XXII Арзамасская жизнь от француза до пожара.

Снятие перваго плана города в 1814 г. Самозванец Тарасов. Открытие Арзамасскаго Духовнаго Училища. Смотритель его — Архимандрит Александр. Арзамассцы уступают Высокогорской пустыни местность вокруг монастыря. Перенесение Макарьевской ярмарки в Нижний Новгород. Макарьевский Архимандрит Израиль. Его кончина в Арзамасе. Блаженная Елена Афанасьевна Детьева. Посещение Арзамаса игуменом Валаамским Назарием. Юродетво Христа-ради. Дар предвидения. Прасковья Ивановна Мухина. Врач Андрей Гаврилович Медведев, впоследствии архимандрит Антоний. Княжна Дивлеткильдеева, впоследствии игумения Паисия. Постройка Выездновскаго моста. Сооружение Выездновской часовни Вас. Фед. Вязововым. Заставы и будки. Постройка Высокогорской часовни в Арзамасе. Открытие Арзамасскаго библейскаго сотоварищества. Пострижение Андрея Медведева. Проект памятника Ртищеву. Множество больших построек в 1823 году. Тюремный замок. Строитель его Ив. Л. Скорняков. В. В. Скоблич-первый обитатель новаго острога. Постройка мучнаго ряда на капитал, пожертвованный Феоктистовым, и Зосимских лавок. А. С. Молодцов и П. Ф. Грязев. Большой пожар 1823 года. Новая распланировка нижней части Арзамаса. Затешная улица. Уменьшение числа кожевенных заводов и перевод их за город. Первый удар кожевенному производству.
 

Период времени с 1813 по 1823 г. или, как выражались арзамасцы XIX столетия с того времени, когда «француз шел» до «пожара», был временем самаго пышнаго разцвета арзамасской торговли и промышленности. Это легко объяснить: в то время, как Москва, разоренная французам и и выжженная самими русскими, обстраивалась и понемногу поправлялась и в окружающих ее местностях, также пострадавших от неприятельскаго нашествия, происходило тоже самое, а бедному народонаселению приходилось с великим трудом и лишениями обзаводиться всем вновь, в Арзамасе не успевали наготовить товаров для отправки в упомянутые места. Кожевенные изделия, сапоги, Меха, холст — все это покупали у арзамасцев на расхват, везли на все стороны. Арзамасцы развивали свое производство, расширяли заводы, заезжали за покупкой сырья все дальше и дальше, а счастье им все везло и везло… Уже и прежде мы говорили, что главный сбыт арзамасских товаров был на Дону, а на Дону в это время было денег так много, как никогда. Известно, что донские казаки возвращались с войны всегда с деньгами, а об этой войне нечего и говорить: сокровища, награбленныя французами в Москве были все растеряны ими на пути и большая часть их досталась казакам, не с пустыми руками возвратились казаки и из-заграницы… Было тогда им на что покупать арзамасские товары! Этим и объясняется обилие ходившей в Арзамасе, почти до самой крымской войны иностранной монеты, золотой и серебряной. Талеры были в обращении также, как и рубли. Им знали цену не только торговые люди, а вообще все. Гульдены и дублоны — не считались редкостью. Золотую иностранную монету, которую в Арзамасе тогда называли «арабчиками» и «лобанчиками», Арзамасские золотых дел мастера, даже переделывали в кольца. До сего времени в купеческих семьях хранятся такие кольца, перелитая из иностранной золотой монеты. Золото самое чистое, но кольца все без пробы… Особенно много делалось колец оригинальных, например: «горошком», «рука с рукой», «змейкой» и т. п. … Наши бабушки считали свои кольца десятками и носили их на всех пальцах, конечно, кроме больших, на обеих руках… Нужно отдать справедливость и мастерам: работа в большинстве случаев была изящная.　

Около 1823 г. в торговых делах арзамасцев произошел некоторый застой, на что даже жаловались причт и староста собора в прошении к архиерею Моисею, упоминая об «упадке торговых оборотов и ремесленных производств»,[262] но это было ничто иное, как «последствия перепроизводства» о чем тогда еще не имели понятия, а на самом деле, было не так страшно, а только научило арзамасцев не сидеть дома, а самих заняться отысканием мест для сбыта своих товаров, что принесло им еще большия выгоды.　

Но приступим к обзору событий этого периода.　

В 1813 году 30 апреля скончалась в Алексеевской общине настоятельница ея Марья Петровна Протасъева, в схимонахинях Марфа. Это была замечательная подвижница и город Арзамас должен считать за счастие, что в числе живших в нем праведников была и эта угодница Божия, тем более, что и останки ея почивают в Арзамасе.　

Вот краткия биографическия о ней сведения.　

