XIX Арзамасская жизнь «от пугача до француза» (1775–1812 г.г.)

13 февраля 1776 года в небогатой мещанской семье Ступиных родился Александр Васильевич, впоследствии основавший в Арзамасе художественную школу живописи, благодаря которой имя Арзамаса получило заслуженную известность в художественном мире. Мы еще будем говорить, как о самом Ступин, так и о его школе под 1861 годом.

В этом же 1776 году жил в Арзамасе, при Спасской церкви священник Василий Ильин, находясь на покое, он не проводил время в праздности, а трудился. Духовенство того времени вообще, в свободное время, занималось приличными своему сану искусствами: одни писали полуставом книги, другие писали иконы, третьи резали и золотили иконостасы и т. п. О. Василий также был резчик и притом весьма искусный. Пользуясь свободным временем, он вздумал и искусство свое употребить во славу Божию и по себе оставить памятник. В течении 1776 года он вырезал из дерева целую группу фигур в рост человека, а именно: гроб и в нем резное изображение погребеннаго Господа Иисуса Христа, а вокруг гроба предстоящих: Божию Матерь, Иоанна Богослова, Марию Магдалину, Иосифа, Никодима, двух ангелов и четырех евангелистов; всего 12 фигур (т. е. Иоанн Богослов здесь изображен в двух видах и фигурах, что не может не казаться странным для людей внимательных). Вся группа была им раскрашена и поставлена в Спасской церкви. В те времена почти во всех церквах Арзамаса, как-бы необходимая принадлежность, находились так называемыя темницы с резными изображениями Страждущаго Спасителя в терновом венце. До сего времени сохранилось до 7-ми таких темниц, но было время, когда воспрещалось иметь в церквах резныя изображения, тогда и группа о. Василия была вынесена в сарай. Впоследствии ее купила настоятельница Алексеевской общины Мария Петровна Протасьева, и поставила в келье, где читается неусыпающая псалтирь по усопших. Здесь она привлекает особое внимание сельских богомольцев.[229]

1777-й год уже отмечен был нами тем, что в течении его освящено было в Арзамасе 4 новопостроенных храма и, кроме того, 3 придела в Благовещенской церкви, здесь же следует упомянуть, что в том же году был возобновлен под именем общины, упраздненный в 1764 году Алексеевский монастырь. Как мы уже видели в XIV главе, монастырь этот не смотря на то, что построен был повелением царя Михаила Феодоровича, в память рождения сына его царя Алексея Михайловича, при учреждении монастырских штатов был упразднен и монахини из него переведены в Николаевский монастырь, а церковь обращена в приходскую. Но случилось так, что в Николаевском монастыре недостало помещений для всех и алексеевския монахини остались жить на своем пепелище. Так прошло 13 лет. Потрясение, произведенное в монашеской среде реформою 1764 года, понемногу успокоилось и монастырская жизнь снова вошла в свою колею. Тем временем прихожане Алексеевской церкви, которых было 60 дворов, испросили разрешение вместо обветшавшей деревянной холодной церкви построить каменную, а оставшияся без монастыря и начальства алексеевския монахини нашли себе опытнаго в духовной жизни руководителя в лице строителя Соноксорскаго монастыря, иеромонаха Феодора　Ушакова. В XIV главе мы видели, что в 1757 г. он прибыл из Петербурга в сопровождении своих учеников и учениц и поместил в Арзамасском Николаевском монастыре, а сам удалился с учениками в Саров, откуда вскоре перешел в Санаксарь и, возобновив этот монастырь, привел его в цветущий вид. Не переставая руководить в духовной жизни пребывавших в Николаевском монастыре своих учениц, о. Феодор принял участие и в судьбе монахинь алексеевских. Он помог им составить собственную общину, независимую от Николаевскаго монастыря, дал им строгий устав и поставил настоятельницу, одну из своих учениц, Евдокию Ивановну, старушку, девицу, дочь сержанта, родом из Петербурга, которая и управляла общиною 8 лет. Впоследствии нам еще не раз придется говорить об Алеквеевской общине, что ныне первоклассный монастырь. В 1779 году, 9 сентября обнародован указ об учреждении Нижегородскаго наместничества. В составе Нижегородской губернии вошло 12 городов, в том числе и Арзамас. Но при этом арзамасский уезд чрезвычайно сократился в своих размерах, так-как в прежних его пределах образовались, кроме него, еще уезды: Сергачский, Лукояновский и Ардатовский.　

