 1830-й год оставил по себе на долго скорбную память по всей России тем, что появившаяся в этом году дотоле неведомая болезнь холера унесла с собой множество жертв. Бедствие это было тем уже ужаснее, что случилось в первый раз: никаких средств ни для устранения этого бедствия, ни для разумной борьбы с ним никто не знал. Все меры, которыя тогда принимались, впоследствии оказались безполезными и даже, подчас, смешными и странными, а то, что необходимо нужно было-бы делать, как будто нарочно не применялось. Обыкновенно все страшныя моровыя поветрия, язвы, чума, и пр. приходят в Европу из глубины Азии, первым долгом делают оне свой визит нашей матушке России, а в ней похищают первыя жертвы в Оренбурге или в Астрахани. Той же дорогой шла и первая холера в 1830 году. Путь к Москве лежал ей чрез Арзамас, но впрочем холера сперва посетила Нижний Новгород, где во время ярмарки умерло несколько человек. Ярмарка тогда была очень бойкая, торговали всеми товарами хорошо. Арзамасцы, хотя и под страхом смерти, съездили на ярмарку, иные даже не по одному разу. По случаю хорошаго спроса на арзамасские товары: юфть и холст, их продавали быстро, как приедут, на свал и за наличные деньги: это-то и заставило некоторых съездить в другой раз.

На Дон в донския ярмарки тогда почти еще никто не ездил, кроме братьев Ивана и Сергея Васильевичей Скоблиных. Смекнув, что в Покровской Урюпинской ярмарке торговля должна быть хорошая они отправили туда товару, как с своего кожевеннаго завода, так и покупного значительно более обыкновеннаго. В половине сентября поехал туда и сам Сергей Васильевич, по обыкновению, на своих лошадях. Лишь только проехал он Выездновскую напольную церковь, помолился на нее и пустился в далекий путь по Тамбовскому тракту, как видит, едут какия-то тройки: подъезжают ближе, ба! да это знакомые все лица, его покупатели донские казаки… «Здорово! куда?» «А вы куда?» После взаимных приветствий, донцы обращаются к Сергею Васильевичу с предложением продать весь отправленный в Урюпино товар. Но он был человек догадливый и вдруг не поддался, стал отговариваться, что ему самому необходимо быть в Урюпине, что он уже решился ехать, что старший брат будет его бранить, если он воротится домой. Ничто не помогало! оставалось только запросить дороже; ну он, конечно, так и сделал, но и этим не мог отбиться. Донцы дали ему ту цену, которую он запросил, тут же вручили ему задаток, а потом, поворотив его оглобли назад, приехали с ним в его дом запивать магарычи, где в тот же день разсчитались за весь товар по фактуре, отдали наличные деньги и отправились довольные туда, где струится Тихий Дон, краса полей, а Сергей Васильевич пошел покупать сырье. Домашние его сначала страшно испугались его возвращения, вообразив, что он заболел холерой, но потом возблагодарили Бога. И было за что! Этим положено начало их капиталу, от котораго, впоследствии, много сделано и для храмов Божиих и для бедствующаго человечества, а малая толика осталась и потомкам.[283]　

Но между тем страшная гостья приближалась. В ожидании ея устроен был карантин, въезд в город и выезд из него были воспрещены. Около города обрыты канавы, следы которых и теперь еще видны вблизь бывшаго Симбирского тракта, около улиц Мартовки и Задувалихи. Чрез канаву переезд был строжайше воспрещен. В канавах и около их безпрестанно курился навоз. Это курево считалось очищающим воздух и отгоняющим холеру. Но между тем практиковалась следующая нелепица: наступила осень, пришло время рубить капусту: ведь в самом деле холера-холерой, а тем, кто останется в живых, не без щей же оставаться! и вот тогдашнее мудрое начальство разрешило жителям покупать капусту, которую крестьяне подвозили к канаве. Чрез канаву, издали, капусту осматривали, торговались, покупали, только по рукам не ударяли, потом капусту со счетом перекидывали чрез канаву, а на ту сторону летели, завернутыя в какую нибудь тряпку, деньги. Очевидно, думали, что нельзя только прикасаться друг к другу, а с капустой, с деньгами или чем другим холера перейти не посмеет…　

Около 20 сентября холера, перескочила чрез канаву и появилась в Арзамасе на низу, на постоялых дворах и по соседству с ними. Вероятно, она была занесена проезжающими.　

21 сентября по случаю народною бедствия совершен был крестный ход вокруг всего города.　

24 сентября умерла мещанка Бирюкова. Городничий не дозволил выносить ее для отпевания в церковь и ее отпели на Тихвинском кладбище.　

12 октября, в воскресенье, архимандрит Александр, по просьбе граждан, совершил в соборе молебствие об избавлении от холеры.[284]

К зиме холера прекратилась, похитив в Арзамасе, сравнительно, немного жертв.　

В том же году начертан план Арзамаса, который хранится ныне в городской управе за стеклом, на нем видны предполагавшиеся кварталы, которых никогда не было.　

К тому же 1830 году относится предание о посещениях Арзамаса великим поэтом А. С. Пушкиным. Этот год провел он в своем родовом имении, селе Болдине. Несомненно, что путь его из Москвы в Болдино лежал чрез Арзамас, но около 1899 г., когда вся Россия чествовала столетнюю годовщину рождения Пушкина, среди арзамасской интеллигенции стали ходить разсказы, что живя в Болдине, Пушкин езжал по делам в Арзамас, останавливался на Сальниковой улице, в доме, принадлежащем ныне г. Лебедеву, а по вечерам одиноко, задумчиво прохаживался по Сальниковой улице. Ранее этого от более старых людей, сверстников Пушкина, я никогда ничего подобнаго не слыхал, не смотря на то, что многие из них знали о Пушкине, как о великом человеке и понимали значение его. Около того же времени (в 1830 г.г.) в Арзамасе поселилось семейство отпущенных Пушкиными на волю крестьян с. Болдина, Виляновых, которых в Арзамасе, обыкновенно, просто называли Болдинскими.　

Из этой большой семьи до 1899 года дожила одна только девяностолетняя старушка, девица Феврония. Узнавши, что она была крепостной Пушкина и знала его лично, к ней повалили разные корреспонденты и интервьюеры с разспросами о Пушкине. Напуганная старуха, и без того уже все перезабывшая, большею частию отделывалась молчанием; посетители заключили из этого, что она была неравнодушна к Пушкину и сочинили на эту тему маленький роман… Независимо от этого в день столетия рождения великого поэта, 27-го мая 1899 года, устроен был праздник древонасаждения. Учащиеся всех городских школ собраны были на соборной площади, а оттуда с флагами, при пении Пушкинских стихов, прошли по Сальниковой улице и далеко за город, где и состоялось насаждение «Пушкинской рощи». Шествие, сопровождаемое множеством жителей Арзамаса, напоминало большой крестный ход. Во главе его шествовал инициатор древонасаждения, законоучитель городского училища, протоиерей Ф. И. Владимирский, прочитавший пред началом древонасаждений молитву.　

В 1831 г. по особому усмотрению знаменитаго иерарха Российской Церкви, митрополита Московскаго Филарета, собственноручным письмом его от 26 февраля вызван был в Москву строитель Арзамасской Высокогорской пустыни, Антоний, для того, чтобы занять должность наместника Свято-Троицкой Сергиевой лавры. 10-го марта он был уже в Москве и явился к митрополиту, с которым ранее виделся только однажды; 15 марта возведен в сан архимандрита, а 19-го марта уже вступил в должность наместника лавры. Антонию было тогда лишь 39 лет, он был в полной крепости сил душевных и телесных, а потому, при помощи Божией, и имел возможность потрудиться в управлении лаврою в продолжении 46 лет. Младший годами современник его, также уроженец Нижегородской епархии и в свою очередь незабвенный труженик Церкви Христовой, Михаил епископ Курский отзывался о нем так: «это был человек, богато одаренный замечательными душевными качествами, с наблюдательным, крепким, тонким и острым умом, не любившим останавливаться на поверхности, но стремившимся проникнуть в глубь, с сильной энергической волей, с сердцем нежным, впечатлительным и восприимчивым, глубоко чувствующим и отзывчивым, с характером бодрым, деятельным, подвижным и с воображением живым, несколько поэтическим». Разсматривая жизнь этого человека невольно проникаешся благоговением к Премудрости Божией и удивлением Судьбам Ея, дивно устрояющим и частную жизнь отдельных лиц и общее благо Церкви Христовой. Антоний, родившийся в семье крепостных крестьян, получивший самое ничтожное образование и проведший юность в скромных, незаметных трудах, избран был Промыслом Божиим для того, чтобы достойно управлять величайшею и знаменитейшею из православных обителей, руководить духовною жизнью большого числа русскаго монашества XIX века и быть самому образцом и примером для других, заслужить любовь и уважение знаменитаго метрополита Филарета, избравшаго его даже своим духовником, и, наконец, на таком высоком посту, достойно обратить на себя внимание современных Государей и всех истинных чад Православной Церкви. Годы духовнаго возрастания проведены были о. Антонием в Арзамасе, в пределах этого города он восприял пострижение в иночество и жившие тогда в Арзамасе и его окрестностях истинные рабы Христовы, смиренные и праведные подвижники и подвижницы, своим примером и беседами много способствовали его духовному самоусовершенствованию, а потому вполне уместно здесь привести биографию о. Антония, как арзамасца, своими добродетелями умножающаго духовную славу Арзамаса.[285]　

Он родился 6 октября 1792 г. и в мире носил имя Андрея. Отец его Гавриил Иванович Медведев, будучи освобожден от крепостной зависимости своею владелицею, графинею Головкиной, служил по найму поваром у известнаго владельца села Лыскова князя Георгия Александровича Грузинскаго. Научившись грамоте, Андрей Медведев мальчиком поступил в ученики к аптекарю, в господскую Лысковскую больницу, а, обладая в то же время хорошим голосом, состоял в церковном хоре. Князь Грузинский, между прочим, славился и любовью к благолепию церковному, торжественному богослужению, расположением к духовенству, монашествующим и вообще ко всему, что было близко к церкви. Заведывающий лысковскою больницею доктор француз полюбил Андрея, взял его к себе, под своим надзором заставлял прислуживать больным, знакомил со средствами врачевания, а, умирая, отказал ему все свои книги. Андрей так усердно занимался с больными и успешно помогал им, что кн. Грузинский поручил ему заведывание всею больницею, а в 1812 г., когда кн. Грузинский предводительствовал Нижегородским Ополчением и при нем не было врача, Андрею дано было формальное дозволение заниматься врачебной практикой.　

По окончании похода молодой врач Медведев снова занимался в Лысковской больнице, но не для врачевания однех только болезней телесных предназначен был промыслом Божиим этот человек. Провидение постепенно готовило его для врачевания недугов духовных. Началось это просто, незаметно, как-бы случайно. Однажды Андрей, ночью, вошел в нижний этаж господскаго дома и там в темной комнате освещенной лишь одной лампадой, горевшей пред иконами, увидел стоявшаго на коленях и молящагося послушника, совершавшаго правило. Андрей поинтересовался узнать что такое монашеское правило и в чем оно заключается. Странник предложил ему совершить это правило вместе ним. Сердце Андрея особенно услаждено было многократно призываемым в каноне и акафисте Именем Сладчайшаго Иисуса.　

Это было первое благодатное впечатление и сохранилось у него во всю жизнь. С течением времени Андрей все более и более предавался молитве и богомыслию. Чтобы скрыться от взоров людских, он отыскал для этих богоугодных занятий отдельный уголок господскаго дома и удалялся туда, когда на день, а когда и на два. Кроме молитвы, он много читал священное писание и свято-отеческия книги, что постепенною развивало его религиозныя чувства. В Лыскове было много раскольников. Как известно, раскольники всегда замечают среди православных лучших, благочестивых людей и стараются завлечь их в свои сети. Так случилось и здесь. Благочестивый юноша, как не скрывался, не мог остаться незамеченным и православными и раскольниками. Последние не преминули попытаться завлечь его к себе. Они начали беседовать с ним, разсуждать о том, чья вера правая, не упуская случая, чтобы похулить Православную Веру. Андрей, защищая Православие, всего чаще указывал на то, что у нас в Православной Церкви много св. нетленных мощей, а у раскольников их нет. Раскольники имели возможность узнать, что сам Андрей никогда еще лично не видал св. мощей, а потому с обычною им наглостью и постарались вселить в его душу сомнение в том, что действительно ли это нетленныя мощи, а не какие либо поддельные предметы и изображения. Твердя одно и то же, они действительно, если не совсем поколебали веру Андрея, то вселили в душу его какое-то горькое чувство неуверенности. Обуреваемый этим чувством, он стал искать случая, как можно поскорее увидать своими глазами св. мощи, поклониться им и увериться. Случай к этому скоро представился. Одна знакомая ему дворянская семья отправлялась на богомолье в Муром и Владимир. Андрей воспользовался этим случаем и отправился с этой семьей в качестве попутчика. Мы уже видели, под 1820 годом, что в эту поездку он в первый раз посетил Арзамас, был там в Алексеевской общине и видел блаженную Елену Афанасьевну, которая тогда же, под видом юродства, предсказала ему, что он будет монахом, тогда, как он об этом еще и не помышлял и даже был несколько предубежден против монашества, сомневаясь в действительности св. мощей. Но вот он прибыл в Муром. Горя нетерпением увидать скорее св. мощи, он немедленно отправился в собор, где почивают св. Петр и Февронья, муромские князья и чудотворцы. Подойдя к их раке, он увидал их иконы и спросил: «а где же мощи?» Ему отвечали, что: «они под спудом». «Как под спудом? Что такое значит под спудом?» недоумевая спросил он. Ему объяснили, что под спудом значит в земле, сокрыты, а над ними только гробница с изображением святых. Сомнение Андрея еще более увеличилось. Он обратился за объяснением к своей спутнице, благочестивой дворянке. Она объяснила ему, что бывают мощи и под спудом и на вскрытии. «Вот пойдемте в Благовещенский монастырь» — сказала она. «Там мощи почивают открыто». Прийдя в монастырский храм, Андрей, действительно, увидел раку со святыми мощами благоверных князей Константина, Михаила и Феодора. Под пеленами даже заметны были их главы и ручки. Но сомнение его дошло до крайних пределов. — «А что, если в самом деле, — думал он — это не мощи, а восковыя или деревянныя изображения?» и вот, когда во время молебна, все усердно молились, он подошел сзади и начал ощупывать главу одного из св. князей. Вдруг это увидел служивший молебен иеромонах, остановил его, накинулся на него с упреками в неверии… Андрей окончательно потерял веру в действительность святых мощей, а с тем вместе пожалуй и в правоту Православия, ему припоминались хулы раскольников; но, зная доводы и против них, он готов был потерять какую бы то не было веру… Душу его охватило почти полное отчаяние… С неописанной скорбию в смятенной душе оставил он Муром и ехал до Владимира, не мил казался ему свет Божий, ни в чем не находил он себе отрады и, насколько мог в таком смущенном состоянии, молил Бога пощадить его и уверить в Истине. По прибытии во Владимир, он немедленно отправился в собор и, увидав там священника, готовившагося к совершению Литургии, упал к ногам его и сказал: «Батюшка! Ради спасения души моей покажите мне св. мощи!» Затем он разсказал о своих сомнениях, о том, что никогда не видал св. мощей, и о происшедшем в Муроме. Священник, выслушав его, помолился, подвел его к мощам св. князя Глеба, открыл пелену и покровы и показал ему ручки святаго. Как чешуя спала с глаз Андрея, слезы радости духовной полились из этих глаз, легко и радостно стало в душе его, с верою и умилением припал он к святым мощам и благоговейно облобызал их. Когда первый восторг прошел, Андрей машинально схватился за бумажник вынул первую попавшуюся ассигнацию и хотел отдать ее священнику, но тот строго взглянул на него и сказал: «ведь Вы просили показать Вам св. мощи ради спасения души вашей. Ради его я это и сделал. Но за деньги св. мощи показывать нельзя. Никогда я не возьму их!» Андрей поблагодарил священника и с радостью в душе и сердце оставил св. храм.

Впоследствии он, часто размышляя о святых, пришел к убеждению, что всего удобнее спастись в иноческой жизни. Он имел случай познакомиться лично с настоятельницей Алексеевской общины Ольгой Васильевной Стригалевой. Ея вдохновенныя беседы и свято-отеческия книги, которыя она давала ему для чтения еще более расположили его оставить мир и постричься в монашество. Наконец он однажды увидел во сне своего ангела, преп. Андрея Критскаго, который повелел ему идти в Саровскую пустынь. Андрей прибыл туда 27-го июля 1818 г. и был любезно принят игуменом Нифонтом. Здесь Андрей приручался к монашеской жизни, пел на клиросе и был чтецом. Во всю жизнь свою он вспоминал о том, как в первый раз начал читать в храме кафизму. От волнения и радости он читал дрожащим голосом. К нему подошел уставщик и, отодвигая его от аналогия сказал: «не так читаешь как подобает!» и зачитал сам громко, отчетливо, выразительно и внятно. По окончании славы, уставщик снова пододвинул его к аналою и сказал: «читая в церкви, помни всегда, что твоими устами произносится и возносится к Престолу Божию молитва всех предстоящих и что каждое слово, произносимое тобою, должно проникать в слух, сердце и душу каждаго, молящагося в храме…» После этого Андрей зачитал уже без робости, твердо, проникнутый сознанием высокаго значения церковнаго чтеца… Наставление это он помнил во всю свою жизнь и всегда совершал Богослужение и читал молитвы не спешно, внятно и осмысленно. Голос у него был не сильный, но приятный. При сановитой наружности, служение его было величественно.