Она происходила из Костромских дворян, отец ея был воеводой в Великом Ростове. Лишившись матери почти в младенчестве, она росла под надзором бабушки, женщины благочестивой. Часто бывая с нею в монастырях, она наслушалась там от монахинь разсказов о подвижниках и подвижницах и сама стала поститься так, что даже отказывалась от молочной пищи и непрестанно молилась. Дома она часто проводила время в назидательных беседах со старичком, конторщиком своего отца. Зная, что отец ни за что не отпустит ее в монастырь, она вознамерилась, по примеру некоторых древних святых, тайно оставить дом родительский и, выбрав удобное время, накануне того дня, когда в доме отца готовился бал, она, написав письмо отцу, тайно ушла из дома, но была настигнута посланной погоней и возвратилась, но вскоре, однако, умолила отца отпустить ее в Костромской монастырь. Там жила схимница высокой жизни. Марья Петровна взялась ухаживать за нею: носила ей воду, дрова, топила печь и готовила ея постническую пищу. От родных, часто посещавших ее, Марья Петровна, тщательно скрывала свои монастырские труды. Вскоре скончался ее отец, а она, услышав от проезжавших чрез Кострому санаксарских монахов о известном уже нам старце Феодоре Ушакове, который в то время томился в ссылке в Соловецком монастыре, возымела твердое намерение отправиться к нему в Соловецкий монастырь, чтобы просить его руководства к богоугодной жизни. Не смотря на все неудобства и трудности далекаго пути, она достигла Соловецкой обители, усердно помолилась при раках почивающих там первоначальников обители пр. Зосимы и Савватия, а потом обратилась к живому праведному подвижнику о. Феодору, который, действительно доставил ей своими боговдохновительными речами великую пользу для души и утешение духовное. Как наиболее подходящее место для богоугодных подвигов, он указал ей на Арзамасскую Алексеевскую Общину. Послушно и со смирением приняла Мария этот совет и поспешила исполнить его. Она вступила в общину в 1782 году, а чрез год имела утешение, вместе с другими сестрами, встретить о. Феодора, возвращавшеюся из Соловецкаго монастыря в Санаксар. Как мы уже видели, о. Феодор часто навещал Алексеевскую общину и пекся о ея благоустройстве. Заметив, что первая настоятельница, Евдокия Ивановна, достигнув преклонных лет, уже тяготиться обязанностями своего звания, он уволил ее на покой, а настоятельство вручил Марье Петровне, которой было тогда еще только 26 лет. Вначале многия сестры смущались тем, что настоятельница их так молода, но потом, видя ея подвижническую жизнь и мудрое управление, оне успокоились.　

Марья Петровна отличалась кротостью и терпением, незлобиво переносила все неприятности и прискорбия. На подчиненных она действовала не строгостью, а убеждением и любовию. Усугубляя свои подвиги, она тайно приняла схиму, при чем наречена была Марфою. Чтобы скрыть свое отречение от молочной пищи, она отзывалась, что не может вкушать скоромнаго, а постную пищу более перебирала, чем кушала. Имея удивительный дар слова, она, обыкновенно за трапезой и за мирским столом, когда это случалось, занимала других беседой от Божественнаго писания или от своего любвеобильнаго сердца и так увлекала слушателей, что они не замечали, что она ничего не кушает. Число сестер в общине быстро увеличивалось, Марья Петровна ни кому не отказывала, всех желающих вступить в общину принимала с любовию, часто повторяя слова Христовы: «Грядущаго ко Мне не иждену вон».　

При всей скудости средств, которыя община тогда имела единственно от рукоделия и подаваемой милостыни, Марья Петровна ежедневно питала странников, нищих и никогда не отпускала без подаяния бедных, приходивших за куском хлеба, квасом или просивших другой какой-либо монастырской пищи, говоря, что рука дающаго никогда не оскудевает. Храмы монастырския во время ее настоятельства были малы, бедны и скудны утварью. Рукоделие сестер состояло в шитье золотом, украшении икон фольгою, вязаньи чулок и шитье одежды для мирских женщин; заработанных денег было недостаточно на все расходы, подаяния арзамасцев также были не велики, а посылать за сбором воспрещено было уставом общины, данным о. Феодором. Чтобы поддержать общину и приобресть ей доброхотных благотворителей, Марья Петровна ездила в Москву и там действительно, нашла их не мало, среди дворян и именитых купцов. Привлекла их она своим смирением, назидательными беседами и любовию к ближним. Все, узнавшие ее, москвичи за счастие считали видеть ее в своих домах и принять ея благословение. Спустя десятки лет, во многих семьях московскаго купечества имя ея с любовию и благоговением передавалось из рода в род.

 

С помощию московских купцов: Афанасия Ивановича Долгова, Алексея Ивановича Кушашникова и Семена Прокопьевича Васильева она, вместо старой теплой церкви, построенной в 1753 г.г., воздвигла обширное новое здание, в котором, в нижнем этаже помещаются кухни, пекарни, квасоварня и кельи сестер, трудящихся в этих послушаниях; во втором этаже обширная трапезная со сводами, украшенная множеством св. икон, перед которыми в часы богослужения теплятся многочисленныя лампады; в 3-м этаже помещается церковь, разделенная на две части столпами и перилами; правая часть с алтарем, посвященным Успению Пресвятыя Богородицы, предназначена для богомольцев мирян, а левая, посвященная покровителю обители пр. Алексию, человеку Божию, для сестер обители; входы в обе части храма сделаны особыя, с обеих сторон. В самом верху, под крышей помещаются монастырская библиотека и склады для зерноваго хлеба.[263]

Во дни настоятельства Марии Петровны принесена в Алексеевскую общину и прославилась в ней чудотворная икона Божией Матери, именуемая «Утоление печали». Замечательна история этой святой иконы: к арзамасскому живописцу Василию Тюфилину явился неизвестный ему человек и заказал написать икону Божией Матери «Утоление печали», оставив задатку 10р. Икона была готова, но прошло более года, а заказчик не являлся. Иконописец предложил ее в дар Алексеевской общине. Марья Петровна с радостию приняла этот дар и благоговейно поставила в монастырской трапезе. Однажды трапезная старшая, приготовляя столы для трапезы, взглянула на икону и заметила, что из Руки и Шеи Пресвятыя Богородицы и из Ноги Спасителя истекает миро. Весть о сем чудесном явлении облетела Общину и все сестры, собравшись в трапезную, благоговейно припадая к Святой Иконе, помазались, с верою во всемогущество Божией Матери, миром, истекающим от Святыя Ея иконы. По всеобщему желанию св. икона перенесена была в церковь. Следы течения мира видны на иконе до сих пор.　