28 декабря 1779 года открыты в Арзамас уездныя присутственныя места.[230]

Вместо прежних воевод появились городничие капитан-исправники и проч. чины. Возникло городское самоуправление: городская дума, магистрат, мещанская управа. Из среды арзамасскаго купечества начали избираться: градские главы, бургомистры, гласные, ратманы, квартирмейстеры, старосты и другия должностныя лица. Так как все эти должности были обязательныя и безплатныя и были сопряжены с ответственностью и расходами, то можно с уверенностью сказать, что все арзамасцы видели в них для себя только тяжелое бремя и вступали в должности только после продолжительных отказов, а отслужив известный срок, с радостью слагали с себя служебныя общественныя обязанности. Так продолжалось 90 лет до самаго 1871 г. когда введено было новое городовое положение. В том же 1779 г. образовались в Арзамасе из ремесленников цеха: кожевенный, сапожный, скорнячный, крашенинный и калачный, имевшие своих голову, старшин и т. д. Таким образом почти все тогдашние арзамасцы, то и дело, состояли в какой либо должности. Кроме вышеупомянутых, были еще должности сборщиков, базарных смотрителей, продавцов соли, сотских, разсыльных и сторожей при разных присутственных местах. Так как и в низшия должности иногда выбирали людей богатых, особенно молодых, то богатые люди отбивались деньгами, нанимая в сотские и сторожа за себя бедняков, которые и служили безсменно. Но более ответственныя должности приходилось проходить самим. Для более правильнаго распределения должностей велись особыя книги, в которых записывалось кто, в каких годах и какия отбывал должности. Такия книги за 1774–1800 г.г., между прочим сохранились в архиве мещанской управы. Должность Городского Головы считалась весьма почетной и в нее кого-нибудь не выбирали. Городскими главами постоянно были самые почетные и богатые купцы, но при том такие, которых и разумом Господь не обделил. Так, как известно, исправляли эту должность в разное время: Петр Шевяков, Петр Ив. Скоблин, Масленков, И. А. Попов, Алексей Александр. Студенцов, Петр Ив. Подсосов, Ив. Герас. Попов, И. А. Ступин, Алексей Ив. Подсосов, Вас. Вас. Фадеев, Ник. Ив. Попов, Дм. Ив. Попов, Ив. Ник. Николаев и Ив. Алексеев. Бебешин. Это был последний голова, служивший по старому городовому положению без жалованья и первый по новому положению с жалованьем. Особенно неприятной была должность ловцов. Так называли лиц, которыя во время рекрутских наборов обязаны были отыскивать и ловить тех людей, которым предстояла очередь идти в солдаты.　

Военная служба в те времена была и тяжела и безконечна. Редко старый убогий инвалид возвращался на родину, в большинстве случаев взятый в рекруты оставлял родину на веки, а умирал или на поле брани или в военном лазарете. Поэтому и отбивались от солдатчины всеми силами. Очереди плохо соблюдались, потому что непременно нужно было доставить известное количество рекрут. Если состоявших на первых очередях не было дома, или они успевали скрыться, то по окончании набора, их уже и не тревожили. А наборы бывали иногда чрез несколько лет, поэтому иным и удавалось счастье вовсе улизнуть от набора. Но горе было тем, кто имел неосторожность попасть в руки ловцов. Хоть, иногда очередь была бы еще и далеко, а уже выпуску не было. Беднягу тотчас же сажали в черную, так называлось помещение для арестованных, находившееся при городском магистрате, а оттуда уже была одна дорога — в солдаты. Прятались от ловцов, где попало: и дома, и у родных, и знакомых, в сундуках, между полов, убегали в поле и окрестные леса. В с. Ямской Слободе есть болото Моховое, где прежде был лес, в котором, по преданию, прятались арзамасцы, которым предстояла очередь идти в солдаты. Надежным убежищем для многих служила Выездная Слобода: арзамасские ловцы не имели права туда ходить, а потому всего чаще туда и убегали. Прадед мой Ив. Ив. Наседкин, имевший на руках мать, безумную сестру, жену, тещу и несколько человек детей, застигнут был ловцами врасплох и как сидел за кожевенной работой, с ножем в руках, бросился со всех ног к р. Теше, в одежде поплыл чрез нее в Выездную, доплыв до острова, погрозил ловцам ножем, перебежал остров, да и опять в брод через реку; прибежал в Выездную к своим знакомым Кирилловым и выжил у них три месяца, чем и спасся от солдатства. Бывали мои предки и ловцами. Один из них Иван Петрович Наседкин и на тот свет пошел от этой должности. Ему стало известно, что какие-то молодцы прячутся под Высокой горой в стогу сена. Он с товарищами туда. Дело было ночью, произошла схватка. Один из скрывавшихся хватил моего предка вилами в живот: от этой раны он и Богу душу отдал… Вообще ловцов не любили, но служба их была подневольная.　