В Сарове он провел 1 1/2 года, но не мог пользоваться наставлениями светильника Сарова о. Серафима, который находился тогда в затворе. Поэтому, чтобы иметь возможность чаще пользоваться наставлениями Ольги Васильевны Стригалевой, он перешел в Арзамасскую Высокогорскую пустынь, где и восприял пострижение 27 июня 1822 года под именем Антония, в честь пр. Антония Печерскаго. Менее, чем чрез месяц, 22 июля, он был рукоположен во иеромонаха. В 1824 г. он предпринял путешествие для поклонения св. мощам великороссийских св. угодников Божиих. С этой целью он посетил Кострому, Ярославль, Ростов-Великий и Сергиеву Лавру. Лобызая мощи св. угодников Божиих, он не упускал случая сближаться и с живыми подвижниками, жившими в этих обителях, беседовал с ними, принимал их благословение и наставления, присматриваясь в тоже время к порядкам и обычаям монастырей. Путешествие это произвело на душу его глубокое впечатление, обогатило его многими сведениями, расширило круг его воззрений и умудрило его на пути духовной жизни. Прибыв в Москву, он решился представиться архиепископу Филарету, тогда еще лишь только возженному светильнику Христовой Церкви, но который уже и в то время не мог остаться незамеченным, как град стоящий на верху горы. Филарет, приняв и благословив Антония, разговорился с ним. Беседа шла о Саровской пустыни и ея подвижниках, а потом о господствовавшем в то время мистицизме. Филарет и Антоний произвели друг на друга глубокое впечатление. Из Москвы Антоний отправился в Киев, где, конечно, еще более получил пользы для своей души и обогатился новыми благодатными дарами. С громадным запасом благодати духовной, христианской мудрости и опытности в делах иноческой жизни возвратился он в свою смиренную Высокогорскую обитель, способный уже умудрять на пути спасения и других. Все это не могло остаться незамеченным и молодой иеромонах обратил на себя внимание епархиальнаго начальства. 2 апреля 1826 г. иеромонах Антоний назначен строителем, т. е. настоятелем Высокогорской пустыни. Достойно внимания то обстоятельство, что среди арзамасскаго духовенства того времени было много лиц праведных и благочестивых, стоявших на высоте своего звания. То были спасский архимандрит Александр, соборный протоиерей Стефан Пименов, благочинный протоиерей Крестовоздвиженской церкви Иоанн Сахаров, Алексеевский протоиерей Афанасий Крутовский, Николаевский Иоанн Покровский (впоследствии архимандрит Иоаким), Введенский священник Авраамий, Благовещенский протоиерей Феодор Раевский. Алексеевская община, как известно, была тогда в полном духовном блеске и сияла подвижницами, во главе которых стояла праведница-настоятельница Ольга Васильевна. Среди арзамасцев-мирян, людей малообразованных и по большей части простых, было много твердых в вере и готовых на всякое дело благое. Воистину благодать Божия пребывала тогда в Арзамасе и Слава Господня сияла над этим городом! Все эти благочестивые люди имели тогда себе руководителем богоугоднаго старца Серафима Саровскаго, который всех поучал и наставлял, как жить и что творить во Славу Божию и во спасение своей души. Среди этих лиц о. Антоний, конечно, был одним из первых, влияние о. Серафима на него было также очень велико. Антоний во всех важных делах обращался за советами к о. Серафиму, сблизился с ним и посещал его несколько раз в год.　

Управление о. Антония было, конечно, лучшим временем в жизни и истории Высокогорской пустыни. Она цвела при нем духовно, но заботливость о. Антония простиралась и на внешнее благоустройство обители, за пять лет его настоятельства сделано было в этом отношении довольно много: 1) соборный Вознесенский храм возобновлен внутри и освящен вновь, 2) на чтимую икону Божией Матери, именуемую Иверскою, сделано сребро-позлащенная риза, 3) пчельник из монастырскаго сада что было далеко неудобно, перенесен в рощу и хорошо обстроен, 4) над монастырским колодезем устроена машина для накачивания воды в монастырь, 5) близ монастыря устроен скотный двор. Заботливость об обители не оставила о. Антония и тогда, когда он жил уже в Лавре. Так, когда строилась в обители теплая Покровская церковь, он прислал для нея план и оказывал содействие советами и пособиями.　

Около 1830 г. Антония начал смущать помысл о скором наступлении смерти. Хотя смерти он собственно не боялся, но мысль, что ему уже не долго остается жить, преследовала его неотступно и отнимала у него охоту от всякой деятельности, делая его безучастным ко всему. Он уже помышлял отказаться от настоятельства, чтобы провести остаток дней своих в заботах о своей душе, но предварительно поехал в Саров посоветоваться со старцем Серафимом. Серафим, беседуя с ним, сначала разсеял его мысли о скорой смерти, а потом предсказал ему новую большую деятельность, говоря, что ему предстоит не умирать, а жить и еще более трудиться. «Тебе Господь вверяет лавру обширную», говорил о. Серафим: «будь матерью для братии, а не отцом». Непонимая слова старца, Антоний отвечал ему: «Где уж убогой Высокорной пустыни быть лаврой. Хоть-бы быть в таком положении, как теперь находится, так и то хорошо». Но Серафим, не отвечая на это замечание, начал усердно просить Антония, чтобы он не отказывался принять в лавру тех Саровских монахов, которые пожелают туда перейти. Снова, не понимая предсказания, Антоний отвечал Серафиму, что едва-ли кому придет мысль из знаменитой и славной Саровской пустыни перейти в малую и бедную Высокогорскую. «Будь матерью, а не отцом для братии» говорил ему о. Серафим. А на обратном пути в Арзамас, Антоний заметил, что везший его послушник, плачет навзрыд. На вопрос, о чем, он отвечал, что о. Серафим сказал ему: «ну, вот и вам придется разстаться с о. строителем!»　

Через два месяца после этой беседы, Антоний получил письмо от митрополита Филарета,　 который вызывал его к себе, чтобы занять место наместника Лавры. Впоследствии митрополит Филарет сам разсказывал, что он был очень озабочен выбором наместника, мысль его остановилась на Антонии, но ему не хотелось вызывать человека из чужой епархии тогда, как много было людей своих, потому он долго колебался, но однажды явился к нему странник и назвал о. Антония, как достойнаго быть наместником лавры. Филарет сочел это за указание Провидения и вызвал Антония.　

Очевидно велика была разница между митрополитом Филаретом и архимандритом Антонием. С одной стороны — великий святитель, которому не было равнаго среди современников, европейски известное духовное лицо, великий ученый, полновластный управитель Московской епархии, лицо, облеченное особым доверием царей, одним словом всемирная знаменитость — с другой — простой монах, происходивший из крепостных крестьян, сделавшийся архимандритом и наместником лишь по милости того же митрополита, самоучка и вполне зависимый от митрополита человек. Все складывалось так, чтобы одному быть Господином, а другому рабом, но случилось иначе: оба они были истинные христиане и истинные монахи. Пред их мысленными очами предносились образы древних св. отцев, великих подвижников пустынножителей. Оба они стремились угодить Богу иноческою жизнью. Обоим были любезны проявления истинно-иноческой жизни в среде современников. Антонию лично или чрез других были известны все современные подвижники, в памяти своей он хранил все, что когда либо слышал или читал относящееся к этому любезному обоими им предмету. Вот на этой-то точке и произошло их сближение. Беседы с Антонием доставляли Филарету истинное утешение и наслаждение. Кроме того Антоний всеми мерами старался охранять спокойствие духа Филаретова и, как сведущий во врачебном искусстве, оберегал его телесное здоровье, и помогал ему в недугах. Узнав из частых бесед опытность и добродетельную жизнь Антония, Филарет избрал его своим духовником, делил с ним радость и горе, советовался в важных случаях своей жизни и даже, как опытному в духовной жизни, посылал для проверки некоторыя свои проповеди.　

В управлении лаврою, Антоний деятельно пекся о ея внутреннем и внешнем благоустройстве. Заметив, что в лавре забыт завет пр. Сергия о приятии и питании странных, Антоний очень сожалел об этом и с перваго же года своего управления начал, по временам предлагать трапезу странникам, а впоследствии учредил и постоянное питание странных. Для заболевающих богомольцев он устроил больницу. Для многочисленных слепцов и калек, стекающихся в лавру для прошения милостыни, располагавшихся прямо на земле, он устроил панели и скамейки. Открыл училище для бедных детей разнаго звания. Чтобы обезпечить их участь в дальнейшей жизни, завел в лавре различныя мастерския. Открыл школу иконописания. 16-ть студентов духовной академии принял на полное содержание лавры. Стены, окружающия лавру, и ея историческия башни пришли в ветхость. Антоний, оберегая их достославную древность, привел их в надлежащий вид. Пустыри и запущенныя места внутри лавры превратил в сады и цветники, дав возможность уборкой их в продолжении лета 25 бедным женщинам зарабатывать кусок хлеба. Возобновил и украсил храмы Божии. В Троицком соборе на чугунный пол, чтобы было не слишком холодно, зимою настилали сено, Антоний сделал его теплым. Благолепно украсил келию преп. Сергия. Заботами его в богатой, и без того уже, ризнице лавры прибавилось несколько перемен священнических и диаконских облачений в таком количестве, чтобы 40 священников могли выходить в одинаковых облачениях. По его мысли, на память о крашенинной ризе пр. Сергия, устроена на средства князя Долгорукова 40 риз и стихарей из белаго льнянаго полотна для совершения служб во дни памяти пр. Сергия (25 сентября и 5 июля).　

Сам всегда священнодействуя с умилением и благолепием, он заботился, чтобы все службы в лавре совершались благоговейно и величественно.　

Особое внимание обращено было им на духовную жизнь братии, помня всегда слова пр. Серафима: «будь не отцом, а матерью для братии» он искоренял пороки не наказанием и упреками, а увещанием, представляя красоту и доблесть добродетелей и срам и гнусность пороков. К подвижникам лавры он относился с большой внимательностью, следил за проявлениями духовной жизни и благодати Божией и своими наблюдениями делился с митрополитом, чем доставлял ему величайшее утешение. Добрыя дела Антония далеко не ограничивались пределами лавры: в 3-х верстах от нея он устроил Гефсимонский скит, где вскоре одна за другой возникли келии и ископаны пещеры, в которых совершались подвиги поста, молитвы и молчания. Неподалеку от скита возникла Боголюбская киновия, а в 5 верстах обитель Параклита.

 

Гефсиманский скит вскоре сделался любимым местом уединения для митрополита Филарета, а, под конец дней своих, и Антоний нередко удалялся туда, чтобы предаться умной молитве и созерцать в любимой им видимой природе Невидимаго Творца.　

Посетив, однажды, тюрьму Сергиевскаго посада, он был поражен нечистотой, сыростью и теснотой помещений. — «Это ведь то же люди!» сказал он и с помощию одной благотворительницы, его духовной дочери, он устроил для арестованных лучшее помещение и церковь во имя Божией Матери «Утоли моя печали». На дела благотворительности уходили все его доходы. Многим нуждающимся он выдавал пособия в виде пенсии, ходил всегда и всюду с кошельком полным мелкаго серебра, которое раздавал нищим. Когда он умер у него ничего не оказалось, не на что было похоронить его. Конечно он погребен на лаврский счет.　

Еще живя в Высокогорской пустыни, он слыл среди арзамасцев и окрестных крестьян врачевателем. Не переставал он помогать больным и в лавре　до самой своей кончины. Но более важными были раздаваемыя им врачества духовныя, он врачевал и словом и писанием, утешая и наставляя духовных чад своих и всех, кто к нему по этому поводу обращался. Сохранилось много его писем. Все оне дышат верой в Бога и любовию к Богу и ближним. Поэт в душе, любивший природу и умевший в твари познавать Творца, Антоний часто в словах и письмах своих начинал речь с природы и видимых ея явлений, а от них переводил мысли и внимание слушателей и читателей на предметы духовные.　

Не оставлял он без даров духовных и близкия его сердцу арзамасския обители: Алексеевскую общину, в которой подвизалась первая его наставница Ольга Васильевна и Высокогорскую пустынь, где он был пострижен и где осталась первая его паства. Слал туда он и свои учительныя письма и благословение на подвиги и дела благия, сопровождая свое благословение видимым его символом св. иконами. В некоторых благочестивых домах Арзамаса доселе благоговейно хранятся присланныя им св. иконы. В Алексеевском монастыре вечным памятником его осталась каменная часовня во имя «Живоноснаго Источника» Пресвятыя Богородицы, построенная по присланному им плану и на его средства.　

19 ноября 1867 г. Антоний лишился своего друга и благодетеля, митрополита Филарета. Кончина святителя глубоко поразила Антония, он с усердием и любовию занялся погребением и поминовением его и выполнил это святое дело самым достойным образом. Преемник Филарета, святитель Иннокентий отнесся к Антонию с должным уважением и благоволением, но потеря Антония была настолько тяжела, что он долго не мог утешиться и, чтобы хотя немного изменить настроение, испросил разрешение посетить после 37-летней разлуки свои родныя места, Лысково и Арзамас. Летом 1868 г. он совершил свое последнее путешествие. Мы уже говорили в главе XXII под 1813 годом, о благодатном и утешительном видении, которое он сподобился видеть в Алексеевской общине от чудотворной иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Впрочем в течении своей жизни он неоднократно удостаивался, в благопотребное для души его время, благодатных явлений.　

В 1871 г. 10 марта исполнилось 40 лет его наместнической деятельности. Начальство Московской духовной академии и общество Сергиевскаго посада устроили по этому поводу в честь его юбилейное торжество.　

В 1872 г. чувствуя слабость сил и здоровья о. Антоний просился на покой, но митрополит Иннокентий отвечал ему поговоркой: «Хоть лежа, да в корню оставайтесь!» Возвратясь в свою келью Антоний упал на колени пред иконой и произнес: «Да будет воля Твоя, Господи!» После этой попытки, он не смотря на свою старость и недуги, продолжал править лаврою еще 5 лет, до самой своей кончины.　

Пред наступлением войны с Турцией за освобождение славян он благословил у раки пр. Сергия отправлявшагося на войну Главнокомандующаго войсками Великаго князя Николая Николаевича Старшаго, а в январе 1877 г. собрал все свои последния силы, чтобы у той же раки преподобнаго Сергия приветствовать Императора Александра Николаевича с супругой и Августейшей их семьей.　

Когда тяжкая болезнь недопускала о. Антония ходить ежедневно в церковь, митрополит Иннокентий благословил устроить при его келии домовую церковь.　

Физическия страдания о. Антоний переносил благодушно, лишь по временам смущали его мысли о смертном часе, но потом он успокоился, удостоившись видения наяву, в Бозе почившаго митрополита Филарета, который, приблизившись к его одру, спросил: «Тяжело тебе?» — «Тяжело, Владыка святый!» отвечал Антоний. «Читай 5 раз Христос Воскресе и один раз Отче Наш!» сказал явившийся святитель и стал невидим.　

Когда старец лежал уже на смертном одре, братия лавры, чередуясь, безпрерывно читали ему св. Евангелие. После напутствия святыми таинствами покаяния, Причащения и елеосвящения о. Антоний тихо скончался, 12 мая 1877 года, на 85 году жизни и погребен в лавре, в притворе церкви св. Филарета Милостиваго, в которой погребены митрополиты Филарет и Иннокентий. Место для погребения избрано им самим, над могилой его находится белая мраморная плита с надписью.　

Чрез 11 лет после его кончины, в 1888 г. Господу Богу угодно было чрез чудесное исцеление явить, что о. Антоний был праведник, а также, что он и в загробной жизни не перестает заботиться о любезной ему Арзамасской Алексеевской общине. В ней была больная послушница Ксения Земскова, которая в течении 40 дней подвергалась ужасным припадкам: шею ея растягивало и загадывало голову назад, руки и ноги крутило в разныя стороны так, что кости трещали; то всю ее свертывало клубом, то вскидывало в разныя стороны, то растягивало с такою силою, что, казалось, все члены ея готовы разлететься по частям. Припадки так измучили ее, что она вся разбитая и изломанная 25 дней не могла двинуть рукой или ногой, не могла даже говорить, а 12 дней только по слабому дыханию можно было заключить, что она еще жива. Однажды, в тонком сне, явился ей о. Антоний, с открытой головой, в рясе, с панагией на груди, подал ей кисть винограда и бутылочку, говоря: «вот тебе, Ксения, маслице от Царицы Небесной, мажь себя им и голову»…

Проснувшись, больная помазалась маслом из лампады, бывшей пред иконою Божией Матери, и с этого времени стала поправляться, а чрез месяц была уже совершенно здорова. Достоверность этого разсказа Земсковой засвидетельствовали духовный ея отец свящ. Николай Страгородский, настоятельница общины Евгения и врач Н. М. Лебедев и об этом было напечатано в «Нижегор. епарх. ведомостях» № 16-й за 1888 г. и в «Церковных ведомостях» №№ 18–19 за 1897 год.　

15 февраля 1831 года в с. Выездной слободе Спасский архимандрит Александр, Высокогорский строитель Антоний, духовенство всех арзамасских церквей и многочисленный причт выездновской церкви, состоявший тогда из 5 священников, 2 диаконов и нескольких дьячков, отпевали бурмистра этого села Николая Ивановича Шипова, надгробный мраморный памятник котораго доселе показывает его могилу за алтарем Сергиевской напольной церкви. В Выеездной не было крестьян богаче Шиповых. Еще отец его был бурмистром и пользовался милостями помещика Василия Петровича; сын вместе с наследством получил, как бы тоже по наследству, и должность бурмистра. Не знаю каковы были Шиповы по отношению к крестьянам, думается что не особенно нежны и мягкосердечны: не такое тогда было время; не знаю и их отношений к знаменитым выездновским грабежам. Я знаю о Шиповых по разсказам их потомков, которые впоследствии близко породнились с нашей семьей, а известное дело, что едва-ли кто будет разсказывать про грехи своих предков; так и мои родственники в своих разсказах о старине, говорили о Шиповых только одно хорошее.　