В 1820 г. благотворитель общины шуйский купец Василий Максимович Киселев украсил ее серебрено-позлащенною ризою с камнями и жемчугом. Всего жемчугу 2185 зерен, камней разноцветных 436 и сраз 925 штук, серебра вместе с жемчугом и камнями 25 фунтов. Разными лицами, с течением времени, пожертвовано к этой св. иконе несколько серебряных лампад. Летом 1868 г. удостоился от этой святой иконы благодатнаго видения и утешения известный всей Русской Церкви, Наместник Троицко-Сергеевской лавры о. Антоний. Посетив в этом году последний раз Арзамас и Алексеевскую общину, о. Антоний прикладывался к этой иконе. В это время изображенная на ней Пресвятая Дева представилась ему как Живая, Простирающая к нему Свои Пречистые Руки. О. Антоний изменился в лице и едва устоял на ногах. Все обратили на это внимание, но он тогда скрыл этот благодатный дар, как и подобало смиренному иноку и православному христианину, и лишь после кончины его это видение сделалось известным.[264] В настоящее время, еженедельно по воскресным дням, после вечерни, перед этой иконою совершается молебное пение с акафистом, при котором, почти всегда, бывают, кроме сестер обители, и мирские богомольцы.　

Марья Петровна управляла общиною 28 лет и скончалась на 54 году жизни. При погребении ея было необычайное стечение народа и объявились во услышание всех многия тайные ея дела: облагодетельствованные ею бедняки, плача у ея гроба, говорили: одни «матушка ты наша — ведь ты нам келью поставила», другие «ты нам коровушку купила», третьи: «ты нам шубу пожаловала!». Скорбь сестер общины была неутешна; вопли и рыдания их заглушали погребальное пение. Совершавший его спасский архимандрит Александр, питавший к почившей глубокое уважение, принужден был сказать во всеуслышание «Господа ради перестаньте, от слез и рыданий я сам изнемогаю и продолжать не могу»… Над могилой почившей, впоследствии устроен престол придела во имя преподобных Антония, Феодосия и прочих печерских чудотворцев, а внизу, над самым гробом, устроено нечто вроде пещеры, где постоянно теплится неугасаемая лампада. В важные моменты в жизни обители настоятельницы ея, преемницы Марьи Петровны, всегда приходили в эту пещеру и, припадая к ея гробу, просили ея благословенья и молитв.[265]　

Вообще память народная чтит схимонахиню Марфу, как праведницу. В обители сохранилось несколько ея назидательных писем.　

16 сентября 1823 г. скончался один из самых именитых граждан Арзамаса Иван Иванович Белянинов, 78 лет. Еще в 1767 гаду он, в числе других представился Императрице Екатерине и получил от нея серебряный ковш[266] Торговыя дела его были широки и разнообразны. Подобно Цыбышевым, он имел чугунные заводы, несколько времени был откупщиком, торговал бакалейным товарам. Много было у него в Арзамасе и недвижимых имуществ: так ему принадлежал каменный дом, в котором уже более 100 лет помещается почтово-телеграфная контора; другой дом деревянный, в котором он жил сам, перешел впоследствии к дворянам Чемодановым, а ныне принадлежит В. С. Софонову. Из одной бумаги, хранящейся в архиве мещанской управы, видно, что ему же принадлежат лавки: 1 в сапожном ряду, 9 в москательном, 1 в соляном ряду и 4 деревянных в рогожном ряду, огороды: 4 в конце Сальниковой улицы, 1 в Гатиловке (подле двора Кузьмы Попова), 1 позади улицы Марковки и 1 по течению реки Шамки. Повидимому дела его, под конец, были в разстройстве, потому-что все эти имения были в споре с каким-то чебоксарским купеческим сыном Николаем Ивановичем Клюевым и в 1815–1817 г.г. сдавались в аренду с торгов, на Всехсвятском кладбище до сего времени сохранилась чугунная плита, обозначающая место его погребения.　

В 1814 году производилось снятие плана города Арзамаса присланным от губернскаго начальства землемером. Городская дума указами от 18 апреля этого года предписала старостам, городскому Корнилову и мещанскому Волову, оказывать землемеру всякое содействие, выдать 22 стопы разной бумаги, 4-х сортов красок, клею, крахмалу, туши китайской, 12 немецких карандашей, столбов, шестов и пр. и пр., а также 13 человек народу для работы. Из указов, между прочим, видно, что в архиве думы старых планов города в то время никаких не оказалось.[267]　

В конце мая 1815 г. в арзамасском уезде появился самозванец именовавший поручиком Петровым и сыном императрицы Екатерины II, в действительности же оказавшийся рядовым Николаем Тарасовым. Он разсказывал о себе, яко-бы послан был от Императрицы Марии Феодоровны возвестить помещичьим крепостным, что они будут казенные. С этой целью он проезжал по подгородным селам и деревням: был во Пешелани, Князевке, Кожине и Чуварлейке, но здесь был схвачен помещиком с. Кожина, Михайловым и представлен начальству. 31 января 1816 года его присудили: «учиняя наказание кнутом, вырезать ноздри до кости, поставя на лбу и щеках литерные знаки, сослать навечно в каторжныя работы».[268]　

В 1815 г. положено начало Арзамасскому Духовному Училищу. Ранее (в главе XIV) мы упоминали об открытии в Арзамасе первой школы, приготовительной к семинарскому образованию, по распоряжению Нижегородскаго Архиепископа Питирима. Существовала ли эта школа безпрерывно в течении почти ста лет и какия она принесла плоды, — никаких сведений до нас не дошло. Новое же духовное училище получило свое устройство постепенно в течении 7 лет. В 1815 году оно лишь основано: в течении двух лет выстроен для него в Спасском монастыре каменный корпус на собранную сумму, за что архимандрит Александр, в 1818 г. году, удостоился архипастырской благодарности и был представлен к ордену св. Анны.　

При недостатке помещения, первоначально занятия происходили только с самыми малознающими учениками, а более подготовленные, в числе которых, были даже юноши, уже занимавшие места сельских дьячков и пономарей, распущены было по домам для отправления своих обязанностей. Правильныя занятия начались только с 11 сентября 1822 года, когда открыто было приходское духовное училище, уездное же открылось лишь в 1837 году, когда упомянутому архимандриту Александру было вверено управление обоими училищами. «Слава Богу! (писал он в 1824 г. своему другу, московскому иерею Георгию) — есть кому петь в монастырском храме: в моей арзамасской академии слишком 200 мальчиков». Смотритель духовных училищ архимандрит Александр был до 1842 г., когда, по собственной его просьбе, вследствие старости и слабости здоровья, уволен от всех училищных должностей, с награждением золотым кабинетским крестом. Награда в те времена была весьма высокая.　