Тогда же в 1779 году, при учреждении новых присутственных мест город Арзамас получил и свой собственный герб: две красныя ленты, крестообразно, из-угла в угол, перевитыя на подобие андреевскаго креста на серебряном щите. В наше время герб этот наводит на глубокое раздумье: «что сие означает?» и в самом дел, какое символическое или историческое значение имеет этот герб? Но надобно вспомнить, что в то время нужно было придумать гербы почти для всех городов России. До того времени гербы были только у самых древних городов, бывших некогда главными городами удельных княжеств. А тут только около 200 сел сделано уездными городами и понадобилось всем им изобресть гербы. Самая изобретательная фантазия могла истощиться, тем более, что большинство новоявленных городов не имели ни историческаго прошлаго, ни славнаго настоящаго, вот и рисовали на гербах, что только в голову придет… Герб Арзамаса, по всей вероятности, указывал на то, что тогда в этом городе женщины ткали тесьмы или ленты из шелка и вот этого было достаточно, чтобы занести эти ленты в городской герб.　

Давно уже тесьмы арзамасския вышли из употребления, перемёрли труженицы, которыя их ткали, переломались и угодили в печь их инструменты, а герб между тем сделался загадкой для потомства.　

В архиве арзамасской мещанской управы сохранились списки тогдашних жителей Арзамаса, начиная с 1757 года. Списки эти велись не по алфавиту, а по улицам, кто где жил. Весьма интересно, что многия фамилии доселе живут на тех местах, где жили их предки 150 лет назад. Так, например, Беляевы и Сурины, Печкорины и Потехины жили на низу, Скоблины — в Скоблинской улиц, Быстровы — около Рождества, Шестовы — в конце Ильинской улицы, Сальниковы и Ситниковы — в Сальниковой улиц, Бебешины — в Большой. Вандышевы и Кадашевцевы везде пишутся рядом, они и в конце XIX столетия жили по соседству. Многосемейная фамилия Мерлушкиных группировалась и в те времена, как и в наши дни, около Алексеевскаго монастыря. Многочисленные Насоновы, Иконниковы, Перетрутовы и Демиховские жили в разсыпную по всем улицам города. Интересны эти списки и в других отношениях. Например: многосемейные в то время Масленковы, Сальниковы,　Прорубщиковы, Голявины, Галанины совсем ныне перевелись. Давно уже нет в Арзамас Крестовниковых, Рыбаковых, Нижегородцевых. Почти не осталось Трушениковых, Пережегиных, Ступиных, Студенцовых, Куракиных, Лысковцевых. Впрочем, хотя многия старинныя фамилия и прекратились, но потомство их, по женскому поколению, не перевелось и в большинстве случаев в жилах коренных арзамасцев досел течёт кровь　самых давних арзамасских старожилов, хотя происхождение их и скрывается под другими фамилиями и, если хорошенько разобрать старину, то почти все современные арзамасцы оказываются родня между собою, хотя в болынинстве случаев и не знают своих родословных. В некоторых книгах на ряду с главными, книжными фамилиями значатся и другия фамилии или прозванья, например: Беляев, он же Жадаев, Скорняков, он же Солнцев и т. п. В действительности же почти все арзамасцы до 1870 годов имели по две, а иногда и по три фамилии. Главныя фамилия, большею частию писались только в книгах и документах, а звали и знали друг друга под другими фамилиями. Конец этому положило развитие грамотности и образования.　