Барский дом в Выездной был деревянный на берегу Теши, он сгорел в начале XIX столетия и более не возобновлялся, а у Шиповых дом был громадный каменный, в котором теперь помещается училище. К дому примыкал большой кожевенный завод, тут же были и бойни для баранов, которых Шиповы пригоняли десятками тысяч из Оренбурга и Уральска. Состояние Шиповых по смерти Николая Ивановича, определялось более чем в 300 000р. ассиг., тогда это было более чем теперь миллион. Одного оброку они платили барину 10 000р. асс. в год (т. е. 2857р. на теперешния деньги). По тогдашнему закону даже крепостным можно было иметь своих крепостных, поэтому и у Шиповых, не смотря на то, что сами они были крепостными Салтыковых, было несколько семей своих крепостных. Невольно возблагодаришь Бога, что мы живем не в те времена, и помянешь Царя-Освободителя Александра II. Можно себе представить, как жилось рабам у рабов, когда мы знаем о житье-бытье простых помещичьих крестьян… Дом Шиповых был полной чашей: всего в нем было много. Каково было о них общественное мнение, уж один Бог только теперь знает, но все им кланялись. Об выездновских крестьянах уже, конечно, и говорить нечего, богатые купцы арзамасские за честь считали знаться с Шиповыми, а духовенство, получая от них щедрыя даяния, также относилось к ним с почетом. Но были люди, которых боялись и сами Шиповы: это были главные управляющие делами и имуществом Салтыковых. Шиповы трепетали и пресмыкались перед ними; да и было чего трепетать: мы сейчас это увидим. Впрочем сам Николай Иванович умел ладить с этими людьми: он приносил им в жертву самыя святыя свои чувства. Даже в великом посте он не смел отказаться есть мясо за обедом вместе с управляющим. Он даже не намекнул, что не ест в посте не только мясо, но и рыбу… А нужно заметить, что, по тогдашним выездновским понятиям, есть в Великом посте мясо было грешнее, чем убить человека… но вот похоронили Николая Ивановича и остались после него вторая жена да сын от первого брака Николай Николаевич, хоть и молодой, но уже женатый и семейный человек. Парень он был не глупый, начитанный и много путешествовавший, но, воспитанный в богатстве, набалованный, не знавший границ своим желаниям, и он забыл главное, что он крепостной крестьянин. Дед его был бурмистр, отец то же — ну и ему захотелось быть то же бурмистром. Он думал, что должность бурмистра также будет переходить из рода в род, как бриллиантовый перстень, которым обручались его дед, отец, и он сам… Но он жестоко ошибся: главный управляющий нашел уже другого бурмистра, нужно было скромничать, стушеваться, припрятать лишнее отцовское добро, что бы не раздразнить им управителя и новаго бурмистра, а он пошел наперекор, нагрубил управляющему попал в немилость и, чтобы спасти свою спину и остатки отцовскаго добра, молодой Шипов подобно многим своим односельцам, принужден был убежать. Потом был пойман, как беглый и опять бежал… Был в турецких землях жил на юге России, попался в плен к кавказским горцам и оттуда опять убежал. (Ловок был бегать!) Как побывавший в плену, он был освобожден от крепостной зависимости и сделался херсонским мещанином. Двоим сыновьям своим он дал хорошее образование и они избрали жизненный путь, посвященный народному просвещению. Имущество свое Шипов, перед побегом, роздал на хранение своим родным и друзьям. Пока он пропадал, многие из них распорядились с его добром, как со своим собственным; а когда он возвратился чрез много лет в Арзамас, то у многих все уже было прожито, другие были настолько безсовестны, что сознавались Шипову, что то-то и то-то действительно принадлежало ему, но отдать отказались… Немногие отдали ему сполна… Под конец жизни, когда уже ему понемногу помогали дети, он путешествовал в Иерусалим, принес оттуда освященную при гробе Господнем икону Божией Матери Касперовскую, которую отдал в дорогую для него Выездновскую церковь, где она и ныне почитается прихожанами и в честь ея 9 октября ежегодно совершается празднество. Потом он жил в Бузулуке у своих родных, был в Петербурге, где представил императору Александру II свои стихи, за которые получил Высочайшую благодарность. Потом жил в новопокоренном Ташкенте, имел там ресторан, но это предприятие кончилось крахом. Всю жизнь свою он вел дневныя записки, описывал сначала свое привольное житье в богатстве, потом свои неудачи, лишения и скорби, скитания и путешествия. Он продал свои рукописи в редакцию «Русской Старины». Из его записок извлечена «История моей жизни», напечатанная в майской книжке «Русской старины» за 1881 г., а также и отдельно в небольшом числе экземпляров. Умер он в Москве в марте 1882 г., на улице и был узнан лишь по находившимся при нем бумагам… Шиповский дом, как имущество беглаго крепостного, перешел в собственность барина Сергея Сергеевича Салтыкова, детьми котораго в конце 1880-х годов продан под 2-х классное училище.

 

В ночь на воскресение 27 ноября 1832 г., в праздник Знамения Пресвятыя Богородицы, произошел пожар в Зосимской улице, при доме бр. Ивана и Сергея Васильевичей Скоблиных. Пожар этот за месяц до того предсказан Сегею Васильевичу Серафимом, подвижником Саровским. «Гнев Божий на вас!» сказал он Скоблину, когда последний по своему обычаю, возвращаясь с Покровской Урюпинской ярмарки, заехал в Саров, чтобы принять благословение о. Серафима и принес ему в дар бочонок лучшаго церковнаго вина. Когда испуганный Скоблин, начал спрашивать, какой это гнев Божий: не сам-ли он умрет, не жена-ли его? О. Серафим успокоил его, говоря: «этот гнев Божий с милостью». И действительно гнев Божий с милостью: сгорели только кожевенный завод и амбары, а новый деревянный дом и даже кожа, засыпанная в чанах, не сгорели. Скоблины были люди благочестивые и после этого события ежегодно праздновали день Знамения с особым усердием, заповедав это и своим потомкам, а преп. Серафима чтили, как угодника Божия, святого.[286]　

Урожай хлеба в 1832 году был скудный, особенно ржаного, а потому цены на него возросли до небывалой высоты: ржаная мука была в начале от 1р. 60к. до 1р. 80к. Пшеничная мука 2р. за пуд. Горох и крупа гречневая 2р. за меру, ячменная крупа 2р. 40к. за меру. Пшено 3р., лук 80к. и 1р. за меру. Среди зимы рожь была уже 20–24р. четверть, а мука 3р. 50к. асс.　

«Во многих местах от недостатка хлеба питались дубовыми желудями, древесными корами и кой-чем. А от сего-ли» — пишет в своем дневнике, заканчивая год соборный протоиерей Степан Пименович: — «или особливо от неблагорастворения воздухов в продолжении осени и в конце ея да и в начале следующаго года болезни, называемая врачами катарра, многих перебрала, а некоторую часть и переселила от сей жизни в другую. Это пути Провидения! Воровство, грабежи и даже смертоубийства… от недостатка, кажется, более в пропитании… особливо от безстрашия».[287]

Этот голод был очень тяжел для арзамасской бедноты. Старики, дожившие до голоднаго 1891 г., говорили мне «что это теперь еще за голод? а вот в 1832 году так голод был. Тогда во весь год ни песен, ни смеху не было слышно!» Достойно примечания, что этот голод также был предсказан о. Серафимом Саровским. Беседуя с одной арзамасской вдовой, Пелагеей Ив. Шкариной, этот св. старец, обыкновенно учивший не заботится о том «что ямы, или что пием», на этот раз приказывал ей непременно запастись хлебом.[288]

Игумену Нифонту он советовал запасти хлеба на 6 годовых погребов и говорил, что это уже 4-й голод, как он живет в Сарове.　

При недостатке хлеба некоторые арзамасские торговцы, забыв Бога, вздумали возвысить цены на хлеб искуственным образом, чтобы чрез то побольше нажить, но этот злой умысел разрушил достопамятный арзамасец, Александр Михайлович Заяшников. Накупив хлеба в других местах и привезя в Арзамас, он начал продавать его в убыток себе и тем спас многих своих сограждан от голодной смерти. Понесенный убыток Заяшников скоро загладил, а благодеяние его арзамасцы с благодарностью вспоминали даже 60 лет спустя.　

В ночь с 1 на 2 января 1833 года скончался в Саровской пустыни замечательнейший ея подвижник о. Серафим, имя котораго известно во всех концах нашего Православнаго отечества. Это был, по всеобщему согласному мнению, величайший из праведников XIX столетия. Город Арзамас счастлив тем, что о. Серафим жил так близко от Арзамаса, в родном ему Сарове, основанном достопамятным арзамассцем XVII столетия, иеросхимонахом Иоанном. О. Серафим бывал в Арзамасе еще будучи молодым послушником, когда его, как происходившаго из купеческаго сословия, посылали для покупок на ярмарки: Макарьевскую, Петровскую в с. Палец и Спасскую на Зеленыя горы. Вероятно, приходилось ему ночевать в Арзамасе при Саровской часовне, может быть он посещал при этом некоторые арзамасские храмы, ходил на почту и даже что-либо покупал для обители в арзамасских лавках. Но все это покрыто забвением и неизвестностью. Несравненно важнее то, что когда он уже отбыл свои послушания то уже подвизался на покое, близость Арзамаса к Сарову позволяла арзамасцам без особаго труда пользоваться его наставлениями, утешением и благословением. Почти в каждой коренной арзамасской семье сохранились воспоминания о нем, о его назидательных беседах и даже предсказаниях. Можно с уверенностью сказать, что молитвы, наставления и благословения о. Серафима низвели на Арзамас много благодати Божией и то благочестие, которое процветало в Арзамасе во второй половине его «Золотого века», в значительной части насаждено было им.　

До самого дня открытия св. мощей его в Арзамасе, положительно, за каждой литургией приходилось слышать многократно воспоминаемое имя Иеромонаха Серафима: почти каждая семья записывала его в свои поминания вместе со своими родными.　

Почти в каждом доме в Арзамасе был его портрет и младенцы арзамасские с самыми первыми понятиями о Боге узнавали и имя отца Серафима. Никто из арзамасцев не сомневался в том, что он праведник и все они чаяли открытия святых мощей его. И преподобный Серафим не забывал Арзамас. Со временем прославления его совпало прекращение бед и неудач, обрушившихся на Арзамас в конце XIX столетия, и начало новаго его процветания. Во дни прославления преподобнаго Серафима и Арзамас был прославлен царевым пришествием. Вся Россия была обрадована прославлением его, но едва-ли не более всех городов русских радовался тогда Арзамас. Немедленно по открытии св. мощей его, в Арзамасе возобновлен 42 года находившийся в запустении храм и посвящен его имени, а потом в честь преподобн. Серафима установлен ежегодный крестный ход к этому храму с остановкой у Саровской часовни, где преподобный останавливался, и с шествием по Старо-Московской улице, которую он совершал путь.

 

Замечательно пророчество пр. Серафима о будущности Арзамаса. Утешая старицу Дивеевской обители Евдокию Ефремовну, (впоследствии инокиню Евпраксию) и предсказывая о будущей славе и благоустройстве Дивеевской обители, он, между прочим, сказал ей: «Дивеево-то лавра будет, Вертьяново город, а Арзамас губерния». Предсказание о Дивееве сбылось воочию всех, что же касается Арзамаса, то может быть проречение преподобнаго еще сбудется во время свое, а, может быть он говорил иносказательно, разумея оживление, многолюдство и славу Арзамаса во дни прославления его, когда в Арзамасе имели прибывание Нижегородский губернатор и Епископ Назарий и проследовал чрез Арзамас Государь Император, Государыни Императрицы и Особы Царской Фамилии, не говоря уже о множестве перебывавших в Арзамасе министров, сановников и архиереев.　

2 августа 1833 года скончалась, а 5-го погребена жившая в Алексеевской общине бывшая московская купчиха Прасковья Ивановна Мухина, на средства которой в этом монастыре построен больничный корпус и при нем прекрасный храм св. великомученицы Варвары. 10 сентября, в 40-й день ея, в Алексеевской общине совершали божественную литургию и поминовение высогкогорский строитель Сергий, соборный протоиерей Стефан Пименович и пр. духовенство.[289]　

В том же 1833 году совершились в Арзамасе следующия события:　

Помещик арзамсскаго уезда Георгий Григорьевич Караулов передал в Высокогорский монастырь чудотворную икону Божией Матери Всех Скорбящих Радости, которая доселе привлекает в эту обитель многих богомольцев а также в течении года посещает г. Арзамас и многия селения уезда, где по этому поводу совершаются в честь ея торжественныя богослужения. Прославление этой иконы совершилось незадолго пред тем следующим образом. По Кончине помещика Григория Феодоровича Караулова осталось три имения: Арзамасское, при сельце Забелине, ардатовское и саратовское. Наследниками были два сына Сергей и Георгий. Первому досталось старинное родовое поместье Забелино, а второму ардатовское именье, в котором было более крестьян. Из-за саратовскаго же имения у них произошел спор, дошедший до такой вражды и ненависти, что братья даже не хотели видеть друг друга. Тем временем Георгий заболел глазами, а потом и совсем ослеп и более полугода не мог видеть даже солнечнаго света; никакия врачебныя пособия ему не помогали.　

Когда он уже потерял надежду на выздоровление, однажды явился ему во сне благолепный старец и сказал: «У брата твоего, в Забелине, есть икона Божией Матери всех скорбящих Радости, если ты съездишь к нему, помиришься с ним и, отслужив молебен с водосвятием пред этой иконой умоешь глаза св. водой, то прозришь. Иначе же останешься слепым на всю жизнь.» Караулов сначала принял это видение за обыкновенный сон и не думал ехать, но жена уговорила его и он, спустя уже много времени, поехал, брат принял его холодно. Послали в село за священником, чтобы отслужил молебен. Священник прибыл, но, ко всеобщему удивлению во всем доме не оказалось иконы Скорбящей Божией Матери, хотя, по православному обычаю, все комнаты барскаго дома были украшены многочисленными св. иконами. Георгий уже сомневался в том, что явление было от Бога, продолжал считать его за простой сон и хотел уехать домой, но священник обойдя все комнаты дома, начал искать св. икону по амбарам и людским избам и, наконец, нашел ее в сенях одной избы, над дверью, всю в пыли и тенетах, очистил, омыл и принес в дом. Тотчас же начали молебен. Как только умылся Караулов св. водой — тут же прозрел. Он примирился с братом, отдал ему все саратовское именье, в котором было до 200 душ крестьян, а у него выпросил себе только эту св. икону.　

Чрез несколько времени Сергей Караулов умер, а все его имение досталось его брату Георгию, который, будучи по выбору дворянства судьей, жил в Арзамасе, где у него в доме находилась и икона, уже украшенная серебро-позлащенной ризой, с жемчугом и разноцветными каменьями; каждую субботу пред этой иконою пели молебен. Однажды в один и тот же день пришли в дом Караулова две слепыя мордовки, обе из разных мест: одна из казанской губернии, а другая из Курмышскаго уезда, Симбирской губернии и просили позволения отслужить молебен с водосвятием пред иконой Божией Матери, так-как обе оне, каждая в своем месте, видели благолепнаго старца, который, явясь им во сне, приказывал идти в г. Арзамас, в дом Карауловых, отслужить там молебен пред иконою Божией Матери, умыться св. водой и обещал, что оне прозреют. По совершении молебна обе оне действительно прозрели.[290]　

В 1833 году Караулов, умирая завещал сыну своему, Ивану Егоровичу похоронить его на Высокой горе, отдать туда же чудотворную икону и позаботиться о построении там в честь ея придела.　

Придел этот устроен в новом, теплом Покровском храме и освящен игуменом Иоанникием 11-го ноября 1845 года. В 1837 г. барон Николай Антонович Шлиппенбах пожертвовал 5000р. асс. (1428р. 50к. сер.), с тем, чтобы на проценты с этого капитала вечно теплилась пред св. иконою неугасимая лампада. Благоговейное почитание этой св. иконы широко распространено по окрестности и на поклонение ей стремятся богомольцы с разных сторон. В 1880 г.г. при епископе Модесте и игумене Софронии, учрежден указом обычай носить ежегодно в известное время икону в Арзамас, по общему ходатайству всего городского общества. Окрестныя селения последовали тому же примеру.　

В том же 1833 г. особо-Троицкая церковь, приходская стоящая на месте Особнаго Троицкаго монастыря, упраздненнаго в 1764 году, переименована в Свято-Духовскую для более удобнаго различия от другой Троицкой приходской церкви, находящейся по соседству.[291]　

В 1833 г. на заводе П. И. Подсосова поставлена первая в Арзамасе паровая машина, которая качала воду, пилила дрова, и толкла дуб. Должно полагать, что это была первая паровая машина во всей Нижегородской губернии. Впрочем арзамасцы не обращали на нее особою внимания и считали ее за прихоть богатых людей.　

В 1834 г. на Крещенье мороз был 28 градусов. Соборный протоиерей Стефан Пименович неся крест на иордань, чувствовал охлаждение перстов.[292]　

От 2 марта 1834 г. последовал указ св. Синода епископу Нижегородскому и Арзамасскому Амвросию с предписанием: «Представить св. Синоду обстоятельное сведение когда и на каком именно основании учреждена Арзамасская Алексеевская община?» При рапорте от 26 мая Преосвященный Амвросий представил историческое описание общины и копию с ея устава, даннаго основателем и учредителем ея иеромонахом Феодором, при чем со своей стороны отозвался, что: «сия община есть краса и венец всех женских Нижегородской епархии монастырей».[293]　

В 1834 г. 22 апреля в день Светлаго Воскресения литургия в соборе началась в 5 1/2 часов по благовесте с пушками, как пишет протоиерей Стефан Пименович в своем дневнике. По разсказам старожилов в старину на Пасхе ежегодно, около собора палили из пушек, уцелевших еще со времен существования арзамасской крепости.　