23 декабря 1815 года, при строителе Высокогорской пустыни, иеромонахе Дамаскине, арзамасское общество всех сословий определило отдать этой пустыни в вечное владение, доколе она будет существовать, землю, на которой она выстроена, 1700 саж. в окружности, с растущим на ней черным разнаго рода крупным лесом, кустарником и сенными покосами, предоставив ей право добывания бутоваго камня, находящагося в недрах этой земли.　

В 1817 г. Макарьевская ярмарка, в течение почти 200 лет собиравшаяся под стенами Макариева-Желтоводскаго монастыря, переведена в Нижний Новгород. На Арзамас и его торговлю это событие не имело положительно никакого влияния. Проезжающие и обозы ехали все также через Арзамас, а арзамасцам торговать было безразлично, что в Макарьеве, что в Нижнем. В следующем 1818 году 14 ноября скончался в Арзамасе, в Спасском монастыре, проезжавший чрез Арзамас, бывший архимандрит Макарьевскаго Желтоводскаго монастыря, Израиль, переводившийся в Новоторжский Ефремов монастырь.　

О. Израиль имел несчастие управлять Макарьевским монастырем в то именно время, когда ярмарка была переведена в Нижний и монастырь лишился чрез это своих богатых доходов. Как попечительный настоятель, он много хлопотал о том, чтобы Макарьевский монастырь сохранил свое влияниие на ярмарку и на новом месте, но в этом деле он встретил сильнаго противника в лице самаго епископа Нижегородскаго Моисея. Монастырь утратил все свои права на доходы с ярмарки, а архимандрит, вследствии бывших столкновений, был перемещен. Вероятно он уже больной выехал из Макарьева, потому что доехал только до Арзамаса и здесь скончался. На месте погребения его, близ соборной монастырской церкви, в ряду могил спасских архимандритов, находится большая чугунная надгробная доска.　

В 1820 году, 28 марта, в самое Светлое Воскресение, во время вечерни скончалась в Алексеевской Общине Христа ради юродивая Елена Афанасьевна, происходившая из рода дворян Дертьевых, имевшая дар прозорливости и, когда это требовалось для Славы Божией и пользы ближних, проявлявшая необычайный ум.[269]　

Впоследствии неоднократно было напечатано ея жизнеописание, из котораго мы приведем лишь главнейшие черты. Отец ея был какой-то чиновник, служивший в Арзамасе. Родители воспитали ее в страхе Божием и, прилично своему званию, дали ей домашнее образование, за тихий и кроткий нрав ее все любили. С самаго детства она изъявляла желание посвятить себя монашеской жизни, но родители не хотели этого и слышать. Когда ей было 14 или 15 лет, дом отца ея посетил, проезжавший чрез Арзамас, подвижник Саровской пустыни о. Назарий, бывший игуменом и возобновителем знаменитаго Валаамскаго монастыря. Елена открыла ему свое желание и он старался уговорить родителей, чтобы они не препятствовали намерению дочери, но они не согласились. Тогда Елена, выбрав время, когда осталась одна с о. Назарием, спросила его как ей поступить. Старец сказал ей: «будь юродствующей Христа ради, покрой разум буйством, сим путем спасешься и угодишь Богу.» Елена приняла этот совет и молила Бога, чтобы он помог ей выполнить его. Елене нашелся хороший жених и, не смотря на то, что она всячески отговаривалась от вступления в брак, родители порешили выдать ее замуж. Назначен был день брака. Елену одели в подвенечное платье, нарядили во все украшения и привезли в церковь. Пред началом венчания священник, по обыкновению, обратился к ней с вопросом: «волею-ли сочетаваешься?» «Я не желаю», смело отвечала она, — «но родители меня принуждают против моей воли». Священник в изумлении остановился, но бывшие тут родные сказали: «продолжайте, батюшка, что смотреть на ребенка?» В церкви произошло смятение и говор в народе, который роптал на противозаконное венчание, но таинство совершили и новобрачных, привезли в дом отца Елены Афанасьевны, где был приготовлен брачный стол. Молодых усадили на лучшее место. Дом был одноэтажный, окна были открыты, а пред домом, среди улицы была грязь и огромная лужа. Вдруг невеста проворно встала из-за стола, выскочила в окно, бросилась в лужу и вся покрытая грязью начала рвать свои брачные одежды. Гости, видя такое странное происшествие, быстро разошлись, жених уехал в свою деревню, а в городе разнеслась молва, что невесту испортили.

 