В школах мальчики стали привыкать называть друг друга настоящими фамилиями, появились вывески, увеличилось число корреспонденции, повестки из общественных учреждений стали посылаться с правильными адресами и т. д. В последния 30 лет вторыя фамилии почти у всех забыты, но впрочем, и до сих пор есть некоторыя семьи, известные еще под двумя фамилиями, например: Верхоглядовы — Шугуровы, Демиховские — Кисляковы, Милютины — Пановы, Беляевы — Жадаевы и другие. Арзамасцы торговаго сословия, называвшиеся при Петре Великом посадскими людьми, в книгах 1750 и 1760 годов сплошь пишутся купцами, среди них некоторые числятся в гостинной сотне, например Сальниковы; с 1779 года большинство их записано в мещане, но во избежание от солдатства многие записывались в купцы третьей гильдии. Купеческий капитал стоил тогда очень дешево, всего 5 рублей, но между тем избавлял от солдатства целую семью. Впрочем арзамасцы того времени были настолько экономны, что и пятью рублями зря не кидали. Поэтому в списках тогдашних мещан были и очень богатые люди и многия будущия арзамасския знаменитости.　

До 1779 года арзамасское городское общество выдавало ежегодно, ругу Высокогорской пустыни в размере 50р. ассигнациями в год, а с этого года вновь возникшия общества, купеческое и мещанское, стали давать по 50р. каждое, т. е. всего 100р. в год. Оба общества продолжают давать пособие монастырю до сих пор, но размеры выдачи изменились: купеческое выдает ныне 30р. (т. е. 105р. ассигн.), а мещанское только 10р. (=35р. ассигн.).[231]

9 октября 1783 года прибыл в Арзамас известный уже нам подвижник, иеромонах Феодор Ушаков, возстановитель Санаксарского монастыря и Арзамасской Алексеевской общины, возвращавшийся из девятилетней несправедливой ссылки в Соловецком монастыре. Много раз приезжал в Арзамас о. Феодор и прежде для устройства и посещения Алексеевской общины, но приезды его были скромны, тихи и незаметны, имели значение для одной только Алексеевской общины, но этот приезд был радостный, необычайный и триумфальный.　

Несправедливое изгнание и томительное заключение в Соловецком монастыре, с лишением иеромонашескаго сана, о. Феодор претерпел по злобе темниковскаго воеводы Неелова, который сначала очень почтительно относился к старцу и даже избрал его　своим духовником, но, когда о. Феодор, как духовный отец и служитель Церкви, стал обличать воеводу в его несправедливости и притеснениях, делаемых жителям Темникова и окрестным крестьянам, Неелов возненавидел его и, при помощи своих подчиненных, мелких чиновников-крючкодеев, сделал ложный донос воронежскому губернатору. Губернатор доложил Императрице Екатерине II, а от нея повелено разследовать это дело св. синоду.　

Хитрая неправда восторжествовала.　