1834 год унес в вечность многих выдающихся в истории Арзамаса лиц: 1 июня скончался достопамятный и неусыпный староста Воскресенскаго собора, Сергей Васильевич Быстров, ревности котораго и любви к благолепию Дома Божия, более всего обязан Арзамас построени ем обширнаго и благолепнаго Воскресенскаго собора.

11 июля скончался местный протоиерей Благовещенской церкви, бывший уже на покое, Феодор Герасимович Раевский. Это был старец весьма чтимый за свою простосердечную любовь к прихожанам. Как и вообще водилось в те патриархальные времена, прихожане в важных обстоятельствах своей жизни не редко обращались к нему за советами. Многих из небогатых прихожан он ссуживал и деньгами, давая, большею частию, под залог домов. Бог благословил о. Феодора Герасимовича хорошим потомством: старший сын его Дмитрий Феодорович был священником в арзамасской Рождественской церкви и оставил по себе добрую память в сердцах не одних только своих прихожан, а и всех арзамассцев; другой сын, Михаил, был протоиереем при Русской миссии в Вене, третий, Иоанн, протоиереем в храме Христа Спасителя в Москве. Внучки о. Феодора Герасимовича, дочери Дмитрия Феодоровича, рано осиротевшия, были впоследствии за протоиереями и священниками, а в настоящее время правнук Феодора Герасимовича, уроженец г. Арзамаса Сергий Страгородский, бывший некоторое время ректором С.-Петербургской духовной академии состоит в сане Архиепископа Финляндскаго. Дом Раевских небольшой деревянный, принадлежит ныне мещанину И. И. Иконникову и находится на Богословской горе. Отпевали о. Феодора в Благовещенской церкви 12 июля архимандрит Александр, высокогорский строитель Сергий и старшее городское духовенство. Погребен он на Тихвинском кладбище.

2 октября 1834 г. во время утренняго присутствия в Арзамасском магистрате внезапно умер от удара городской голова Алексей Александрович Студенцов. Неожиданна и поразительна была его кончина, необычайно и погребение. Бездыханный труп его на дрожках перевезли из магистрата в дом его, что ныне И. П. Серебрянникова, на Мостовой улице. Разговорам и аханью в городе, конечно не было конца. Родные плакали, рыдали, но нужно же было его и хоронить. 4 октября в день назначенный для погребения, в Благовещенской церкви собрались архимандрит, протоиереи и священники, совершили проскомидию и готовы были идти за останками усопшаго, как вдруг присылают им сказать: «погодите»! Арзамасские чиновники и врачи того времени были далеко не безкорыстные люди и смерть Студенцова для них была находкой. Они все молчали, целых двое суток, а когда с благовещенской колокольни раздались удары большого колокола к выносу, они, как воронья, услыхав трупный запах, слетелись за добычей. «Анатомировать!»… раздались грозные голоса их!.. В доме Студенцовых раздались рыдания сильнее, чем два дня назад, когда получена была весть о внезапной кончине отца семьи. «Анатомировать? в такое время, когда уже готовились нести тело умершаго в церковь?» Анатомирование считалось в то время и постыдным, и страшным, и даже чуть-ли не вредным для самой души умершаго. Но слезами взять было нельзя. Одни чиновники уезжали другие приезжали,　явилась и стража из солдат… А протоиереи в то время и сидели, и похаживали по алтарю, и в окошечко посматривали, как доктора и чиновники разъезжали взад и вперед… и литургию начинать до выноса необычно, и выносить покойника не велят, и разойтись грешно… Так прошло до полудня. Студенцовым уже кто-то объяснил, что нужно брать деньгами начались переговоры и кончились выдачей целых 2000р. Хоронить разрешили… Литургия началась в 1 час дня, схоронили в 4-м часу, а поминальный обед кончился в исходе 6-го.

Здесь уместно сказать несколько слов о Студенцове. По рождению он был небогатый мещанин, торговал холстом и жил в Большой улице, где его старинный деревянный дом в 3 окна и сейчас еще стоит довольно прочно. Образования он не получил никакого, характер имел грубоватый и самолюбивый и к тому же был известен скупостью и неподатливостью. В 1820 годах он сделался откупщиком, между прочим вел это дело и в компании с А. М. Заяшниковым, хотя разница в характерах их и была очень большая. Благодаря удачным результатам откупных операций, Студенцов нажил порядочный капитал и приобрел несколько больших домов в Арзамасе; благодаря солидности капитала, его выбрали и в должность городского головы, но сделать что либо такое, чтобы память о нем осталась в Арзамасе навсегда он так и не собрался, если бы его не вовлекли в доброе дело обманом. Случилось это так. Когда строился собор, все состоятельные арзамасцы уже принесли свои доброхотныя даяния на это святое дело, а Студенцов все мялся, откладывал до другого времени, да все только обещал… Была у. него какая-то опека, в которой, между прочим, находились и именные банковые билеты на большую сумму… Давно уже он подумывал нельзя ли их отдать в залог при взятии откупов, и вот, однажды, он обращается к городскому голове Петру Ив. Подсосову за дозволением это сделать. Подсосов был сведущее Студенцова, знал, что этого сделать нельзя, но воспользовался случаем взять что-нибудь и со Студенцова на постройку собора… «Так то так», говорит он ему — «да вот на собор-то ты ничего не даешь. Ты пожертвуй нам на позолоту иконостаса, мы тебе и позволим заложить детские билеты». Студенцов подумал и согласился. Так-как денег у него свободных тогда не было, то он на позолоту иконостаса пожертвовал векселями 18 000р. асс. (то-есть 5150р. сер.). Сиротские именные билеты дали ему в руки и он повез их в Петербург, но, когда представил в залог, то их не только не приняли, а еще пригрозили ему отдачей под суд за растрату имущества, находящагося в опеке. По векселям он отдал безо всякого спора.[294] Могилы Студенцова и его родных, с ценными мраморными памятниками, ныне покачнувшимися, находятся на Всехсвятском кладбище у самаго входа в храм.

10 октября 1834 г. Император Николай I в первый раз прибыл в Нижний-Новгород и пробыл там 3 дня. Многие жители Арзамаса, движимые любовию к Царю и сгорая желанием лицезреть Его, нарочно ездили в Нижний, чтобы только посмотреть на Царя. А небогатые люди даже ходили пешком за 112 верст. В числе подобных пешеходов-патриотов был скорняк Петр Андреев Зобнин, которому тогда было уже около 60 лет (он умер в 1869 году, имея более 95 лет).

12 апреля 1835 г. в пятницу на Пасхе скончался известный арзамасский купец Петр Иванович Скоблин. 14-го на Радоницу его хоронили. Здесь уместно сказать несколько слов о самом Петре Ивановиче и его родне. Фамилия Скоблиных одна из самых почетных и старинных в Арзамасе. Сохранилось семейное предание, впрочем, никакими фактами недосказанное, что предки Скоблиных были природные арзамасские туземцы-мордва, восприявшие святое крещение. В окрестностях Арзамаса эта фамилия встречается только в селе Якшени, что ныне находится в Княгининском уезде. Во дни Петра Великаго жил в Арзамасе посадский человек Никита Иванов сын Скобелин с сыновьями Иваном и Федором. От них-то и произошли все Скоблины. Федор Никитич родился в 1721 г., жил на низу, в приходе Благовещения и имел свой большой кожевенный завод, на котором, при дешевизне труда работали самым первобытным способом: дуб толкли в ступах пестами, а кожу прыскали дегтем из рта и потом мазали а не прямо макали в деготь. Завод его был один из крупных, потомки его жили по той же улице более ста лет, так что самая улица получила название Скоблинской. У Федора Никитича было три сына: два Ивана, большой и малый, да Василий. После них потомство разделилось еще на несколько домов, при чем потомки Ивана малого до ныне слывут под другой фамилией Малыгиных.[295] Петр Иванович был старший сын Ивана большого и родился в 1764 году. Женат он был на дочери богатаго купца Василия Михайловича Фадеева или Телегина, Татьяне. О В. М. Фадееве мы уже говорили в XVIII главе и в XIX под 1807 годом. Скоблины никогда не были первыми людьми в Арзамасе, потому что не имели особенно больших капиталов, но почти всегда были в числе первых, потому что умели откликнуться на всякое благое общественное дело.

Петр Иванович в свое время, как старший в роде Скоблиных, был самым видным представителем этого рода. Как общественный деятель он некоторое время (в 1814 г.) был городским головой, принимал участие в постройке Воскресенскаго собора, в Благовещенской церкви перелил большой колокол, причем пожертвовал около 200 пуд. меди от себя (смотри выше, под 1827 г.). Кожевенный завод его был одним из самых крупнейших в Арзамасе и его каменныя кожевни, приспособленныя теперь для разных других целей, существуют до сих пор, принадлежат г.г. Стригулиным. Петр Иванович имел одного сына и 2-х дочерей, сын его, Иван Петрович в 12 лет лишился зрения, но его женили и он имел взрослых 8 сыновей и 3 дочерей. Петр Иванович мечтал, что все внуки его вырастут и будут жить в Арзамасе и, скупив почти целый квартал, выстроил 7 каменных домов для жительства своим потомкам. Но обстоятельства сложились иначе: по смерти его потомки его принуждены были разъехаться по разным городам, жили и в Москве, и в Киеве, и в Самаре и много кое-где еще и даже тем, которые остались в Арзамасе, не пришлось жить в построенных им домах, которые чрез 60 лет после его кончины все уже перешли в чужия руки, а ныне принадлежат Жевакиным, Стрегулиным и Иконниковым, а один дом даже разобран. Все это еще лишний раз доказало непрочность всего земного!　

Летом 1835 года производились перестройка здания уезднаго училища, а 15 сентября в воскресенье, по этому случаю, совершен из собора в училище крестный ход, сопровождавшийся молебном с водосвятием.[296]　

В 1836 году Арзамас посетил по делам своей службы известный герой, генерал Иван Никитич Скобелев, дед известнаго, впоследствии, современнаго нам героя Михаила Дмитриевича Скобелева. Из записок соборнаго протоиерея о. Стефана Пименовича видно, что генерал 13 января призывал протоиерея дважды к себе, разсказывал ему как нужно служить молебен о победе над врагами. Молебен совершен был принтами соборным, Рождественским и Зосимским очень торжественно, к общему удовольствию и Скобелева и протоиерея.　

Должно полагать, что Скобелев был в Арзамасе не однажды, потому-что это было зимою, а в памяти Арзамасцев запечатлелись маневры, произведенные Скобелевым летом. К сожалению те, кто помнит эти маневры, не могли сообщить мне в котором году они были. Общий план маневров представлял взятие города и таким образом Арзамас был взят Скобелевым со стороны Всехсвятскаго кладбища.　

30 июля 1836 года в Благовещенской церкви отпевали одного из старожилов Арзамаса Сергея Федоровича Бебешина, который родившись небогатым мещанином, сделался, впоследствии купцом второй гильдии и один из первых в Арзамасе заслужил своим потомкам потомственное почетное гражданство. От трех сыновей его в Арзамасе громадное потомство. Бебешин и его дети торговали баранами, салом, мясами и имели кожевенные заводы.　

1836 г. 18 Октября в с. Новом-Усаде, в 8-ми верстах от Арзамаса освящен обширный новый каменный храм во имя Живоначальныя Троицы. Освящал архимандрит Александр и с ним 12 священников. Большинство жителей Новаго-Усада были тогда рабочими на арзамасских кожевенных заводах.　

В 1837 году в главном храме Саровской пустыни, Успенском соборе, закончено украшение богатыми серебро-позлащенными ризами икон в иконостасе и на столпах. Храм получил чрез это чрезвычайно благолепный вид. Этому украшению, стоившему больших денег, много способствовал Арзамасский купец Иван Васильесвич Быстров, принявший в Сарове монашество под именем Иринарха. Еще задолго, будучи мирянином и живя в Арзамасе, Иван Васильевич любил благолепие дома Божия, памятником чего осталась серебряная риза на храмовой иконе св. апостола Иоанна Богослова в Рождественской холодной церкви; надпись на этой ризе гласит, что она сооружена в сентябре 1808 г. усердием купца И. В. Быстрова.　

В 1839 году зима и весна были необычайныя, до меня дошли записки об этом современников: протоиерея Степана Пименовича, деда моего С. В. Скоблина и дяди Д. Ив. Скоблина, из общаго свидетельства которых, видно следующее: зима стояла почти вся теплая, на крещение мороз был 7 и 8 градусов, но весна была поздняя и холодная: 8 и 9 марта был мороз в 27 градусов; Пасха была 26 марта и в 1-й день был мороз в 25 градусов. 5 апреля снежная буря, 12 подморозило добре (выражение Степ. Пим.). 15 апреля еще мочили зольную кожу с заводов на льду, но в тот же день выбрали, потому-что вода стала прибывать (пишет дедушка), но лед на Теше стоял еще до 18 апреля; 16 апреля подпало снегу еще и продолжался до 30 апреля. На санях ездили очень долго, а в оврагах снег лежал до Троицы, которая в тот год была 14 мая. В мае дождя не было, а потому, вследствие продолжительной засухи, 28 мая, в 9 восресенье по Пасхе, вместе с обычным крестным ходом в Ильинскую церковь совершено было и молебствие о ниспослании дождя. Впрочем урожай хлеба был плохой; цены ржаной муки были 11 сентября 1р. 80к., а 17 ноября 1р. 65к. ассигн. за пуд.　

В 1840 году, 31 марта в 5-е воскресенье Великаго поста в холодной Ильинской церкви уничтожили престол во имя св. ап. Матфия, вновь в том же алтаре престол был посвящен св. Кресту; тогда же старинные резные иконостасы в этом храме заменены новыми. Старыми не дорожили и один отдали в какое-то село, а другой более 10 лет стоял, в небрежении, у входа в холодную церковь, но здесь его увидел епископ Иеремия, обратил не него особое внимание и велел поставить в главном алтаре.　

9 сентября в холодной Ильинской церкви вновь, после переустройства, освящен придел св. Креста усердием старушки из дворян Марфы Васильевны Патрикеевой, которая и ранее благотворила Ильинской церкви и жила около нея.　

В 1840 году умер купец Григорий Иванович Сурин, имевший большой каменный дом в Мостовой улице и кожевенный завод, торговавший прежде и баранами. Памятником его, кроме придела Всех Святых в соборе, остались еще пожертвованныя им серебро-позлащенныя ризы на местных иконах в Богословской церкви, а в 1841 году 20 января в Благовещенской церкви отпевали его свата, Василия Ивановича Скоблина. Это был брат Петра Ивановича. В течении 70 лет своей жизни он видел много счастья и несчастья. Мы уже ранее кое-что о нем говорили, теперь скажем подробнее. Женат он был три раза: в первый раз на дочери именитаго купца Ив. Ив. Цыбышева, Агриппине, которая вышла за него 13-ти лет и жила с ним около двух лет. На Тихвинском кладбище доселе сохранилась ея надгробная чугунная доска и, читая надпись на ней, посетители кладбища дивятся, как рано вступали в старину в супружескую жизнь!.. Во второй раз он женился на дочери так же богатаго купца Петра Ивановича Перетрутова, большой каменный дом котораго, принадлежащий ныне г.г. Стрегулиным, находится близ спасскаго болота. Третья жена его, Агриппина Григорьевна, была взята из г. Краснослободска из богатой купеческой семьи Образцовых. Когда после смерти родителей Петр Иванович отделился и выстроил свой собственный дом, то Василий Иванович остался на отцовском месте и таким образом ему достался старинный родовой Скоблинский кожевенный завод, но дом он выстроил новый каменный большой… В 1840 году он пожертвовал в Благовещенскую церковь колокол в 250 пудов, который и доныне известен под именем Скоблинскаго. В 1814 году, когда Петр Иванович был городским головой, Василий Иванович служил бургомистром. При постройке Воскресенскаго собора он был попечителем. В это время он скупал по соседству со своим домом деревянные домишки бедных соседей, лес сломанных домов и надворных построек весь шел на дрова на соборные кирпичные заводы а пустыри Василий Иванович присоединял к своему дворовому месту, которое чрез это сделалось очень обширным. Пожар 1823 года, истребивший большую часть низоваго Арзамаса, застал Василия Ивановича врасплох: когда загорелось, у него шел пир горой, он просватал тогда дочь свою Глафиру за сына купца Григория Ив. Сурина, о котором мы только что говорили. Пожар истребил у Скоблина завод и все постройки, у дома обгорели деревянныя крыльца, но самый дом был каменный и не сгорел, а даже сослужил службу и соседям: под защитой этого дома уцелели несколько деревянных домов расположенных в юго-западном углу Арзамаса. Два из этих домов принадлежали моим предкам, один из них существует до сих пор, а другой перестроен. Торговыя дела Василия Ивановича прежде шли хорошо, но к концу его жизни позапутались, так что ему пришлось приостановить платежи и по смерти его дом, завод и все имущество проданы с аукциона. Дом его принадлежит ныне наследникам Ускова, а завод, перешедший чрез несколько рук, г. Жевакину.　