Родители, пораженные скорбию, старались образумить Елену уговорами, слезами и угрозами, но ничто не помогало. Она казалась безумною, ничего неслышащею и непонимающей и рвалось убежать из дома. Наконец родители оставили ее на волю Божию, а она покинула их дом, не имея нигде пристанища, бродила, где день, где ночь, юродствовала, опрокидывала у торговцев товар, за что ее били и нигде не принимали; особенно дразнили и обижали ее уличные мальчишки. Так провела она 4 года, потом была отправлена в Нижний Новгород, в дом умалишенных. Там, конечно, ни чем не могли помочь ей и отправили ее, как неизлечимую в Николаевский монастырь. Здесь также ей были очень не рады. Тогда-то сжалилась над нею известная уже нам Алексеевская настоятельница Мария Петровна и взяла ее на-поруки, поместила у себя в общине, приставила к ней старшую сестру-послушницу и, приказала никуда не пускать ее, но Елена рвалась, стучала в двери, а если ей удавалось вырваться, то уже не скоро давалась в руки, стараясь в это время, как можно более, выказать свое юродство. С течением времени, однако, она как-бы подчинила себя послушанию, перестала дурачиться и лишь изредка шумела, бранила кого ей вздумается, а иногда и дралась. Тут-то именно и начали замечать, что она вовсе не безумная, а напротив очень умна, речи ея были иносказательныя, а, иногда, даже изобличали в ней дар предведения. Если она бранилась, то оказывалось, что она и действительно журит за дело, как иногда и дралась. Знавшие за собой какие-либо тайные грешки даже боялись показываться ей на глаза. Одежду она носила не монашескую, а мирскую, приличную ея дворянскому званию, обыкновенно, ситцевое платье и чепец. В руках у нея постоянно был носовой платок, который она то и дело свертывала и развертывала. Спать она, почти никогда, не ложилась, а сидя, дремала просыпаясь очень часто. Если ей давали чаю, то она переливала его из чашки в блюдечко до тех пор, как или осудит или разольет; если предлагали пищу, то смешает все, — щи,　кашу, квас или что другое, вместе и тогда покушает немного, а сама займет всех разговором, чтобы не заметили, что она делает. С течением времени не только сестры общины, но и все граждане Арзамаса убедились, что Елена Афанасьевна вовсе не безумная, а юродивая Христа ради, но сама она продолжала прикрываться безумием до самаго конца своей жизни, оставляя юродство лишь в самых важных случаях. Из многаго упомянем лишь о самых выдающихся событиях. 1) В 1813 г. избрана была в настоятельницы общины Ольга Васильевна Стригалева, которая долго колебалась и отказывалась от тяжелаго бремени настоятельства, Елена Афанасьевна прислала ей собственноручную записку следующаго содержания: «Иисус Христа слова — Алена говорит: Приидите ко Мне все труждающиися и обременении и Аз упокою вы, возмите иго Мое на ся, и научитеся от Мене, яко кроток и смирен сердцем; и обрящите покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко. Спасителя моего слова. 1813 года 21 апреля писано». То есть писано было еще при жизни настоятельницы Марьи Петровны задолго до избрания Ольги Васильевны и вместе обнаружило и ум и прозорливость Елены Афанасьевны. 2) Подобно этому, когда прибыл в общину вновь определенный протоиерей о. Афанасий Крутовской, блаженная, увидев его в первый раз, встретила словами: «вот иерей по чину Мельхиседекову». 3) Был в общине старый деревянный корпус, уже близкий к разрушению. Елена однажды, указывая на него, говорит сестрам: «как-бы хорошо поставить тут храм во имя мученицы Варвары». «Чего вы, матушка, не скажете» отвечали ей сестры. «Право хорошо-бы» отвечала она и начала это повторять. Уже после ея кончины, поступившая в общину московская купчиха, Прасковья Ивановна　Мухина построила на этом месте каменный больничный корпус и в нем прекрасный храм во имя св. великомученицы Варвары. Так чрез много лет сбылось предсказание Елены Афанасьевны. 4) По монастырю разсажены были тогда деревья. Елена Афанасьевна не трогала их, кроме одного, которое росло напротив ея кельи. Она часто трясла его, как-бы стараясь выдернуть и приговаривая: «ты на моем месте сидишь». Впоследствии когда она скончалась, настоятельница Ольга Васильевна, уже готовившаяся распространять соборную церковь, вознамерилась похоронить Елену симметрично на таком же на правой стороне, как как на левой была погребена Марья Петровна, и вот могилу пришлось рыть, как раз на том месте, где росло это деревцо, его и срубили. 5) Еще было одно предсказание блаженной Елены, относящееся к обстоятельствам ея кончины. Обращается она к одной старшей сестре и говорит ей: «у меня до тебя крайняя душевная нужда!» — Что вам, матушка? «Сделай милость, пожалуйста походи по городу, да хорошенько подберись!» Сестра говорит — Да какая это нужда душевная, чтобы мне по городу походить? — Елена не объяснила, но убедительно упрашивала ее походить. По кончине блаженной это объяснилось. Когда она скончалась, была весенняя распутица, грязь и слякоть, а упомянутая сестра, по имени Ольга, по монастырскому послушанию послана была настоятельницей разнести по всем 17 церквам Арзамаса сорокоусты по новопреставленной Елене. Тогда-то, обходя весь город и то и дело подбираясь, вспомнила она просьбу блаженной и ея предсказание. Но всего примечательнее 6) предсказание Елены Афанасьевны наместнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры о. Антонию, который увидел ее в первый раз, когда был еще светским человеком, врачом, носил имя Андрея Гавриловича Медведева, и не только не имел намерения сделаться монахом, а даже был предубежден против монашества вообще. Прибыв в Арзамас в первый раз, вместе с одной дворянской семьей, поздно вечером и остановившись на постоялом дворе, он, как человек любознательный, начал разспрашивать хозяйку двора о том, что есть в городе достопримечательнаго. Эта простая женщина первым долгом указала на Елену Афанасьевну, говоря что она узнает и предсказывает. То же подтвердила и дворянка, спутница будущаго отца архимандрита, которая, зная некоторыя его религиозныя недоразумения, заметила ему: «вот она вас проберет!» Молодой врач, будущий архимандрит, заинтересовался этим и, несказавшись никому, ранним утром отправился в Алексеевскую общину. Здесь, после заутрени, он попросил, чтобы его проводили в келию Елены Афанасьевны и шел не без некотораго безпокойства, потому что знал за собой грех, именно сомнение в действительности св. мощей, которых он сроду еще не видал, но между тем беседы с лысковскими раскольниками вселили уже в его сердце тревожное сомнение по этому предмету. Он так и думал, что Елена Афанасьевна начнет прямо с того предмета, и, пожалуй, еще и поколотит его. Но Елена Афанасьевна прикрыла свою праведность и прозорливость, по своему обыкновению, юродством. Встретив его самым обыкновенным образом, она начала насмехаться над его модной прической, фраком и всем костюмом и стала с увлечением говорить, что ему очень к лицу были-бы длинные волосы и широкое черное платье. По том, взяв несколько пряников и орехов, она отдала ему, сказав: «а это вот вашим больным». «У меня здесь нет больных!» ответил врач. «Это вашим больным» повторила Елена Афанасьевна. Они разстались. Посетитель пошел на постоялый двор, не составив положительно никакого понятия о Елене Афанасьевне, склонный видеть в ней действительно помешанную. Но вот подходя к квартире, он был встречен лакеем, который сказал ему: «где вы были? Ведь мы вас искали, искали… у нас несчастие: господа чуть не до смерти угорели». Оказалось, что хозяйка, берегя тепло, закрыла трубу очень рано и постояльцы угорели, а Антоний спасся только тем, что рано ушел в Алексеевскую общину. Тут-то и объяснилось, что орехи посланы были Еленой Афанасьевной больным — угоревшим… Спустя много лет когда религиозныя сомнения молодого врача разсеялись, а сам он, постриженный под именем Антония, надел черныя ризы и отростил длинные волосы, объяснились и прочия загадочныя речи блаженной Елены.　