О. Феодор был вызываем в Воронеж на личный суд губернатора. Синод присудил Феодора, как безпокойнаго человека, лишив сана, отправить в Соловецкий монастырь. Имущество старца приказано отправить в сундуках, вместе с ним, предварительно описав и представив опись духовному начальству. Для составления описи назначен был игумен арзамасскаго спасскаго монастыря Иоасаф ІІ-й, но описывать пришлось недолго. Всё имущество о. Феодора составляли: войлок, обшитый холстиной; подушка, набитая коровьей шерстью; овчинная шуба, мантия и ряса. С этим имуществом и отправился на далекий север о. Феодор в сопровождении нарочнаго, напутствуемый слезами и молитвами своих учеников и учениц. — Суд божий незамедлил разразиться над виновником невинных страданий о. Фодора, воеводой Нееловым. Прошла только неделя после отъезда старца, как на город Темников напала одна из шаек Пугачева и разграбила город. Трусливый воевода убежал из города с такой же трусливой командой, не забыв, впрочем, захватить с собою денежную казну. Они прибежали в г. Шацк, не предупредив об этом тамошнее начальство, и тем произвели среди жителей тревогу. За эти поступки Неелов попал под суд и вскоре умер в Шацке, признавая публично, что всем этим наказан за о. Феодора. Между тем невинный страдалец томился в Соловецком монастыре целых 9 лет в самом строгом заключении, нуждаясь во всем необходимом. Он изнемогал и от северных жестоких холодов и, главным образом, от угара в сырых каменных кельях, которыя топили, из экономии, лишь два-три раза в неделю, а трубы закрывали рано. Угарал он так, что его часто замертво вытаскивали из кельи и оттирали снегом. Хотя санаксарские монахи, из любви к своему учителю и наставнику, и посылали к нему ежегодно по два брата, а один из них всегда оставался на год в Соловецком монастыре, но там не допускалось оказывать заключенному больших услуг и санаксарский послушник жил всегда в отдельной келье. Наконец Бог положил конец невинным страданиям. Один из учеников о. Феодора, монах Феофан, сопутствовавший ему в Воронеж на суд губернаторский и знавший весь ход дела, попал в Петербург и сделался келейным служителем знаменитаго митрополита Гаврила, пред которым и начал ходатайствовать за неповиннаго страдальца за правду. Митрополит тщательно разсмотрел всё дело и решился уверить в невинности о. Феодора Императрицу Екатерину, избрав для ходатайства нарочитый день, Великий четверг 1783 года.　

Екатерина, знавшая о. Феодора, когда он был ещё в Петербурге, спросила: «Сколько ему лет?» и на ответ митрополита, что 70, заметила: «Столько лет, кажется, ему не будет. Я его знаю». На другой день она прислала митрополиту повеление о возвращении о. Феодора в какую он сам пожелает обитель. Митрополит отвёз это повеление в Синод, который и распорядился возвратить о. Феодора в Санаксарский монастырь в прежнем сане иеромонаха. — Неописанную радость сестер алексеевской общины разделяли и все жители Арзамаса. Для встречи о. Феодора прибыли в Арзамас два санаксарских иеромонаха, а для свидания с ним настоятели окрестных монастырей и съехались из своих поместьев многие благочестивые дворяне арзамасскаго уезда, а купцы арзамасские просили многострадальнаго старца посетить и благословить дома их. Смиренный подвижник не противился, на этот раз, их желанею и, радуясь с радующимися, пробыл в Арзамасе целую неделю, преподавая всем благословение и назидание.[232]　

В 1784 году продолжавшая обстраиваться Высокогорская пустынь обнесена была со всех сторон каменными стенами с башнями, а в следующем году над святыми воротами ея начата постройка каменной колокольни, которая и доныне существует.　

11 декабря 1785 г. в Москве, в заводе Калинина лит колокол в 212 пудов для арзамасской Рождественской церкви, по заказу приходских людей. В то время это был второй по величине колокол в Арзамасе (надпись на самом колоколе).

В 1786 г. протоиерей Благовещенской церкви, Иоанн Андреев, путешествовавший ранее по св. местам, соорудил в эту церковь, на память о себе и своих родителях серебряный напрестольный крест, в который вложены им частицы св. мощей и часть животворящаго древа Креста Господня. В уважение к сей великой святыне крест этот носится во все крестные ходы, совершаемые в Арзамасе для освящения воды, как-то: в день Богоявления, Преполовения пятидесятницы и 1 августа.　