Для торговцев кожевенным товаром он должен быть особенно памятен тем, что первый придумал солить сырую кожу. До него этого никто не знал, а между тем соленая кожа всегда выходит в деле лучше, чем сухая, да и вес в ней чрез это соблюдается, не говоря уже о том, что соль кожу никогда не испортит, а сушеная кожа может еще испортиться от подмочки и от моли. И так все русские кожевенные торговцы должны-бы в складчину поставить памятник В. И. Скоблину. Но где ему этого дождаться, когда большинство русских торговых людей не знают, что необходимыя для каждаго из них счеты изобрел именитый человек Строганов, который то же кажется никогда не дождется памятника, потому что был русский и изобрел для одних русских. Во всю свою жизнь Василий Иванович гонялся за богатством и ради богатства жертвовал даже счастьем своих детей. Особенно жалка участь дочери его, Александры, принесенной в жертву богатству: она была выдана за муж за совершенно глупаго человека, сына богатаго купца Ивана Ивановича Мочалова. Не говоря уже о том, что она перенесла, живя с дураком, в домашней жизни, упомяну о том, что разсказывали мне очевидцы. В праздники она ходила к службе во Владимирскую церковь и становилась на левой стороне, а муж ея стоял на левом клиросе и дразнил ее языком. Она, конечно конфузилась, а стоявшия около нея женщины, часто-часто видели, как из глаз ея текли горькия слезы на золотыя кольца и бриллиантовые перстни…

8 мая 1841 года в день Иоанна Богослова Пришлось Вознесение. Из собора два крестных хода вышли одновременно: к Богослову пошли соборный протоиерей Стефан Пименович, Благовещенский Иван Александрович и Ильинский о. Никандр, у Николаевскаго монастыря к ним присоединился протоиерей Иван Львович Покровский, а на Высокую гору отправились выездновские священники Петр Терновский и о. Максим да спасский о. Владимир.[297]

1841 1 июня в 9 воскресенье по случаю бездождия, когда в соборе собралось духовенство для обычнаго крестнаго хода в Ильинскую церковь, по предложению благочиннаго протоиерея Ив. Ос. Сахарова совершено молебствие о ниспослании дождя по отшествии крестнаго хода в соборе, как и всегда началась поздняя литургия, на которой также читались молитвы о дожде…

14 июня, так-как бездождие продолжалось, опять совершено молебствие о дожде с крестным ходом около всего города. Накануне были всенощныя пророку Илие. Самое молебствие по словам дневника протоиерея Стефана Пименовича совершалось так: после литургии, в соборе совершен молебен Господу Богу и Божией Матери, пред чудотворной ея иконой Казанской, принесенной из Макарьевской церкви, с акафистом и водосвятием. При различном пении, о. Стефан прочел 3 молитвы о дожде. Затем начался крестный ход. У Саровской часовни о. Иоанн Львович Покровский прочел 4-ю молитву, пройдя Мостовую улицу И. О. Сазаров читал 5-ю, против Рождественской улицы 6-ю, против Ильинской церкви — молитву Пророку Илие, у Прогонной улицы 7-ю молитву о дожде. Пройдя улицу Казармы и огороды Алексеевской общины, спустились на низ, а поднялись в гору с образами одни у Троицы, а другие у Саровской часовни.　

Весною 1842 года опять было бездождие, а потому в день Преполовения, 13 мая, совершено было особое молебствие таким образом; по окончании литургии, молебен в соборе пред Казанской иконой Божией Матери, затем обычный крестный ход на р. Тешу и после его употреблено 3 часа времени на обход всего города с крестным ходом, было 7 литий и великая ектения.[298]　

В 1843 году учреждено Высочайше утвержденное общество пароходства по Волге. Дальнейшее развитие пароходства оживило Волгу и ея берега, дало дело и хлеб миллионам народа, торговля и промышленность увеличились, водой по Волге везли только самые тяжелые и дешевые товары, а все более ценные грузы шли в Нижний и Москву, гужем. Проезжающие из Бухары, Оренбурга, Уральска, с низовьев Волги, с Кавказа и из Персии ехали в Москву и Петербург на лошадях, неминуемо, чрез Арзамас, а на Нижегородскую ярмарку чрез него же лежал путь с Дона и из Украйны. Вся Крымская бакалея шла гужом на волах. В июле и августе, днем и ночью над Арзамасом стон стоял от скрипа колес и звона колокольчиков, ехали персы, армяне, горцы, казаки, бухарцы… С открытием пароходства все это, по немногу, стало исчезать и в течении 25 лет совершенно исчезло. Железныя дороги докончили то, чего не могло отбить у Арзамаса пароходство. В течении 40 лет из 130 постоялых дворов 110 было закрыто, ямской и извозный промыслы прекратились. Шорное, экипажное и кузнечное ремесла сократились до минимума, а при падении всего этого и отсутствии проезжающих упала торговля и всеми другими товарами. При совершенной непригодности р. Теши для судоходства и отдаленности, более чем на 100 верст, от Волги и Оки, арзамасцам нечего было и думать о какой либо выгоде от пароходства, а об железной дороге они хлопотали целых 40 лет, что первыя ходатайства об ней возбудили еще деды, а первые плоды от железной дороги пришлось вкусить лишь их внукам после того, как почти все в Арзамасе успело уже перевернуться вверх дном.　

В 1844 г. в нижнем этаже Введенской церкви уничтожена палатка и устроен левый придел во имя св. мучениц Софии, Веры, Надежды и Любви. Устройство произведено на средства городского головы Алексея Ивановича Подсосова и по усердию его жены Надежды Сергеевны.

12 июня 1844 года скончался в день своего ангела пр. Петра Афонского, а 14-го погребен знаменитейший арзамасец и вечной памяти достойный, потомственный почетный гражданин Петр Иванович Подсосов. Не много было таких сынов у Арзамаса за все 350-летнее время его существования. Почтим здесь добрым словом его память.　

Фамилия Подсосовых существовала в Арзамасе еще в первой половине XVII столетия, но до XIX столетия она ничем особенно не выделялась. Жили Подсосовы на Московской улице, в мясном ряду, торговали мясом, а потому, по арзамасскому обычаю, даже носили другую фамилию Мясниковых, Эта последняя фамилия настолько была общеизвестна, что даже письма, адресованныя на имя Мясниковых и посланныя с почтой, доставлялись Подсосовым безо всякой задержки. В начале XIX столетия главой семьи был Иван Васильевич Подсосов (сконч. 5 марта 1830 г.) по жене своей Екатерине Яковлевне (ск. в 1813 г.) он был свояком Сергею Федоровичу Бебешину, (сконч. 29 июля 1836 г.), о котором говорено выше. Торговали они одними и теми-же товарами: мясами, салом, баранами, овчиной и сырой кожей. У Подсосова было 4 сына: Петр, Василий, Павел и Алексей. Переженив всех их, он разделил их двое-на-двое: старшего Петра и младшего Алексея вместе и средних тоже вместе. Средние оба умерли ранее отца, а Петр и Алексей впоследствии разделились и каждый из них повел большия дела. Отец в последнее время жил не делая ничего, даже по старости и в разуме мешался. Петр Иванович развел такое дело, какого до него в Арзамасе никто еще не вел, да и после едва-ли кого Бог приведет вести. В его руках сосредоточена была торговля овчиной, как русской так и калмыцкой. Ее ему везли в Арзамас со всех сторон, бывали годы, когда у него проходило по 300 000 овчин. Это такое количество, какого нигде, ни у кого и, кажется, никогда не собиралось. Не даром в шутку его называли «овчинным богом». Русскую овчину он продавал арзамасским овчинникам, а калмыцкую в село Богородское в контору помещика графа Шереметева. Дело велось так: контора покупала овчину у Подсосова в кредит, граф выдавал векселя, которые Подсосовым представлялись в Государственный Банк к учету.　

А контора Шереметева раздавала овчину богородским крестьянам также в кредит, до выручки. Крестьяне работали из нея рукавицы и голицы. Не смотря на то, что доступ в Государственный банк был тогда чрезвычайно труден, Шереметевские векселя всегда учитались без остановки и Подсосов, попользовавшись на овчину и заплатив в банк сравнительно с частным дисконтом, тогда очень высоким, небольшие проценты, с этими деньгами принимался за другия дела. Один из внуков Петра Ивановича разсказывал мне следующий случай: однажды богородские поторговали голицей очень хорошо. Петр Иванович, видя это, хотел также побольше нажить и назначил цену овчине довольно высокую, так, что контора Шереметева не согласилась и даже вовсе отказалась купить. Время между тем шло, овчины партия собралась такая большая, что Подсосов снял все свободныя в Арзамасе сараи и сушила, везде навешал овчины и уже негде было ее вешать, да и в деньгах ощущалась нужда. Необходимость заставила Петра Ивановича самого ехать в Петербург и там он едва-едва укланялся графу Шереметеву, чтобы он его выручил. Граф сделал ему хороший выговор, но все таки купил овчину, дав барыша, по совести, только 5 % на рубль, тогда как контора ранее дала-бы больше, а Петр Иванович мечтал нажить процентов 30. С 1824 г. Алексей Ивнович Подсосов завел дела с Нижне-Уральском, где начал покупать баранов. Вскоре и Петр Иванович последовал его примеру, а в начале 1830 г. он стал покупать и в Оренбурге. Партии баранов, впрочем, у него бывали сравнительно небольшия, не более 25 000 голов, но за то с покупкой баранов начались у него сальныя дела, чрез которыя он завел сношения с Петербургом и получил большую известность. Партии сала местнаго, самарскаго и сибирскаго у него собирались громадныя, бывали годы, когда собиралось сала до 600 000 пуд. Таких громадных партий не бывало ни у каких других сальных торговцев, ни у шадринского Фетисова, ни у кунгурскаго Кузнецова, ни у Плешановых ростовских. Ведя такия большия дела и живя в Арзамасе, уже никак нельзя было не иметь кожевеннаго завода и Петр Иванович завел и кожевенный завод сначала при своем доме, а потом за городом, на р. Теше. Завод этот был похож на городок, все постройки его были каменныя и на нем в 1833 г. поставлена была первая в Арзамасе паровая машина. На этом заводе выделывалась крупная кожа, количеством от 25 000 до 48 000 кож в год. Много выделывалось на красную юфть, так называемую булгару, которая тогда очень хорошо требовалась за границу. При развитии сального дела нельзя уже было сосредоточить все дела в Арзамасе и Петр Иванович, у котораго подросли уже 3 сына, построил салотопни или так называемыя заимки в г.г. Самаре и Екатеринбурге. В Самаре между прочим производилась у него и покупка хлеба, который отправлялся в Рыбинск и Петербург, хотя впрочем, и не в большом количестве. А в Екатеринбурге дела его развились как раз в то время, когда местное общество увлеклось золотопромышленностью. Многим золотоприискателям очень повезло. Это заинтересовало предприимчивых Подсосовых и они в 1838 году приобрели золотые прииски в Минусинской тайге, в Енисейской губернии. С разработкой и оборудованием ко времени кончины Петра Ивановича, прииски эти стоили Подсосовым уже около миллиона рублей ассигнациями. Замечательно, что приобретением этих приисков Подсосовы указали дорогу в Сибирь крестьянам арзамасскаго и ардатовскаго уездов, нанимая их туда в работу. Главным образом рабочие эти были из с. Личадеева и его окрестностей.

Но не по одним только торговым делам был замечателен П. И. Подсосов. Это был и полезный общественный деятель. Он был в свое время городским головой. Особенно заботился он, чтобы жители Арзамаса были честными тружениками и не было среди их негодяев. С этой целью, будучи головой, он приложил старание избавить общество от дурных членов и добился того, что 14 человек порочных людей сосланы были в Сибирь. Арзамас он очистил, но себе нажил этим много врагов. Заботясь о том, чтобы дать возможность честным, но не богатым арзамасским торговым людям пользоваться недорогим кредитом, он вместе с А. М. Заяшниковым задумал открыть в Арзамасе общественный банк. А общественных банков тогда было только три во всей России, в г. Вологде, г. Слободском — Амфилатовский да в Осташкове — Савинский. Для этой цели он пожертвовал в основной капитал 14 000р. ассигнациями. Но открытие банка по независящим от арзамасцев обстоятельствам последовало лишь чрез 19 лет после его кончины. Впоследствии банк этот служил и служит большим благодеянием для торговых жителей Арзамаса, где всегда были дороги. Из прибылей банка всегда уделялась значительная доля на дела благотворительности, а милостыня, как известно, сама вопиет к небу о помиловании сотворивших ее.　

Мы уже говорили о том, что при постройке собора, П. И. Подсосов был одним из самых щедрых жертвователей, на его счет отделан был первый придел, посвященный Покрову Пресвятой Богородицы. Кроме постройки собора, как сам Петр Иванович, так и его сыновья жертвовали в собор и драгоценныя ризы на иконы, и ценную утварь, и великолепныя облачения. Не забывал он и свою Благовещенскую церковь, в которой был крещен, венчан и отпевался, и бедную Введенскую, находящуюся по соседству с его домом, и Выскогорскую пустынь, и Алексеевскую общину, в которой спасалась его доч.　

Вообще достойно и праведно сказать, что он сделал в Арзамасе много добра. Женат он был на внучке много раз уже упомянутого мной С. И. Попова, Анастасье Михайловне, женщине доброй, но простой и даже неграмотной. Родительский дом его в Старо-Московской улице сгорел в 1814 году, а потому он в 1815 году и купил себе каменный большой дом в самом центре г. Арзамаса, принадлежавший прежде откупщику Кочешкову, а потом перешедший к графу Орлову-Давыдову, за 50 000р. ассигнац. (т. е. 14 285р. сер.) Тогда это были очень большия деньги. Скончался Петр Иванович 67 лет; последние два года, разбитый параличем, он уже не занимался делами. Никого Арзамас не оплакивал так, как его. Отец мой разсказывал, что Благовещенская площадь вся была, как залита водой, наполнена народом. Все только сожалели и молились, ни у кого не сорвалось с языка обиднаго для памяти его слова, хотя он подчас бывал и строг, и горяч… Добрыя дела его далеко превосходили недостатки. Память о нем и доселе еще хранится в Арзамасе довольно свежо. На могиле его, на Всехсвятском кладбище, высится мраморный памятник, к которому еще не заросла народная тропа, а в банке, носящем его имя, на почетном месте красуется его портрет. Особым памятником его служат большой соборный колокол в 510 пуд., надпись на котором гласит, что он отлит в память П. Т. Подсосова усердием его сыновей.　

При таких больших делах, какия вел Петр Иванович Подсосов, нельзя было обойтись и без деловитых и честных приказчиков. Помянем и их добрым словом!

 

Приказчики П. И. Подсосова были одни из местных арзамасских мещан, даже купеческие сыновья, другие из крестьян близлежащих селений. Первое место среди них занимал неграмотный, но замечательно честный и хорошо знавший свое дело крестьянин села Выездной Слободы, Иван Александрович Ефремов (или, как его обыкновенно звали, Офремов). Жалованье получал он по тем временам порядочное, но по делам небольшое, 1000р. асс. в год (285р. с.). Хотя у Подсосова и была контора, велись конторския книги и все подробно и правильно записывалось сыновьями, а потом и внуками Петра Ивановича, но Офремов свои окружныя дела носил в шапке в буквальном смысле этого слова. Обыкновенно, отправляясь в начале осени в назначенное хозяином место, он получал от него несколько тысяч рублей денег, затем разъезжал по разным городам и базарам, покупал всевозможные товары, в известное время отправлял их, куда следовало, получал от хозяина новыя суммы денег и с почтой и с оказией т. е. с кем нибудь из ехавших попутно торговых людей. В конце зимы он приезжал в Арзамас и являлся отдавать отчет хозяину. С остатком денег он выкладывал из своей большой четырех-угольной шапки целый ворох оправдательных документов. Это были крошечные клочки бумаги, на каждом из которых было записано: «на таком-то базаре истрясено столько-то». Или «у кого-то куплено столько-то». Офремов, обыкновенно, кончив какой-либо базар или купив у кого-нибудь партию товара, обращался к какому нибудь грамотею и просил его записать на клочке бумажки сколько им истрачено денег. Тулья у его шапки была с отверстием и все эти записочки он прятал туда. К концу поездки бумаг у него набиралось столько, что шапка отвисала назад на подобие шиньона и он кланяясь, уже не снимал ее, а только прикладывал к ней руки. Когда он являлся отдавать отчет, Петр Иванович разстилал на столе платок, а Офремов осторожно вынимал из своей шапки все до одной бумажки. Петр Иванович свертывал платок и прятал в шкаф, а потом дня по три они производили счет и выкладку. Офремов имел замечательную память, разбирая бумажки он объяснял у кого, сколько, чего и почем купил, каков был товар, по чем наняты были извозчики и т. п. Когда все счеты были сведены, обыкновенно, оказывались лишки, иногда рублей по тысяче ассигнациям. «Да тут мы лишняго наклали!» бывало скажет Петр Иванович. «Все твое, батюшка, Петр Иванович!» отвечает Офремов: «Да откуда же лишния-то взялись?» спрашивает Подсосов. — «А это вишь-ты», отвечает Офремов: «у меня ведь расходы были, харчи-то ноне знаешь, какие; вот я, что мене-то десяти рублев и приписывал: делал вклад, вот оне и набрались!». Этим все счеты и кончались. Из этого, впрочем вовсе нельзя заключать, чтобы Офремов был особенно прост или плутоват. Он пускался в такия предприятия, что и ученым впору. Например, стараясь об удешевлении про возов, он задумал открыть судоходство по р. Самаре и однажды весной спустил по этой реке целый караван сала из Бузулука в Самару; Подсосовы возбудили было ходатайство о признании Самары судоходной рекой, но встретили сильных противников в лице владельцев мельниц, расположенных по этой реке, и ходатайство не увенчалось успехом. Под конец жизни Офремов разстроился здоровьем и даже рехнулся, помешался он на «вечном двигателе», о котором наслушался в кругу своих молодых хозяев. Сыновья Петра Ивановича ежемесячно выдавали ему маленькую пенсию, чем он и кормился.　