Впоследствии, живя уже в Арзамасе он часто посещал Блаженну Елену, почитая ее, как праведницу, но она не переставала пред ним юродствовать. Так было даже до самой ея кончины. Благоговея к ней, как к угоднице Божией, Антоний нашел время посетить ее даже в Великую Субботу. Видя, что она страдает, он сжалился, развел в стакане магнезию и поднес ей, чтобы она выпила, но она схватила стакан и плеснула ему в глаза, со словами: «я не этого лекарства хочу!» Потом она стала просить его, чтобы позвал о. Афанасия исповедать и причастить ее св. Таин, что и было исполнено.[270]　

Всю страстную неделю Елена Афанасьевна лежала на полу, не произнося ни одного слова, ни пропуская в рот ничего. Голова ея лежала на голом полу. Сначала сестры пробовали подложить ей под голову подушку, но она при этом всегда вдруг ударялась головой в противоположную сторону. По этому сестры уже и не решались ее безпокоить. О. Афанасий говорил после, что ея последняя исповедь была дана в памяти и полном уме, с глубоким смирением. Скончалась она мирно, в присутствии настоятельницы, О. Афанасия и многих сестер, в то время, как в теплом храме совершалась первая пасхальная вечерня. 1-го апреля, в четверг на Пасхе, совершилось ея погребение при безчисленном множестве народа, который не оставлял гроба ея ни днем, ни ночью, во все 5 дней. В следующих 1821–1822 годах настоятельница Ольга Васильевна широко распространила пристройкою соборный храм Алексеевской общины и при этом над могилою Елены Афанасьевны пришелся престол праваго придела, посвященнаго Владимирской иконе Божией Матери и равноапостольным царям Константину и Елене. Постройка производилась на средства почитательницы блаженной Елены, княжны Прасковьи Ивановны Дивлеткильдеевой, жившей тогда в общине, а в последствии принявшей монашество под именем Паисии и бывшей игумениею в Московском Страстном монастыре. Позолота иконостаса сделана самими сестрами, при материальном пособии другой жертвовательницы, которая подвигнута была к этому самою Еленою Афанасьевною, явившейся ей, уже после своей смерти, во сне. Келия Елены Афанасьевны была деревянная. Впоследствии, когда был построен каменный корпус длиною в 38 сажен, на месте этой келии в нем устроена псалтирная, в которой помещена резная группа положения Иисуса Христа во гроб, о которой сказано в XIX главе, под 1776 годом. Здесь же установлено непрестанное чтение псалтири по усопших, а на память о Елене Афанасьевне поставлен ея портрет. Память о почившей сохранилась в Арзамасе доселе и имя ея можно слышать, поминаемое в церквах арзамасских.　

В том же 1820 г. перестроен так называемый Выездной мост, чрез р. Тешу, соединяющий Арзамас с Выездной слободой и составлявший звено большого Московско-Саратовскаго тракта. О существовании большого моста чрез р. Тешу, еще в начале XVII столетия, упомянуто было нами в V главе этой книги. При перестройке направление моста было избрано новое. Старый мост к Выездной начинался прямо против так называемой Мостовой улицы. Незадолго до перестройки воздвигнут был нынешний обширный Выездновский храм и мост пришелся против самаго алтаря, а церковь нужно было объезжать далеко кругом, поэтому выездновский конец моста и перенесен немного к югу, выше по р. Теше. В Арзамасе старый мост примыкал к берегу против самаго Никольскаго съезда, который начинался от главных ворот Арзамасскаго кремля. Поэтому, как помнят старожилы, все Арзамасские крестные ходы и сходили с горы всегда Никольским съездом, а не базаром. В нижней части города, от этого моста, мимо Саровской часовни шла улица Московская (ныне Старо-Московская). После перестройки и в Арзамасе мост примкнул к берегу несколько выше по течению реки. Вновь образовавшаяся по плану 1814 г., улица названа Ново-Московскою. На арзамасском конце мост а для красы устроена была арка с колоннами вроде триумфальных ворот, вверху арки находились св. иконы, но, вероятно, сооружение было не прочное, скоро стало грозить падением и, не простояв и 20 лет, было сломано. Мост строился на средства города, мещанскаго общества и крестьян села Выездной слободы. Один из выеездновских крестьян, которые строили мост частями, каждый на своем участке Василий Федорович Вызовов, предок всех известных современных нам арзамасских и выездновских Вызововых, по собственному усердию построил на своем участке, на выездновском берегу каменную часовню, существующую до настоящаго времени. В Арзамасе, около самаго моста, по обычаю того времени, как и на других трактовых улицах, находилась застава с будкой и шлагбаумом, у которой всех проезжающих останавливали, спрашивая их паспорты, а товары, иногда пробовали щупом для того, чтобы не провезли вино из района другого откупщика; при этом много товаров подвергалось порче; чтобы избежать ея, а также не стоять долго, у заставы, обыкновенно, давали будочникам деньги, которыя избавляли от выполнения всех формальностей. В 1823 г. высокогорские монахи, не имевшие до того времени в городе подворья, испросили у нижегородскаго губернатора Крюкова и арзамасскаго городничаго Бабушкина дозволение построить каменную часовню и подворье у самой московской заставы. Городское общество отвело им под постройку безвозмездно 10 1/2 квадр. сажен земли. Впоследствии, при уничтожении застав, им же досталась и каменная будка. Подворье и часовня существуют до сих пор.　