Мы уже видели в XVIII главе, что в описываемое время арзамасцы усердно заботились о перестройке старых и создании новых церквей. К сожалению перестройка арзамасских церквей сопряжена была с разрушением памятников древности. Тогда было такое время, что стариной не дорожили. Даже в древних городах без стеснения разрушали историческия здания и воздвигали вместо них постройки казарменною типа. Так было и в Арзамасе. Особенно приходится пожалеть о ревности не по разуму настоятелей Спасскаго монастыря. Несмотря на то, что монастырь в это время уже лишился своих вотчин, настоятели его находили средства на значительныя постройки. Вероятно им помогали тогдашние помещики арзамасскаго уезда и начавшие богатеть арзамасские купцы. Может быть они же и являлись инициаторами безжалостнаго разрушения и безразсуднаго сооружения, а настоятели, боясь оскорбить жертвователей, не противились им и в результате памятники древне-русскаго зодчества безвозвратно погибли. Игумен Иосаф II, по благословению Виктора, епископа Владимирскаго, перестроил Спасо-Преображенский храм монастыря. Уничтожена паперть или притвор, примыкавший к храму с западной стороны. Уцелел от этой паперти только фундамент, следы котораго и теперь еще сохранились в палатке, устроенной под трапезой храма. Эта трапеза пристроена во всю ширину храма с западной стороны. При сооружении ея воспользовались материалами тогда же сломанной Успенской больничной церкви, которая находилась под колокольней. Сама колокольня осталась в прежнем виде, находившаяся под нею, средняя часть храма превращена в келью, а пристроенные к колокольне с востока алтарь и с запада притвор, в котором погребен был архимандрит Иоасаф I, сломаны. Следы их доселе заметны на стенах колокольни. Престол Успения перенесен в новую трапезу. Другой придел в ней посвящен Марии Магдалине, вероятно ангелу какой либо благотворительницы. В наружныя стены вложено до 7 надгробных плит, вероятно лежавших на могилах, потревоженных при постройке; в западной стене храма пробиты новые окна. Древний иконостас, сделанный, как мы видели, московским мастером старцем Ипполитом, в 1638 году, заменен новым, древния иконы заменены новыми живописными. 21 марта 1786 года совершено великое освящение этого храма, что видно из надписи на хранящемся в алтаре, на стене, храмозданном кресте. О первоначальном же освящении храма и о событии в нем во время грозы в 1732 г. ныне не сохранилось никакой надписи. Не пощадили от перестройки и другой монастырский храм, теплую церковь Рождества Богородицы, построенную также в ХVII-м столетии, в выдержанном стиле того времени. У нея обломали крыльца с лестницами на обе стороны и устроили новое крыльцо с неудобной лестницей. Ограда монастыря также подвергалась перестройке, следы которой видны доселе: местами заметно, что сверх зубцов старинной кладки наложено еще около аршина в вышину более новым кирпичом, а на флюгерах башен вырезан год перестройки, 1807-й.　

1787 год памятен для Арзамаса во многих отношениях. Во первых в этом году открыто в Арзамасе народное училище, преобразованное в 1804 году в уездное, а в 1878 г. в городское. До того времени в Арзамасе существовала только одна школа духовная, открытая еще при архиепископе Питириме, но в ней обучались только дети духовенства, дети же арзамасских горожан не имели в нее доступа. Последние обыкновенно учились грамоте у приходских священников, диаконов и причетников, позднее взялись за учительское дело так называемые мастера и мастерицы, т. е. доморощенные грамотеи, сами не знавшие ни грамматики, ни арифметики, но тогдашние арзамасцы и не слишком заботились о подобной премудрости. Отдавая мальчика учиться, считали достаточным, если он научится читать, писать да на счетах выкладывать.

«Больше нам и не надобно: ведь нам его ни в попы ставить», говорили эти простодушные люди. Учили тогда по церковно-славянским книгам. Непонятливыя дети учили азбуку по целому году. Научившись чтению псалтири, считали курс оконченным. Многие иногда забывали и то, что учили. Девочек учили редко, разсуждая, что: «им ученье ни к чему». Самое большое, если научали девочку читать, но учить ее письму считали даже неприличным. «Зачем это? Иль парням записки писать?» — Разсказывали мне много анекдотов такого рода: например у богатаго купца Ефрема Степановича Потехина (дед известнаго впоследствии Ив. Ив. Потехина) живший при дворе старик гладильщик выучил грамоте хозяйскую дочь. Ефрем Степанович так разгневался на это, что прогнал работника учителя со двора. Петр Ив. Суворов, богатый купец и кожевенный заводчик, умерший в 1860 годах слишком 80-ти лет, был неграмотный и, служа в разных должностях, вместо подписи прилагал везде свою печать.　