Замечателен был и другой приказчик Подсосовых арзамасский мещанин Павел Мерлушкин. Это был человек молодой, красивый, умный, деловой и честный. Он, можно сказать, вырос при Подсосовских делах, Петр Иванович был им доволен. Мерлушкин мечтал и сам сделаться солидным купцом, ему понравилась хозяйская дочка, Александра Петровна и он решился посватать ее за себя, думая и жениться на хорошей невесте и приобрести себе чрез этот брак общественное положение. Но Петра Ивановича это сватовство взорвало, он страшно разгневался и прогнал от себя Мерлушкина, находя его предложение дерзостью, а для себя унизительным отдать свою дочь в мещанскую семью. Дочь его, Александра Петровна, напротив, далеко не разделяла отцовскаго взгляда и, хотя она жила, как и все тогдашния хорошия купеческия дочери, в страхе Божием и почти затворницей, но имела случай видеть на своем дворе этого, из ряда вон выходящаго, приказчика своего отца и не прочь была выйти за него замуж. Когда она узнала о сватовстве и об отказе отца, то смело объявила, что она не разделяет отцовскаго взгляда и с удовольствием вышла бы за Мерлушкина. Это еще более раздражило Петра Ивановича. Мнение невесты признали девичьей глупостью, безразсудством и запретили ей даже и думать о Мерлушкине. Счастье молодых людей было разбито!.. Но они хотя и издали только знали друг друга, но так были верны в чистой своей любви, что решились лучше отказаться от всего, чем найти счастье друг без друга. Мерлушкин ушел в Саров, постригся там в монахи под именем Пахомия, скоро был посвящен в иеромонаха, а, как обладавший большими коммерческими сведениями и сметливостью, наконец сделался казначеем Саровской пустыни. Он скончался 18 ноября 1847 года.　

Лет более, чем через 20, после его кончины я был в Сарове. Увидев меня на могиле о. Серафима и узнав, что я из Арзамаса, один почтенный Саровский старец подвел меня к находящейся неподалеку могиле о. Пахомия и сказал: «это вот то же Ваш земляк, арзамасский, такой-же, как и Вы, торговый человек, Подсосов приказчик, Мерлушкин. А у нас, в Сарове не было, да, кажется, и не будет такого отца - казначея!». Самое место погребения на ряду с преподобным Серафимом, схимонахом Марком и другими досточтимыми светильниками Сарова, говорит, конечно, красноречивее этих слов!.. Александра Петровна также не захотела дожидаться другого жениха, оставила мир, отрясла, как прах, Подсосовские богатство и славу и сделалась послушницей Алексеевской общины, где проводила дни свои в посте, молитве и трудах. Отец, лишивший ее супружеского счастья, старался загладить свой грех пожертвованиями в пользу избраннаго ею монастыря. В Вознесенском соборном храме Алексеевского монастыря монахини с удовольствием покажут Вам принадлежавшую ей икону Казанской Божией Матери, украшенную жемчугом и разноцветными камнями, которыми отказалась украшаться сама Александра Петровна. Жемчугу крупнаго 1310 зерен, средняго 2615 и мелкаго 425 зерен. Камней 470, в числе их 63 бриллианта.　

Вот какия романическия истории случались в старом благочестивом Арзамасе и как оне добропобедно кончались!.. Впоследствии она приняла схиму, при чем получила имя Анастасии. Погребена на Всехсвятском кладбище около самой церкви. Братья поставили на могиле ея памятник с крестом.　

Были и еще приказчики у Подсосова: Иван Савельевич Шитиков, крестьянин села Стексова, котораго 4 сына также служили у Подсосовых, а потом имели свои хорошия капиталы. Крестьянин с. Морозовки Василий Филиппов Ивлев, очень дельный мужик, и, наконец, арзамасский купеческий сын Александр Иванович Феоктистов. Это был уже человек иного типа. Обладая природным умом и даром красноречия, он самообразовал себя чтением серьезных книг, а, живя часто в Петербурге и вращаясь в хорошем обществе вместе со своими хозяивами Подсосовыми, далеко выдвинулся из толпы современных ему коммерческих людей. Впоследствии он жил в г. Бузулуке, где приобрел значительное состояние и был в разное время городским головой и директором банка в этом городе, но, что важнее всего, пользовался всеобщим уважением всех жителей Бузулука; он умер в Бузулуке 31 августа 1872 года.　

1845 год унес многих достопамятных арзамасцев. Скажем здесь кое-что о некоторых из них. 7 февраля скончался на 84 году потомственный почетный гражданин, Иван Алексеевич Попов, Щетинин тож, Всего более он достопамятен тем, что много лет добровольно содержал на свои средства воспитательный дом, в котором воспитывались круглыя сироты и подкидыши. Хотя этот приют не избег общей участи себе подобных учреждений и младенцы в нем умирали очень часто, но все же цель была благая, истинно-христианская, и некоторые воспитанники достигали совершеннолетия. Памятником этого учреждения осталась в Арзамасе фамилия Крыльцовых, Родоначальник ея был подкинут к Попову на крыльцо, от котораго и получил свою фамилию. Были конечно, и другие живущие ребята… За учреждение и содержание воспитательною дома Ив. Ал. Попов в свое время был награжден медалями и орденами. К сожалению воспитательный дом его имел совершенно частный характер: он находился у него на дворе, управлял им Попов по своему усмотрению, содержал на свои средства, ни от кого не получая пособий и никому не давая отчёта. Обезпечен приют ни чем не был, а потому со смертью Ивана Алексеевича и воспитательный дом был закрыт. Некоторое время И. А. был арзамасским городским головой. Как торговый деятель он был очень замечателен. Кожевенный завод его считался одним из главных в Арзамасе, изделия его шли заграницу и за них он получил на первой Всероссийской выставке золотой Государственный герб, который красовался над конторой его завода. Это был единственный пример в Арзамасе, другого герба еще ни у кого не было до сих пор. Затем он вел обширную торговлю мехами. За покупкой зверя он много лет посылал своих приказчиков на Ирбитскую ярмарку, а потом и в разныя места Сибири. Сначала от него ездил в Ирбит его родственник Александр Алексеевич Попов, а потом Дм. Степ. Щегольков. Они покупали не только одну необходимую для Арзамаса зайчину, но и горностая и другое ценное зверьё. В обыкновенной жизни он был очень прост, разсказывали много анекдотов про его отношения к старику кучеру, Тихонычу, родом малороссу, В обществе он пользовался большим почетом, даже у Подсосовых его всегда сажали на первое место. Женат он был два раза. Первая жена его была дочь известного арзамасскаго богача С. И. Куракина, но, как говорили старики, ему было очень неприятно, что она была женщина простая и неграмотная, а потому, овдовев, он женился во второй раз на француженке-гувернантке, которая и воспитала своих троих детей уже по своему. Один из сыновей их сделался чиновником, дочь вышла за помещика Пантелеева и лишь один сын, Николай Иванович остался купцом, был два раза арзамасским городским головой и принес Арзамасу свою долю пользы. Еще одна подробность — у И. А. постоянно сильно тряслась голова. По этому поводу в Арзамасе разсказывали следующее: когда то, еще в молодости, он был в Москве и ночевал на постоялом дворе, у кого-то в эту ночь на том же дворе украли полушубок. Чтобы найти вора, всех, кто ночевал на этом дворе подводили к присяге, в том числе и И. А. Попова. Это так потрясло его, что с тех пор у него стала трястись голова и он постоянно ходил с костылем, не выпуская его из рук даже у Подсосовых в гостинной. К церкви он, вопреки другим арзамасцам, был не особенно усерден. Рядом с его домом находилась приходская церковь Спаса Нерукотвореннаго. Церковь была не из богатых, особенно малы были колокола, такие, что родственник его, В. А. Куракин называл их «горшечками» и много раз вызывал его слить колокол побольше, но И. А. так и не собрался это сделать, лишь после его смерти, сын его Николай Иванович в 1853 году, слил в память его колокол в 95 пудов.[299]　

9 февраля, при погребении его, потеряли одну из его золотых медалей. Над гробом его, на Всехсвятском кладбище поставлен ценный памятник, ныне от тяжести глубоко ушедший в землю; потомков его в Арзамасе не осталось. Дом его, проданный сыном его Н. Ив. городу, занят ныне квартирою воинскаго начальника, а сад с вековыми липами некоторое время был открыт для публичных гуляний.　

29 апреля скончался, а 2 мая погребен архимандрит Спасскою монастыря Александр, управлявший обителью 35 лет (1810–1845 г.). Уже одна продолжительность управления свидетельствует, что оно не могло пройти безследно, но кроме того в Арзамасе доселе сохранились воспоминания о нем, как о человеке праведной жизни, как об истинном монахе — подвижнике. В 1867 году была напечатана его биография, приводим из нея важнейшия черты.　

Архимандрит Александр родился в Малороссии, в 1758 году, происходил из польской шляхты, но вероисповедания православнаго, в мире именовался Андрианом Ивановичем Подгорченковым, учился в Киевской Духовной Академии, в качестве приватною ученика и курс не окончил, а потому по образованию не получил никаких прав. Служил в Московском департаменте Камер-коллегии, за 6-ти летнюю усердную службу был представлен к награждению чином коллежскаго регистратора, но не получил его, а по болезни уволен в отставку, после чего два года проводил самую бедственную жизнь, полную неудач, скорбей и лишений. Людей близких у него не было, влиятельныя лица, к покровительству которых он обращался, не сделали для него ничего добраго.　

Видя в мире только суету, бедствия и своекорыстие, он в 1789 году вступил в Московский Ново-Спасский монастырь, где еще не будучи пострижен, простым послушником исполнял различныя обязанности и обратил на себя внимание строгим образом жизни и послушанием. Настоятель обители Павел Пономарев (впоследствии епископ Нижегородский), будучи вызван в 1792 г. в Петербург, взял и его с собою в качестве писца. Здесь он обратил на себя внимание митрополита Гавриила, который и постриг его, назвав Александром по имени Покровителя Петербурга св. благ. князя Александра Невскаго. В мае 1793 г. он был уже иеромонахом, а в следующем году возвратился в Москву, в Новоспасский монастырь, где проводил время в молитве, чтении свящ. писания и святоотеческих книг, ведя в то же время переписку с современными иноками-подвижниками, особенно благоговея пред великим подвижиком о. Паисием Величковским, жившим и подвизавшимся в Молдавии. Имел намерение ехать во Иерусалим на поклонение Гробу Господню, но митрополит Гавриил не благословил его, советуя искать Христа не в Турции, а внутри себя… Видя в Александре истиннаго инока, митрополит неоднократно вызывал его в свою епархию, предлагая занять место архимандрита в каком-либо из древнейших и знаменитейших монастырей Новгородской епархии, но Александр постоянно уклонялся от такой чести, сознавая сопряженный с нею труд и предпочитая смиренную жизнь простого монаха. Любя его, митрополит Гавриил 5 апреля 1797 года, в самый день Светлаго Воскресения взял его с собою в Успенский собор и доставил ему возможность присутствовать при короновании Императора Павла I. Смирение Александрово однако не могло скрыть его добродетелей, его заметили и оценили: в конце 1797 г. он назначен казначеем, а в июне 1798 г. наместником Новоспасскою монастыря. Впрочем недолю состоял он во главе обители, в том же году испросил увольнение и будучи зачислен в число больничных, посвятил себя уединению, молитве, богомыслию и беседе с подвижником той же обители Филаретом. Продолжая переписку с современными подвижниками и входя, в случае возможности, в личное общение с ними, Александр умудрился в духовной жизни так, что сам сделался наставником монахов. К нему приходили за советом многие юноши и молодые люди, искавшие наставления в духовной жизни и он умудрял и наставлял их. Подобные ученики его впоследствии сами сделались известными подвижниками. Таковы: Александр Путилов, происходивший из Московской купеческой семьи, впоследствии архимандрит Оптиной пустыни (сконч. в 1862 г.) брат его, впоследствии игумен Малоярославецкаго Черноостровскаго монастыря Антоний, и известный писатель монах Троицко-Сергиевой лавры Авель. Из благочестивых москвичей, не принадлежавших к монашеству, особенно близок был ему студент Георгий Беляев, впоследствии священник Московской церкви св. Космы и Дамиана, что «в старых панех», в Китай-городе.　

Когда Александр был уже в Арзамасе, в 1812 г. Георгий, бежавший из Москвы от французов нашел у него себе приют в Спасском монастыре, а впоследствии, уже живя в Москве, оказывал Александру великия услуги. Впрочем, пользуясь любовию и уважением людей благочестивых, Александр много терпел в Новоспасском монастыре, терпение усугублялось нерасположением к нему настоятеля. Келия его, по его собственным словам, представляла совершенный погреб, где у него волосы на голове и бороде стали лезти и зубы шататься.

Перемена в его жизни произошла 10-го мая 1810 г., когда он в Московском Успенском соборе возведен в сан архимандрита Арзамасскаго Спасскаго монастыря. Московские почитатели снабдили его всеми принадлежностями архимандритскаго служения и достаточной суммой денег, что ему было очень необходимо, так-как своей собственности он не имел и отправлялся в обедневший монастырь, вотчины котораго все были отобраны, доходов не имелось и братии было всего 15 человек.　

35-ти летняя деятельность его в Арзамасе была весьма разнообразна. Кроме управления монастырем, он был первоприсутствующим Арзамасскаго духовнаго правления. Должность эта была сугубо тяжела, потому что, по собственному его отзыву духовенство арзамасскаго уезда привыкло к кляузам, а он не умел делать как нибудь. Не менее забот причиняла ему и должность смотрителя арзамасских духовных училищ, приходскаго и уезднаго. При том он был еще директором арзамасскаго библейскаго сотоварищества; благочинным над 5-ю монастырями; на него была возложена обязанность ежемесячно посещать народныя училища и каждый раз рапортовать в Казанский учебный округ. К подчиненным он был снисходителен, с бедными учениками делился последним алтыном.

После затворничества в Московском монастыре такая жизнь была для него тяжела и он писал о себе, что «развлечен многою суетою и почти себя забыл кто есмь!» управление обителью было тем труднее, что средств было очень мало, благотворителей не было так что он писал: «где сущая бедность, те места сатана закрывает от благотворителей». Заботясь о благе своих подчиненных и снисходя к их немощам, он говорил: «ни в какой обители видимых ангелов нет, а все человеки; переродить их не можем, а терпеть брат от брата должны и можем».　

Посетителей, обращавшихся к нему за духовными советами, он принимал с любовию и поучал. Со многими вел обширную переписку. В числе их было много купцов, особенно московских. Ростовские купцы Плешановы, бывавшие в Арзамасе по торговым делам, также пользовались его наставлениями. Из помещиков особенно чтили его: обер-гофмаршал Василий Александрович Пашков, в имении котораго с. Ветошкине о. Александр освящал храм 16 декабря 1819 г., князь Петр Алексеевич Голицын, помещик арзамасскаго уезда и директор библейскаго общества Месинг, который в начале знакомства был не тверд в Православии и исповедовал какую-то смесь религий, но о. Александр утвердил его в Православии.　

И, наконец, генерал-лейтенант Николай Осипович Кутлубицкий, сделавший с о. Александром завет, что если один из них умрет ранее, то другой непременно должен присутствовать при погребении (случилось так, что во дни кончины о. Александра Кутлубицкий находился в Малороссии и конечно не успел бы прибыть к погребению его, но сын Кутлубицкаго сочел своею обязанностью заменить отца и особенно усердствовал при погребении архимандрита).　

Вообще арх. Александр любил людей простых, чистосердечных и безхитростных, а людей молодых, гордящихся своими современными взглядами, избегал и отвращался, они тяготили его своим посещением и он писал: «нелюблю встречать и провожать их, кто бы они не были. Против таких нужно принять и иметь в готовности благоразумную осанку, чтобы они поняли: кто мы и кто они; чем мы и чем они заняты… и имея в предмете нрав Христа, Спасителя Нашего, не подводить себя под их глупый лад. Иногда не Бог, а диавол посылает к нам людей.»

О. Александр был очень милостив. О многих, впавших в несчастие, ходатайствовал пред начальством. Всё свое жалованье и доходы и то, что иногда дарили ему почитатели, раздавал нищим и бедным, когда не было денег, раздавал вещи, даже свои сорочки. Одежду носил самую простую. Пышныя рясы не любил и стеснялся надевать их. Одну подаренную ему богатую одежду послал в Москву свящ. Георгию Беляеву с просьбой продать за сколько бы то не было. Пищу употреблял простую, одинаковую с братиею. Чай пил редко. Вина и напитков боялся, как яда. Всегда с нетерпением дожидался Великого поста.　

Здоровья он был слабаго и особенно плохо чувствовал себя каждую осень. В 1815 году перенес простудную горячку. Вырыта была даже для него могила. Лежа без языка, после совершения таинства Елеосвящения, он слышал, как говорили: «Ну, что же теперь делать? вынесем его в собор»… (в холодную церковь). А это было в марте. «Испугался я», — писал он после: «что вынесут меня, беднаго,　в собор, на ночь… Отложили только до тех пор, когда я закрою глаза, но я не закрыл глаза до тех пор, пока из моих уст, чернее сажи, вырвались слова: о, помилуйте, постойте!».　

Несмотря на плохое здоровье, он жил очень долго, потому что имел здоровую душу.　

С 1842 г. (84 лет) он постепенно начал отказываться от побочных должностей. В начале 1845 г. слег в постель, читал евангелие и готовился предстать пред Богом, не принимая никого, кроме казначея иеромонаха Аркадия. Мысль о смерти не покидала его ни на минуту. 18 дней он не принимал никакой пищи, кроме нескольких капель воды. Всякий день причащался св. Таин. Чтение св. Евангелия в келии его не прекращалось. Из любви к нему братия обители читала по очереди. В воздаяние за это старец завещал в пользу братии свой золотой кабинетский крест, но братия, получив эту священную награду, отдала ее в ризницу обители на вечное хранение. Тихо без страданий догорала жизнь его, он имел спокойный радостный вид, до самой смерти был в твердой памяти и лишь часто повторял: «Господи! изведи из темницы душу мою!»… Напутствованный св. Тайнами, он скончался в 7 1/2 часов утра 29 апреля 1845 года на 87 году жизни и 52 году священнослужения.　