15 сентября 1820 г. по поручению начальства, после литургии в соборе архимандритом Александром открыто «Арзамасское Библейское Сотоварищество». Архимандрит говорил при этом речь, предварительно просмотренную архиереем. При избрании членов, он согласился быть директором сотоварищества, но в душе глубоко сомневался в плодотворной деятельности сотоварищества и потому писал: «собрание будет ученое и благородное и диковинно, касательно Арзамаса, и не знаю, как Бог меня исправит!» И действительно — учрежденное в духе времени, по приказу начальства сотоварищество не оставило в Арзамасе никаких следов.[271]　

27 июня 1822 г. послушник Высокогорской пустыни Андрей Медведев пострижен под именем Антония, чрез 4 года он сделался строителем этой пустыни, а потом был 46 лет наместником св. Троицкой-Сергиевой лавры, другом и духовником знаменитаго митрополита Московскаго Филарета и одним из выдающихся лиц в среде русскаго монашества XIX столетия.[272]　

В том же 1822 г. арзамасцы лелеяли мысль украсить свой город памятником боярина Феодора Михайловича Ртищева, за 150 лет перед тем отдавшаго безплатно городу Арзамасу свои земли и леса. Инициатором этого дела являлся купец-откупщик Иван Петрович Ансиев. Получено было уже и разрешение Правительства, составлен и рисунок, но возникшее разногласие погубило это дело: Ансиев желал поставить памятник, непременно, у своих окон (дом его ныне принадлежит г. Белоноговой), на том месте, где стоял старинный дубовый столб, якобы служивший гранью земли, пожертвованной Ртищевым, но городское начальство назначило место для памятника на другой стороне улицы, у восточнаго угла Спасской церкви. Согласиться никак не могли, а между тем у Ансиева разстроились дела, сам он сошел с ума и умер. Проэкт памятника был забыт и даже имя Ртищева вышло из памяти арзамасцев. О нем вспомнили лишь в 1895 году.[273]　

1823 год должен быть особенно памятен для арзамасцев. множеством солидных построек, возведенных в течении этого года. Некоторыя из них претендуют даже на историческую известность.　

1) Не смотря на то, что в это время строился грандиозный холодный собор, крайняя необходимость заставила капитально ремонтировать теплый собор, который, хотя и был выстроен всего лишь 30 лет назад, почему-то сильно обветшал и требовал немедленнаго ремонта, который и произведен в течении одного лета.[274]

2) На средства прихожан Введенской церкви отремонтировано ветхое каменное здание, уцелевшее еще от времен монастырских, и приспособлено для житья причта. С 1852 по 1868 г. в этом здании помещалось духовное правление, а потом снова поселился причт.[275]　

3) Вместо стараго арзамасскаго острога, помещавшагося в крепости, около нынешняго бульвара, построен за городом новый тюремный замок. Экономом-строителем его был купец Иван Львович Скорняков, который, будучи довольно набожен и желая оставить по себе память, вместо того, чтобы устроить домовую церковь в самом здании замка, построил отдельно небольшой храм во имя св. Александра Невскаго, о чем уже говорено в XVIII главе. Первым в новый острог имел несчастие попасть арзамасский мещанин Василий Васильевич Скоблин, впоследствии известный московский купец. Живя постоянно в Москве и будучи там комиссионером почти всех арзамасцев, он имел неосторожность продать кому-то юфть своих двоюродных братьев, известных купцов Петра и Василия Ивановичей Скоблиных, и отпустить товар на совесть, без денег и без росписок. Покупатель сделался несостоятельным, а у Василия Васильевича не было ни денег, ни оправдательных документов. Двоюродные братья сочли это за злой умысел, озлобились, начали судиться и в результате Василий Васильевич присужден на высидку в остроге; желая избавиться от этого, он уговорил свою жену, Анну Михайловну поручиться за него; напуганная угрозами мужа, она поручилась, но, конечно, ея жемчугов и сарафанов не хватило для уплаты долгов мужа, а потому и ее посадили в острог. Отсидев свое время, Василий Васильевич снова уехал в Москву, где заслужил всеобщую любовь среди купечества, жил безбедно и скончался в 1866 г. Со своими арзамасскими родными он, по выходе из острога, скоро примирился.[276]　

4) В мучном ряду построен каменный корпус, состоящий из 16 лавок и калачной. Постройка произведена на благотворительный капитал, пожертвованный купцом Иваном Феоктистовым, после котораго теперь уже не осталось ни родных, ни потомков. Согласно его завещанию проценты с капитала должны раздаваться бедным. Тогдашние градоправители, видя недостаток в городе торговых помещений и значительную их доходность, сочли за самое лучшее построить на эти деньги мучной ряд. Впоследствии пример Феоктистова нашел среди добрых арзамасцев многих подражателей, жертвовавших с тою же целью. На их жертвы, в разное время, куплен большой каменный дом с лавками в гостинном дворе, построен другой дом, в котором помещаются присутственныя места, а внизу лавки; остатки благотворительнаго капитала находятся в ведении городского общественнаго управления. В прежнее время все доходы от имущества и проценты с капитала раздавались бедным горожанам, но впоследствии, по постановлению думы, часть этих сумм стала уделяться в пособие городской богадельне, Кирилло-Мефодиевскому братству, безплатной аптеке и проч. городским благотворительным учреждениям.