Богатые люди сначала стеснялись отдавать в училище своих детей, говоря: «иль у нас за ученье заплатить нечем?» и думая, в простоте души, что училища устроены только для бедных. О разнице в преподавании они, конечно, и не подозревали. Лучшим у них считался тот, который скорее выучивает. Впрочем и в те времена у жителей Арзамаса взгляды на образование были различные: тогда, как одни считали чуть не грехом учить грамоте своих дочерей и мало заботились об образовании сыновей, другие с увлечением читали книги и не жалели денег на покупку их. Могу указать несколько таких светлых личностей: купец Андрей Ив. Сурин, родившийся в 1721 г. покупал книги на ярмарках Макарьевской и Симбирской и делал на них собственноручныя надписи. Из числа его книг теперь хранятся две во Владимирской церкви, одна «Уложение Царя Алексея Михайловича» в городской безплатной библиотеке и три у его потомков, Суриных. Мещанин Мерлушкин также имел много книг, довольно редких и ценных, и даже сам составил «арзамасскую летопись», которая, к сожалению, ныне утрачена. Прадед мой по матери, Василий Федорович Скоблин (род. в 1751 г. и скончавш. в 1820 г.) также славился начитанностью и своими книгами, благодаря чему даже образованные дворяне арзамасские не брезговали знакомиться с ним, простым мещанином. Было немало и других им подобных людей среди арзамасцев, в конце XVIII столетия.　

В том же 1787 году, в день Вознесения выпал снег и лежал три дня. Был такой мороз, что, из числа пошедших на Высокую гору в крестный ход и на ярмарку, многие обморозились и даже 10 человек померли (вероятно замерзли).[233]　

В том же году Императрица Екатерина II совершила свое известное путешествие в новопокоренную Тавриду. В ея многочисленной блестящей свите находился и владелец с. Выездной Слободы, действительный тайный советник Василий Петрович Салтыков. В бытность свою в Киеве этот благочестивый боярин особенно сблизился с митрополитом Самуилом и получил от него в благословение многия святыни, именно: 1) икону Успения Пресвятой Богородицы, копию с Киево-Печерской чудотворной иконы. Внизу этого образа находится ящичек с мощами св. великомученика Феодора Тирона и св. мучеников Севастийских, 2) серебряную овальную доску с частицами мощей подвижников Киево-Печерских и　серебряный ковчег с частию мощей пр. Иоанна Многострадальнаго, в этом ковчеге находятся еще два маленьких ковчега, один с частию ризы Господней, а другой с частию пояса Пресвятыя Богородицы. В. П. Салтыков передал все эти святыни в церковь своей любимой родовой вотчины, села Выездной Слободы, где оне и находятся доселе, благоговейно чтимыя всеми прихожанами и жителями г. Арзамаса.[234]　

В том же году получил историческую известность, бывший некоторое время житель Арзамаса, Яков Иванович Булгаков. Под 1763 годом мы видели, что отец его пожертвовал в арзамасскую Благовещенскую церковь драгоценное евангелие, а сам Яков Иванович жил в детстве в Арзамасе. Теперь же, как нельзя более уместно сказать о нем несколько слов.　

Родовитый дворянин, Яков Ив. Булгаков получил образование в единственном тогда на всю Россию, Московском университете вместе с Гр. Ал. Потемкиным-Таврическим, почему и сохранил с ним дружбу на весь век. Первоначально состоял на службе в коллегии иностранных дел, а в 1774–1776 г.г. сопровождал в Константинополь чрезвычайнаго и полномочнаго посла, князя Репнина. С 1781 г. по 1787 год сам состоял посланником при дворе турецкаго султана. Это был один из самых выдающихся наших представителей в Константинополе. В июне 1783 г. он заключил с Турцией торговый трактат, которым подтверждалось право русских купеческих судов проходить безпрепятственно чрез Дарданеллы и Босфор, при чем это право распространялось на все купеческие под русским флагом корабли, а вообще России представлялось право наиболее благоприятствуемой нации.　

Его же переговоры, 28 декабря того же 1783 г. привели к заключению конвенции, которою независимость Крыма была уничтожена и границею между Россией и Турцией назначена р. Кубань. В том же году Англия, потеряв свои северо-американския колонии, обратила свою деятельность на завоевания в Индии. В планы Англии входило сохранить целость Турции и поэтому с того же времени начались английския интриги в Константинополе против влияния России.　