При омовении тела его усмотрено 5 пролежней и раны до самой внутренности. Дотоле никто из братии не знал и не слыхал об этих ранах!.. хотя уже 4 года замечали, что он ходил, склонясь на один бок. Догадывались, что он носил вериги, но при появлении ран принужден был снять и скрыть, их… Одному Богу ведомы были его страдания…

Тело его облечено было в полное архимандритское облачение… Сохранился портрет его лежащаго в гробу.　

Говорили, что он, еще будучи в Ново-Спасском монастыре в Москве, келейно т. е. тайно был облечен в схиму, но автор печатной биографии его не признает этого, в виду погребения его в архимандритском облачении.　

По кончине о. Александра в келии найдено только 90 копеек медными деньгами и не оказалось никакой одежды. Но ничего этого и не нужно было: когда граждане арзамасские узнали об этом, то наподавали столько денег, что их с избытком достало на все расходы по погребению, а один, особенно чтивший его, богатый человек возложил на гроб его золотой глазетовый покров.　

В самый день кончины тело его перенесено из келии в теплую церковь, где лежало 3 дня, а пред отпеванием, до литургии перенесено в холодную Спасо-Преображенскую Соборную церковь. В погребении участвовало все городское духовенство и многие священники, прибывшие из сел. Стечение народа было необычайное; при гробе безроднаго старца-архимандрита пролито много слез братиею о Христе. Последнее прощание продолжалось очень долго. Тело его погребено по правую сторону Преображенскаго храма, у самой алтарной стены. Над могилою выложено из кирпичей надгробие, покрытое листовым железом, а на нем лежит небольшая доска сераго уральскаго мрамора с изсеченными крестом и надписью: «Здесь покоится архимандрит Александр, управлявший обителью 35 лет (1810–1845)».　

По внешнему виду о. Александр был красив и благолепен. Браду имел полную, выговор малороссийский, память замечательную. По смерти его не оказалось в келии его собственных записок и бумаг, ни писем, на его имя адресованных. Он сжигал их, желая избавить себя от хранения их, а ближних от соблазна.　

Последняя просьба о. Александра была следующая: «Ежели послышите, что уже на свете меня нет, помолитесь обо мне: да не лишен буду тех обителей, идеже упокоеваются праведнии, по единей милости и заслугам Сладчайшаго Иисуса».

26 июня скончался, а 28 отпевался у Благовещенья Иван Герасимович Попов, (или, как обыкновенно звали, Ямщиков),[300] имевший от роду 66 лет. Это был один из внуков С. Ив. Попова, о котором нам приходилось говорить уже несколько раз. Родился Иван Герасимович в Ямской Слободе, но, когда ему было 3 года, отец и дед его переселились в Арзамас и приписались в купцы; первоначально, более 30-ти лет, они жили в Скоблинской улице, где имели небольшой каменный дом и кожевенный завод, а потом уже сам он купил большой дом на углу Большой улицы, близ Благовещенской церкви и Спасскаго монастыря. При счастливом сочетании строгих нравственных качеств и независимаго общественнаго положения он был замечательнейшим из арзамасских граждан своего времени и представлял собою идеал русскою купца-гражданина, живущаго не только для себя, а для блага общественнаго, в котором и его собственное благо заключается. Не упуская случая к умножению своего богатства, он давал возможность трудиться с пользою при его больших делах множеству своих небогатых родственников и сограждан, если только видел в них способности и желание трудиться. Когда у них не было возможности своими силами выбиться из какой-либо беды, он охотно помогал им: нанимал охотников или покупал рекрутския квитанция за тех, кому предстояло идти в солдаты, строил дома погорельцам, выдавал замуж бедных девушек, снабжая их необходимым приданым, заботился о судьбе бедных сирот, многих бедных мальчиков вывел в люди так, что они впоследствии сами сделались купцами. Чтобы показать облагодетельствованным, что они не даром получают его пособия, он брал с них росписки, по которым они обязывались платить ему, когда справятся, но никогда не искал этой уплаты, и долги эти, большею частию, забывались. Сам он, несмотря на все его богатство, вел трудовую жизнь и никогда не был без дела, а потому терпеть не мог видеть праздными и других, особенно своих подчиненных. Также не любил видеть роскошь и прихоти в людях небогатых. Поэтому, когда провинившиеся в этом отношении обращались к нему с какой либо нуждой, то он накидывался на них с нравоучениями о бережливости и простоте. Вообще своей ворчливостью и беззастенчивыми обличениями он сам лишал себя той всеобщей любви и расположения, которыя вполне заслуживал. Но он об этом и не заботился, потому что знал, что добро, если оно сделано, так добром и останется, несмотря на то, что его, не сумеют понять и оценить. Благодарностей и похвал он не искал. При крайней бережливости, поднимая на дворе каждое лычко и мочальце, он не был скуп: нищим подавал часто серебром и ни один просящий не уходил от него с пустыми руками. Сам он не пил вина и пьяниц терпеть не мог, но рабочих, после трудов, часто угощал вином, а по праздникам кормил пирогами. Ни один гость или пришедший по какому либо делу человек не уходил у него со двора без угощения чаем. Торговыя дела его были очень велики и крайне разнообразны: чрез его руки, ежегодно, проходили миллионы аршин холста, пестряди и крашенины; десятки тысяч кожи и разных мехов, сотни тысяч зайчины; от его рук не отбивался никакой товар: он торговал и салом, и маслом, и воском, и щетиной, лишь бы был расчёт купить, а то уж не задумается купить и попользуется. Разсказывают, что он никогда не отпускал продавца с товаром со своего двора: дорого-ли, дешево-ли, а уж непременно купит. Ныне с такой привычкой давно-бы проторговался, но тогда время было иное, товаров не могли напастись. Фабрик не было, машин паровых тоже, все было ручное и не успевали работать, да и товары везли из Арзамаса на все стороны. Иван Герасимович сам жил постоянно дома, но его приказчики то и дело, разъезжали по базарам и ярмаркам Нижегородской, Пензенской, Тамбовской и Симбирской губерний. Более крупные из них забирались в Вятку, в Сибирь, ездили вниз по Волге на парусных судах до Царицина и на лошадях в Саратов, в землю Войска Донскаго, от близкаго Урюпина до отдаленных Криворожья и Лугани, в Украинския ярмарки и в Москву, не говоря уже о ближней Макарьевской ярмарке.　

В донския ярмарки товары отправляли сотнями возов, а оттуда вырученныя деньги привозили возами, серебром и золотом. Бумажных денег было тогда мало, о переводах не имели еще и понятия. Деньги составляли обузу и их приходилось или таскать везде с собой или очень бдительно хранить. Продажи в кредит было очень мало, росписки писались на грошевых лоскутках бумажки, на вексельную бумагу денег не тратили, а с людей, известных своею честностью, не брали никаких документов, но, между тем, деньги никогда почти не пропадали. Для покупки, товаров на базарах и ярмарках, приказчики обыкновенно разъезжали на хозяйских лошадях, возили с собой мешки серебряной монеты, в которой очень много было тогда иностранной. Медныя деньги на ярмарки, иногда, отправлялись с извощиками, возами, в запечатанных мешках…

Капитал Ивана Герасимовича был, действительно, родовой, основание его положено было еще дедом Попова и приумножено отцом, но сам Иван Герасимович нажил гораздо более, чем получил от отца. Деньги наживались легко, барыш в 10 % считался умеренным, бирали 20, 30, 40 процентов, а обороты были очень скорые: четыре раза в год капитал обращался свободно, а случалось и более.　

Живя в такое время, когда вся умственная деятельность ограничивалась только посещением Дома Божия да чтением священных книг, Иван Герасимович посвящал все свое время торговой деятельности и домохозяйству. В карты он не играл, табаку не курил, жены лишился в молодых годах, сына и двух дочерей пристроил, поэтому ему только и оставалось торговать, наживать деньги да работать. Когда не было купли и продажи, он наблюдал сам за уборкой товаров и всегда присутствовал при отправке товара. Транспортных контор тогда не было, извощиков нанимали сами; Иван Герасимович следил за уборкой каждаго воза, указывал, как укрыть рогожами, как привязать рогожи лычками и мочалами, чтобы не раздувало ветром и, благодаря его бдительности, товары никогда не подмачивались. Он сам укладывал камешки и мостил свой двор, а приказчики, в свободное время, усыпали его песком и утаптывали. Сам часто копался в саду, залезал на сушилы посмотреть, не травят-ли зря сено, и, если это замечал, то читал кучерам длинныя нотации, обглядывал каждый раз окружныя повозки, на которых ездили приказчики, а, если что находил не в порядке, то доставалось и им. Вообще он был враг всякого безпорядка и небрежности. В виду всех этих качеств, его почитали все, кто только знал и в Арзамасе, и в окрестных селениях, и в отдаленных городах. Арзамасское общество избирало его на почетныя должности: в 1818 г. он был градским старостой от купечества, с 1822 по 1825 г. 3 года ратманом в магистрате и наконец 3 года городским головой (1831–1834 г.). Любовь к порядку проявил он и тут. При нем в Арзамасе срыты были крутые косогоры и засыпались овраги. Например на Благовещенской площади, около весов, был крутой обрыв, его срыли и, засыпав яму, сделали удобный съезд; от дома Подсосовых на эту площадь и езды не было потому, что был также крутой обрыв, тут то же срыли и образовался съезд. Иван Герасимович был также в течении 9 лет церковным старостой у Благовещения. При нем своды и стены храма украшены хорошей живописью. Благодаря уму и образцовой жизни, среди арзамасцев он считался большим авторитетом: к нему обращались за советами и богатые и бедные; ходили жаловаться матери на непокорных сыновей, жены на мужей. Он поневоле должен был судить их и мирить. О родственниках уже и говорить нечего, они считали его, как бы отцом или родоначальником, шли к нему и с нуждой и за советом. В многочисленном родстве его осталось множество воспоминаний о его истинно-родственных отношениях.[301] Особенно счастлив он был на приглашение в кумовья: после его кончины насчитывали до 60-ти крестников взрослых и живых, а с умершими во младенчестве и счет потеряли… Со смертию его всеобщия симпатии перешли на его сына, Дмитрия Ивановича, который оправдал их во всех отношениях, и таким образом на Иване Герасимовиче и его сыне сбылись слова свящ. писания «умре праведник и якоже не умре: остави бо по себе сына, подобна себе…». Могилы И. Г. и Д. И. Поповых находятся на Тихвинском кладбище.　

В 1846 году 22 января скончался священник Введенской церкви о. Авраамий. Это был идеал простоты, нестяжательности и довольства своей далеко незавидной судьбой. Служа в самом бедном приходе и получая самые ничтожные доходы, он привлек к себе бедноту со всего города, служа панихиды за гривну меди, поминая покойников за грош. При этом он служил неспешно, с чувством, нисколько не хуже того, как другие священники поминали своих богатых прихожан. С его времени во Введенской церкви установился обычай всегда, и в будни и в праздники, служить позднюю обедню с разсчетом, чтобы те, кому не пришлось быть у ранней литургии, могли помянуть своих усопших за поздней литургией. Разсказывают, что бывало о. Авраамий совершает неспешно проскомидию, а единственный его причетник Платоныч, сидит на паперти и дергает за веревку, благовестит; давно-бы пора начинать, а о. Авраамий выйдет из алтаря, посмотрит в окно, подойдет к дьячку и скажет: «поблаговести еще! может кто и подойдет!» Жил он с супругой своей Вассой при церкви в крошечной убогой келье, в которой даже пол был кирпичный, а потому всегда было очень холодно. Детей у них не было. По смерти его Введенская церковь была присоединена к собору, но вскоре потом, по ходатайству городского общества, сделана самостоятельной, при чем в приход этой церкви отданы все гостиницы, трактиры и питейные дома, а кроме того ото всех приходов отписано по два дома, большею частию бедных.　

7 июля 1846 г. на Высоккой горе освящен теплый храм во имя Покрова Пресвятыя Богородицы. Освящение совершал преосвященный Иоанн епископ Нижегородский и Арзамасский в сослужении 9 священников. Достраивал этот храм управляющий в то время Высокогорской пустынью игумен Иоанникий (1842–1853), человек смиренный и простой, но благопопечительный и разумный. Он много сделал для обители: кроме окончания храма, наложил ограду кругом на аршин, построил новый братский каменный корпус, а другой архиерейский начал постройкой, при нем же, в 1845 г., пустыни пожалована лесная дача.[302]　

В конце октября 1846 года в Арзамасе был мор на скот.[303] Это бедствие в те времена очень часто посещало Арзамас. Причиной являлись прогонявшиеся чрез Арзамас в Москву и Петербург, из Оренбургскою края многочисленные гурты быков, среди которых нередко попадались зараженные чумой, сибирской язвой и другими болезнями, впоследствии лет чрез 50, когда гурты перестали гонять чрез Арзамас, эти бедствия почти прекратились.

4 ноября 1846 г. Арзамас снова понес тяжелую утрату: скончался один из лучших людей в Арзамасе Александр Михайлович Заяшников. Мы уже говорили о нем в XVIII и других главах. Повторим здесь кратко, что он родился небогатым мещанином, в молодости был и целовальником и небольшим рыбным торговцем, но потом сделался откупщиком и, благодаря счастливым случайностям, нажил миллионы и получил потомственное почетное гражданство. Если не считать легендарное богатство Цыбышевых, то должно признать А. М. Заяшникова самым крупным богачём в Арзамасе за все время существования города. Впрочем можно сказать, что он был достоин своего богатства и очень много сделал хорошаго для Арзамаса: во время голода продавал дешевой ценой хлеб, пожертвовал капитал для учреждения общественнаго банка, завещал 50 000р. на постройку Рожденственской церкви, что и было исполнено его наследниками; пожертвовал 3000р. с тем, чтобы % выдавались вдовам причта этой церкви; положил начало вкладам на вечныя времена в пользу церквей, чего прежде в Арзамасе никто не догадался сделать. Им пожертвовано в каждую церковь по 500р., а в некоторыя и более. Можно было бы ожидать от него еще более, если бы смерть не похитила его так рано: он умер всего 52 лет. Отпевали его в холодной Рождественской церкви 7 ноября и похоронили на Всехсвятском кладбище, где доселе могилу его украшает лучший в Арзамасе надгробный памятник. Потомство его переселилось в Петербург и, благодаря военной службе, удостоилось потомственнаго дворянства, даже его супруга Любовь Степановна, урожденная мещанка Феоктистова, Бешенова тож, скончавшись в Петербурге, как благотворительница Сергиевской пустыни, погребена в главном ея храме между известным писателем М. Н. Загоскиным и каким-то вельможей… С ея именем соединено, также, как с именем П. И. Подсосова, наименование арзамасскаго общественнаго банка, в присутственном зале котораго рядом с портретом П. И. Подсосова красуется и портрет А. М. Заяшникова. Портреты эти, помещаясь рядом, представляют некоторый контраст: Подсосов был типом исконнаго русскаго купца своего времени, а Заяшников был купец петербургский и смотрит с портрета европейцем. Обоим им вечная память! Дай Бог видеть Арзамасу и впредь таких купцов!

13 января 1847 г. назначен на Нижегородскую и Арзамасскую кафедру Саратовский епископ Иаков (в мире Иосиф Вечерков 1847–1850 г.г.) Этот архипастырь особенно любил Арзамас и называл его городом благословенным за его православие. Путь его из Саратова в Нижний лежал чрез Арзамас, а потому Арзамас и удостоился приять его благословение прежде Нижняго. Его ждали целый день 17 февраля, напрасно. В этот день приехал в Арзамас назначенный на его место в Саратов епископ Афанасий, который, обратив внимание на холодный собор, посетил его, затем ожидал в Арзамасе преосв. Иакова, в беседе с которым почерпнул важныя сведения о состоянии Саратовской паствы. Телеграфа тогда еще не было. На другой день, во вторник на 3-й неделе Великаго поста, владыку опять ждали до самаго вечера. Протоиерей Стефан Пименович пишет о его приезде кратко: «вечером приехал и встретили добре»… Разсказы современников более подробны и весьма интересны. Путь от саратовской заставы до собора лежал мимо Владимирской церкви, где священником тогда был Иов Авситидийский, а старостой Ив. Вас. Скоблин. Церковь была по праздничному освещена. Сам-ли владыка остановил или ямщик остановился, неизвестно, но владыка вошел в храм и, видя, что его встречает один молодой священник, спросил: «разве это не собор?» и, получив ответ, что приходская церковь Владимирской иконы Божией Матери, приложился к иконе и немедленно уехал в собор. В соборе после обычной встречи он обратился к благочинному о. Иоанну Сахарову с вопросом: «много-ли здесь раскольников?» «Ни одного», — отвечал благочинный. «Что вы говорите?» переспросил владыка. «Ни одного нет» повторил о. Сахаров. Архиерей обратился к престолу и положил три земных поклона в знак благодарения Живоначальной Троице, а по том начал речь к народу с выражения радости, что Арзамас — град Православный. 19 февраля владыка объехал все монастыри и церкви, даже кладбищенския — безприходныя. Несмотря на холод зимний, он побывал и в холодном соборе. 20-го в 7 часов утра он выехал в Нижний. Вообще арх. Иаков любил Арзамас за его православие.[304]

19 сентября 1847 г. в Благовещенской церкви отпевали местнаго второго священника, магистра Богословия, Якова Ивановича Охотина, отца Иустина, Архиепископа Херсонскаго и Одесскаго.

21 сентября 1847 года в воскресенье сугубое молебствие о ниспослании дождя и об избавлении от холеры, которая появилась в других городах. По этому поводу тогдашний архимандрит Спасскаго монастыря, Амфилохий писал преосвященному Иакову и получил разрешение сделать молебствие. В Спасский монастырь перенесены были три чудотворныя иконы Пресвятыя Богородицы: Оранская, бывшая тогда в Арзамасе, Казанская из Макарьевской церкви и Смоленская из церкви села Выездной Слободы. После литургии и молебна с водосвятием из Спасскаго монастыря, а не из собора, совершен был крестный ход вокруг всего города, кончившийся в 3 часа дня.[305]　

23 сентября скончался громогласный благовещенский диакон Алексей Асафович. Болезнь его вероятно сочли за холеру: возникла переписка с полицией. Погребение совершено 26-го сентября.　