5) Так же с разсчетом на постоянный хороший доход на углу гостиннаго двора построены каменныя лавки и калачная, принадлежащия Владимирской или Зосимской церкви. Мысль построить на церковной земле лавки принадлежала тогдашнему старосте, мещанину Алексею Семеновичу Молодцову, но, при всем его усердии, денег на постройку не было ни у церкви, ни у старосты. Тогда нашелся добрый человек, купец Петр Ферапонтович Грязев, дед современных нам бр. Колесовых, который дал денег на постройку заимообразно и безпроцентно. Лавки были выстроены и капитал выплачен в течении нескольких лет, частями. Впоследствии протоиерей Владимирской церкви о. Иов Авситидийский говаривал автору, что он считает своей священной обязанностью всегда поминать при литургии А. С. Молодцова, как оказавшаго церкви и причту постройкою лавок великое благодеяние.

6) Строилась, как выше сказано, Высокогорская часовня.

Но всего больше вызвал арзамасцев к производству построек страшный пожар, случившийся в Арзамасе в ночь с 6 на 7 августа 1823 года, истребивший в нижней части города 120 домов, со множеством кожевенных заводов, и известный до ныне под именем большого пожара. Даже чрез 70 лет после него в нижней части города о нем знали, по наслышке от старших, и маленькия дети, а многие старики не могли говорить об этом бедствии без слез,[277] это событие сделалось местной эрой и до сих пор в нижней части Арзамаса определяют давность чего либо словами до или после большого пожара.　

Пожар начался в Мостовой улице в каменном доме, ныне принадлежащем г. Фадееву. Улицы до того времени, как уже не раз говорилось, были на низу узкия, кривыя; были даже переулки с выездом в одну только сторону; благодаря дешевизне леса и зажиточности жителей, постройки по большей части, были из краснаго, здороваго, смолянистаго леса, покрытыя, для прочности, между тесом, скалою т. е. берестом; постройку домов и заводов жители производили безо всякаго плана и порядка, без наблюдения со стороны городничих, а как кому и где удобнее было для своих надобностей; почти при каждом доме были кожевенные заводы, на которых все было просалено и пропитано дегтем, при каждом заводе были запасы корья и толченаго дуба; садов и огородов в этой части города было мало, наконец, и время было летнее сухое, а средств противо-пожарных тогда почти не существовало. Можно себе представить, что тогда случилось!　

Огненное море бушевало от Мостовой улицы почти вплоть до р. Теши, на севере оно ограничивалось Мартовской улицей, но на юг все пылало сплошь до самаго поля. Все почти, богатые люди пировали в эту ночь в доме купца Василия Ивановича Скоблина, который тогда просватал дочь за купеческаго сына Сурина. Многие гости добежали до своих домов, когда последние уже пылали. Не бывшие на этом пиру уже успели заснуть и, проснувшись с ужасом не знали за что схватиться. Многих мужчин не было дома, так-как это случилось в самый разгар Нижегородской ярмарки. В Мостовой улице, в одном каменном доме сгорела старушка-хозяйка. Бедствие это было не чуждо и моей родной семье. Дед мой также, как и многие другие купцы, был на Нижегородской ярмарке, бабушка и ея мать не успели вынести даже всех икон, отца моего, которому было только два года, посадили в борозду на огороде, где он долго сидел и плакал, а дядю, которому было уже пять лет, прабабушка моя вывела в поле и накрыла большой кадушкой, чтобы не убежал… На низу осталось только несколько домов в юго-западном углу около нынешней Конной площади.　

После пожара вся нижняя часть города разбита на правильные кварталы, впрочем углы были у этих кварталов острые и тупые, а не прямые, так-как общий план представлял нечто вроде звезды: от Владимирской церкви, как от центра, шли радиусами новыя улицы: на восток Рождественская, на ю.-в. Мостовая, на юг Зосимская или Евстифеевская, на ю.-з. Ново-Московская. Поперек города, от запада к востоку, проведена новая улица Затёшная, длинная прямая, заменившая старую кривую Затёшу. По ней опять начали строиться жившие там кожевенные заводчики, но случился неожиданный казус: новая улица прошла чрез обширные огороды купца В. И. Скоблина и у него очень много земли отошло под улицу безплатно, но судьба помогла ему собрать слишком за всё это со своих соседей. Дело в том, что обе стороны новой улицы, Затешной, оказалась его, Скоблина, земля, а у соседей его дворы очутились внутри кварталов, без выезда и выхода, куда-бы то ни было, и вот он начал продавать им свою землю клочками. Покупали поневоле, чтобы только иметь выезд в новую Затешную улицу, таким образом он наделил 6-х своих соседей, продавая им по 100р. за погонную, по улице, сажень, а у самого у него опять таки осталась чуть-ли не самая большая в городе усадьба, принадлежащая ныне вместе с его домом наследникам Н. И. Ускова. Кожевенные заводчики вновь стали строить заводы при своих домах. К их счастию пожар случился именно в такое время когда товаров было на заводах очень мало, юфть была или продана или отправлена на Макарьевскую ярмарку, а сырье еще не начинали покупать. Впрочем, некоторые мелкие заводчики, лишившись заводов и домов, которые тогда еще и не имели понятия, как страховать, принуждены были отказаться от своего стариннаго занятия, вследствие чего число заводов в Арзамасе убавилось. Еще более убавилось их лет чрез 12-ть, когда, по распоряжению губернскаго начальства положительно воспрещено было иметь заводы внутри города и отведено было для них место за городом, вниз по р. Теше. Этим был нанесен первый тяжелый удар кожевенному производству, процветавшему в Арзамасе уже 250 лет. У многих после пожара были выстроены большие каменные заводы; их пришлось бросить, а строить новые. Жить пришлось в городе, а трудиться за городом, непосредственное наблюдение за ходом дела ускользало из хозяйских рук. Вдали от хозяйских глаз работа пошла медленнее и хуже. Переселиться жить на завод не решился почему-то ни один из арзамасских заводчиков тогда, как в других городах везде заводчики живут на своих заводах. Теперь можно удивляться этому, но тогда должно быть тяжело было арзамасцам разстаться с насиженным веками местом, с домами, базаром и церквами, к которым так лежало их сердце, а может быть они были так уверены в несокрушимости своей кожевенной промышленности, что сочли это переселение ни за-что и жестоко ошиблись.