В 1848 г. после холодной зимы, в конце марта сделалось очень тепло и 30-го в ночь был ужасный гром.[306]　

В 1848 году 1–3 июня в Арзамасе в третий раз пребывал епископ Иаков, 2 июня совершал литургию в Благовещенской церкви и потом посетил собор. 17 июня он посетил школу живописи Ступина и обратился к ученикам его с речью, в которой увещевал их остерегаться вина.　

В конце июня снова появилась в Арзамасе холера. Первыми жертвами были 3 человека из семьи Щелкиных, живших на Конной площади. В доме у них никого не осталось.　

1 июля умер холерой сторож при соборе Андрей. 5-го июля началось молебствие в соборе о прекращении холеры, служили всенощную архимандрит Амфилохий, благочинный Сахаров и соборяне. 6-го крестный ход около всего города. 16-го в Благовещенской церкви отпевали купца Василия Ивановича Шкарина. Нужно удивляться тогдашним порядкам. Смерть Шкарина последовала от холеры, в этом не было никакого сомнения, умер даже старик, который его обмывал, и также от холеры но между тем Шкарина не хоронили до третьяго дня, потом хоронили с выносом, отпевали торжественно в приходской церкви, в доме были устроены обычныя поминки, на которых даже протоиерей Стефан Пименович пресытился, как сам он пишет в своем дневнике. С такими порядками арзамасцы конечно, не далеко ушли от того, что было в 1830 г., когда только жгли навоз… Эпидемия 1848 г. была самой сильной в Арзамасе за все XIX столетие. Умерло сравнительно немного и врачи пришли к заключению, что само известковое свойство воды в Арзамасе препятствует развитию холеры. Это, кажется, единственное утешение для Арзамаса, очень беднаго хорошею питьевой водою. 22 сентября, когда холера совершенно прекратилась, совершено было благодарственное молебствие с крестным ходом вокруг всего города, при чем у обоих кладбищ были отслужены панихиды по умерших холерою.　

В 1849 году Алексеевской общине Высочайше пожалован первый участок леса, 100 десятин, в Арзамасск. казен. даче.[307]　

Летом 1849 года мирную и тихую арзамасскую жизнь взволновали два события: 31 июля лили соборный колокол в 510 пудов, о чем мы уже не раз говорили, и провели слона из Средней Азии в Петербург. Весь город перебывал на постоялом дворе при доме купцов Скоблиных, где слон дневал под сараем. Его кормили пряниками и потом долго про него разсказывали нам, когда мы были малыми детьми.　

В декабре 1849 г. скончался, а 21-го погребен купец Иван Львович Скорняков (по прозванью Всемирнов), создатель Александро-Невскаго храма при тюремном замке, крупный торговец красным товаром, о котором мы уже не раз говорили.　

В 1850 году скончался архимандрит Спасскаго монастыря Амфилохий, управлявший 5 лет, будучи преемником архимандрита Александра. При всем уважении к памяти их обоих, нужно сказать, что между тем и другим была громадная разница, в особенности заметная в глазах современников. Александр был ветхий старец, монах почти от юных лет, постник, почти затворник, редко разстававшийся с своею келией. Амфилохий был дворянин по происхождению, бывший военный, полный здоровья и сил, вел знакомство и с помещиками и с купцами, не отказывался от участия в торжественных обедах и от посещения знакомых. Первый в священнослужении наблюдал московские обычаи, которые были издавна приняты в Арзамасе, второй — начал вводить петербургские порядки, например служение обедни в 1-й день Пасхи прямо после заутрени, чего прежде в Арзамасе не бывало. В управлении монастырем Амфилохию пришлось принять крутые меры: в последние годы жизни архимандрита Александра тяжкие недуги не позволяли ему лично вникать во все, управление поручено было им казначею, иеромонаху Аркадию, который мало заботился о духовном процветании монастыря, благодаря чему монастырская жизнь ослабела, появилось среди братии пьянство, и Спасский монастырь потерял свою славу. Амфилохию предстояло все это исправить, но не пришлось. Вместо исправления, ему оказывали сопротивление, истолковывали его собственную жизнь в превратном виде и распускали про него нелепые слухи среди горожан.　

Незначительныя предприятия его к внешнему благоустройству монастыря также нельзя назвать удачными. Мы уже упоминали, что им устроена деревянная сень, вроде часовни над могилой приснопамятною архимандрита Иоасафа, но при этом с самым непростительным невежеством над гробом праведника положена чужая надгробная плита с надписью, которая может сбить с толку неосведомленнаго посетителя. По его же распоряжению почти по всему монастырю разсажены были аллеями различныя деревья. Уже по смерти его, епископ Иеремия нашел эти аллеи неприличными для монастыря и приказал все деревья порубить. Осталось только несколько лип около южной стены монастыря. Несравненно важнее для истории Арзамаса участие архимандрита Амфилохия в деятельности возникшаго в те годы «Общества посещения бедных г. Арзамаса». Это общество существовало около трех лет, принесло свою долю пользы, но принуждено было прекратить свою деятельность вследствии того, что официальное учреждение его неразрешено было Правительством. Цель его была оказывать помощь таким бедным жителям Арзамаса, которые скрывали свою нищету, голодали и бедствовали, не решаясь просить помощи или подаяния. Цель прекрасная, святая… Учредителями общества были Подсосовы, Николай Яковлевич Стобеус, Ник. Ив. Попов и другие, в числе их был и архимандрит Амфилохий. Собрано было до 2000 рублей. Между прочим Подсосовы за свой счет отпечатали 1000 литографических видов города Арзамаса, с южной стороны. Виды эти пущены были в продажу по 30к. Вся выручка поступила в пользу общества. Все члены принялись за дела благотворительности с большим рвением. Общество уже действовало, когда еще не было утверждено. В те времена Правительство вообще подозрительно относилось ко всякаго рода обществам. В числе других заподозрено было в неблагонадежности и это общество и потому учреждение его не разрешено. Напечатанныя под видами Арзамаса слова «Общества посещения» были зачеркнуты, а разрешено оставить только «в пользу бедных г. Арзамаса» По уставу члены общества должны были находить истинно-бедных и развозить им пособия. Архимандрит принимал участие и в этом, посещая по вечерам дома бедняков. Злые люди воспользовались этим, распуская сплетни, что он ездит по вечерам вовсе не с целью благотворения. Не получив разрешения, со смертию архимандрита и вследствие разстройства дел Подсосовых, общество распалось.　

20 мая 1850 г. скончался в Петербурге вызванный туда для присутствования в св. Синоде, Иаков, архиепископ Нижегородский и Арзамасский. Мы уже упоминали, что он очень любил Арзамас и за 3 1/2 года своего управления епархией, нашел возможным посетить его 4 раза. Арзамасцы сознавали это и отвечали ему любовью со своей стороны. В разсказах о нем современников-арзамасцев мне приходилось слышать много светлых о нем воспоминаний.[308]

В 1851 г. в июне была в Арзамасе ужасная буря, сорвавшая много крыш, свалившая заборы и т. п. С Благовещенской церкви снесло северо-западную главу и поставило ее рядом с церковью, никого не убив и ничего не повредив. Последствия этого события послужили к украшению Арзамаса. Старостой в то время был купец Сергей Иванович Мунин. В его уме, занятом безпрерывными заботами о благолепии Дома Божия, блеснула мысль, которую многие его сограждане-арзамасцы на первых порах назвали безумием.　

Бывая в Сарове и любуясь тамошними златоглавыми церквами, он мечтал и вверенную его попечению Арзамасскую Благовещенскую церковь увенчать золотыми главами, которыя были совершенно одинаковыя с главами Успенскаго Саровскаго собора, но только были окрашены зеленой медянкой, а не блистали червонным золотом, как в Сарове. Когда буря снесла главу, он принял это за указание Свыше. В его голове уже созрел план: заменить деревянныя стропила железными и покрыть главы медными, вызолоченными чрез огонь, листами… Мастера, золотившие Саровския главы бр. Лысковцевы жили в Арзамасе и готовы, были работать без барыша, только бы не было убытка, так как и им желательно было разукрасить золотыми главами, хоть одну из церквей родного города… Оставалось дело за деньгами, их требовалось 25 000р. серебром. У старосты, хотя он и торговал лисьими мехами, далеко не было такой суммы, нужно было идти собирать по приходу… Помолясь Богу, Сергей Иванович начал с края: пошел сначала в первый ближайший к церкви дом, к 1-й гильдии купцу Дмитрию Ивановичу Попову… Любезно принятый хозяином, он изложил ему цель своего прихода. Дмитрий Иванович заметил ему, что с арзамасскими средствами это не возможно. Мунин возражал ему, говоря, что с Божиею Помощию все возможно, и стал просить Попова, чтобы он первый пожертвовал на это дело приличную сумму. Такая настойчивость разгорячила Попова, он вышел из себя и почти выгнал старика-старосту… Первая неудача не разочаровала Мунина, он поделился своей мечтой со священником и они уговорились идти опять к Попову уже вместе… А Попов тем временем одумался. Он был человек весьма умный и разсудил, что староста не для себя хлопочет, а печется о благолепии Дома Божия и, когда староста и священник пришли к нему, он ласково принял их, угостил чаем и сказал, что он принимает все расходы на себя, все сделает за свой счет, только не вдруг, полегоньку… И, действительно, это великое дело совершилось в течении целых 18 лет. Первую большую главу окончили в 1859 г., 14-го сентября подняли на нее Крест. В 1864 г. Дм. Ив. Попов скончался и окончить пришлось уже его сыну Ивану Дмитриевичу; все работы закончены лишь в 1869 году. Последний крест поднят был на ту самую главу, которая снесена была бурей. Тем временем С. И. Мунин сделал в Благовещенской церкви еще много хорошаго. Украсил все иконы в нижних ярусах иконостасов и около 4 колонн, поддерживающих своды храма, как в теплой, так и в холодной церкви, серебряными вызолоченными ризами. По его собственным словам, за время его служения поступило в церковь 18 пудов серебра.

 

21 августа 1852 г. скончалась настоятельница Алексеевской Общины Марфа Павловна Пирожникова. Будучи современницею и преемницею праведниц и подвижниц Марьи Петровны Протасьевой и Ольги Васильевны Стигалевой, она восполнила собой тройственный лик праведных настоятельниц общины, введенных в нее самим возстановителем Алексеевской обители, иеромонахом Феодором. Житие ея, также как и жизнь ея предшественниц, всецело посвящено было на служение Богу и ближним и на спасение души. Она скончалась 80 лет, из которых 77 лет провела в Алексеевской общине, так как принята была в нее трехлетним ребенком. Отец ея — сержант гвардии — был одним из почитателей иеромонаха Феодора и, умирая, вверил попечению его свою единственную дочь. О. Феодор отдал ее на воспитание в Алексеевскую общину, где она выросла и осталась на всю жизнь. Воспитанная великими подвижницами она и сама была проникнута их духом и украшена всеми иноческими и христианскими добродетелями, а потому по кончине Ольги Васильевны (монахини Олимпиады) в 1828 г. и было ей вверено управление общиною. 24 года несла она это тяжелое бремя, поддерживая и укрепляя все то, что было сделано добраго и хорошаго ея предшественницами. Пред кончиною она приняла великую схиму, но не переменила своего имени.　

В 1853 году арзамасский городской лес, в количестве 1613 десятин, для более правильною ведения лесного хозяйства, разделен на 28 участков. До того времени лес не берегли, рубили кто, где и чего хотел. В результате к 1853 году строевого леса уже ничего не осталось, а дровяной истреблялся без всякого порядка. Вне означенных 28-ми участков оставалась заросль на выгонах и на землях, предназначенных для сдачи под пашню, рядом с городом начинались и тянулись на несколько верст великолепные перелески, сплошь почти состоявшие из хорошаго орешника. Но всего этого многим казалось мало. Урегулирование лесного хозяйства они считали ненужным и стеснительным; поднялся ропот. В первое время недовольные делали порубки в лесу, говоря, что «он наш!» Орешники в течении 30 лет безпощадно истреблены, а чрез 50 лет не осталось следа и от перелесков.　

Летом 1853 г. довольно продолжительное время провел в Арзамасе епископ Иеремия, отличавшийся строгостью. Сохранилось о нем много воспоминаний. Между прочим он воспретил совершение крестных ходов, на которые не было указов. Таковых оказалось три: 8 мая в Богословскую церковь, в Троицын день в Троицкую и в 9-е воскресенье по Пасхе — в Ильинскую.

31 августа 1853 г. в Алексеевскую общину принесена с Афона икона Божией Матери «Достойно есть». При встрече ея и после, благодатию Пресвятой Богородицы, от нея явлены были благодатныя исцеления. Присылкой этой св. иконы Алексеевская община[309] обязана своему благотворителю, Елабужскому купцу Кириллу Ивановичу Стахееву.[310]　

Чрез него Алексеевския монахини просили было у иноков Афона на благословение Иверскую икону Божией Матери, но им была прислана эта св. икона при объяснительном письме иноков Пантелеймонова, русскаго на Афоне, монастыря.　

В том же 1853 г. началась несчастная для России Крымская компания или восточная война. Арзамас не был безучастен в этом, хотя и тяжком, но славном историческом подвиге нашего Отечества. Почти один за другим были три рекрутских набора. Многие арзамасцы находились в действующей армии и в Черноморском флоте. Жители Арзамаса с напряжением следили за известиями с театра войны. В это время, благодаря войне, сильно развилось в Арзамасе чтение газет. Большинство купцов выписывали тогда «Московския Ведомости». В среде средняго сословия были люди, считавшиеся знающими дело, знакомыми с политикой, особенно выделялись из них Н. И. Трушеников и Н. И. Терентьев. Они ежедневно читали ведомости и разглагольствовали по поводу прочитаннаго… Молодые и менее сведущие люди внимательно слушали их и, придя домой, пересказывали их мудрые глаголы своим домашним… Не оставались безучастными к бедствию Отечества и тогдашния жительницы Арзамаса, наши матери и тетки, оне заготовляли корпию, собирали ее и пудами отсылали на войну для раненых… Прошло почти два года, война затянулась и становилась все более тяжелой для России… Это уже не было тайной ни для кого… Арзамасские купцы, торговавшие на Украинских ярмарках, своими глазами выдели, с каким трудом везли тяжелыя орудия и снаряды по грунтовым черноземным дорогам Украйны на театр войны, как все дорого обходилось Правительству и как наживались евреи поставщики и подрядчики… И тяжело было русским солдатам.

В январе 1855 года в Нижегородской губернии начали формироваться дружины Государственнаго ополчения. В Арзамасском уезде была сформирована своя особая дружина в 1000 человек ратников. Она разделялась на 4 роты. Начальствовал над Арзамасской дружиной помещик Арзамасскаго уезда с. Водоватова Александр Васильевич Месинг. Из жителей Арзамаса в ратники было зачислено много торговых людей, средних лет, от 30 до 40, необремененных семьями, хотя и женатых; многих из них впоследствии пришлось мне знать. Дело шло очень медленно и ратники выступили в поход лишь 17 июля. Купеческое общество, вообще принимавшее деятельное материальное участие в снаряжении ратников, поднесло им икону св. и чудотворца Николая в серебряной ризе. От Алексеевской общины дана им была икона Божией Матери «Достойно есть», а богатый крестьянин села Выездной слободы Ив. Сергеевич Чичканов поднес ратникам односельцам т. е. выездновским также икону в серебр. ризе св. Николая чудотворца и великомуч. Екатерины. Все эти иконы хранятся ныне в Арзамасском соборе.　

Провожали ратников из Арзамаса с крестным ходом. От большого скопления народа при этом провалилась часть Выездновскаго моста, при чем впрочем особенно сильно никто не пострадал; отделались легкими ушибами и царапинами.　

Арзамасские ратники не дошли до Севастополя. Когда они миновали Киев и были уже в 250 верстах за ним, в местечке Бурты, Киевской губернии, получено было известие о заключении мира.　

В Арзамас они возвратились чрез 11 месяцев со дня выхода, 21 июня 1856 г. Им была оказана торжетсвенная встреча. В Гостинном ряду были устроены три арки, на подобие триумфальных ворот, которыя по вечерам иллюминировались плошками. Те же арки впоследствии пригодились для иллюминации по случаю коронации Государя Императора Александра II.　

Арзамасский городской голова Вас. Вас. Фадеев за труды по сформированию дружины награжден серебряною медалью, на Станиславской ленте, чем очень восхищался. Ратники также получили кресты, которые в торжественные дни носили на груди. Всем священникам за молитвы во время войны, выданы были большие бронзовые наперсные кресты на Владимирских лентах.　

По окончании этой войны арзамасцы очень удачно торговали мехами на украинских ярмарках, так-как в Украйне тогда было много денег. Между прочим в это именно время очень много нажил Ив. Ст. Белоусов, впоследствии отдавший при жизни и завещавший по смерти большую часть своего состояния г. Арзамасу.　

3 июня 1853 г. в нижней части г. Арзамаса, в Ново-Московской и прилегающих к ней улицах был сильный пожар, истребивший 22 дома, преимущественно больших и благоустроенных, при многих из них были постоялые дворы. Пожар этот навел панику на всех жителей нижней части города. Опасались, что повторится бедствие 1823 года. Так как вместе с другими сгорел дом потомств. почетнаго гражданина Ступина, то и пожар этот долго называли Ступиным. Ходила молва, что во время этого пожара у Ступина похитили шкатулку с деньгами и потому будто бы с того времени дела его и пошли на убыль.