Летом 1787 года великий визирь Реис-эфенди предъявил Булгакову такия требования, на которыя Россия не могла согласиться. Порта требовала выдачи бежавшаго в Россию молдавскаго господаря, Маврокордато; отозвания русских консулов из Ясс, Бухареста и Александрии; признания грузинскаго царя, Ираклия турецким подданным и осмотра всех русских кораблей, приходящих из Чернаго моря. Булгаков отказался. Порта объявила России войну, а посланника, Булгакова посадили в Семибашенный замок (Едикуле), где он просидел 27 месяцев. Время это у него не пропало даром: он перевел здесь на русский язык огромное сочинение аббата де-ла Порта, 27 томов, которое потом и было напечатано в Петербурге, под заглавием «Всемирный Путешественник». Не смотря на строгость надзора, Булгаков нашел средства и из Едикуле писать письма Потемкину, Безбородко и даже самой Екатерин II, уведомляя о намерениях султана и интригах французскаго посла, графа Шаузель-Гуффье. Когда на войне перевес оказался на стороне России, Шаузель, чтобы поправить обстоятельства, убедил Порту освободить Булгакова, а ему дал знать, чтобы он готовился к отъезду на французском фрегате, который будет ждать его в Босфоре. Но Булгаков с достоинством ответил ему, что освобождение его будет зависеть единственно от побед русскаго оружия или от повеления Императрицы Екатерины, и остался в заключении. После падения Очакова и Измаила, султан поспешил отпустить Булгакова. Впоследствии Яков Иванович был виленским и гродненским губернатором, где, в 1798 году, своими решительными мерами спас весь край от заразы.[235]　

В феврале 1789 года в Москве на заводе Асона Струговщикова лит колокол в 250 пудов по заказу камергера Василия Петровича Салтыкова для приходскаго храма его родовой вотчины, с. Выездной Слободы, (надпись).　

В следующем 1790 г. Василий Петрович, бывший посланником во Франции при дворе Людовика XVI, проезжал чрез Саксонию и здесь получил в подарок от дочери короля Фридриха-Августа, Марии-Августы художественную картину «Распятие Христа Спасителя». Знатоки ценили ее тогда в 50 000р. ассигнациями (т. е. слишком 14 000р. сер.) Вас. Петров. отдал и эту картину в церковь Выездной слободы, где она и ныне находится в главном алтаре, на горнем месте т. е. за престолом.[236]　

Уже в начале ХХ столетия распространилось мнение, что эта картина принадлежит кисти знаменитаго испанскаго художника эпохи Возрождения Мурильо, но доказательств этому не имеется. Замечательно, что на этой картине Спаситель изображен пригвожденным 4-мя гвоздями, т. е. не по-католически.　

Позднее, в 1795 г. тот же Вас. Петр. Салтыков соорудил в с. Выездной Слободе кладбищенскую церковь во имя преп. Сергия Радонежскаго, о чем мы уже упоминали в XVII и XVIII главах. В память о своих наиболее достопамятных родных из фамилии Салтыковых, он украсил этот храм большими иконами тезоименитых этим лицам святых, о чем свидетельствуют надписи на иконах. Из всего этого видно, что Василий Петрович, хотя и жил в довольно легкомысленном веке и вращался в среде, зараженной неверием и распущенностью, однако был верующим христианином и истинно-русским человеком, в лучшем идеальном смысле этого слова. В Выездной сохранилась о нем память, как об одном из самых добрых владельцев. Его приезды в Выездную были праздником для всех крестьян. Барский дом его, находившийся на берегу реки Теши — там, где ныне каменные хлебные магазины и богадельня и сгоревший в начале XIX столетия, в таких случаях бывал полон гостями, съезжавшимися отдать почтение сановитому вельможе со всех сторон. Но еще более веселились знатный хозяин и его гости в другой части села, в роще, насажденной по желанию и мысли господ Салтыковых и названной ими Утешною. Роща эта, парк или сад, наполнена была всякаго рода беседками и павильонами, в ней были и вокзал, и горка, под которой еще в 1860-х г.г. была цела каменная арка в виде ворот, а на самой горке, в присутствии боярина, гремела музыка. Среди тенистых аллей шли широкия, всегда разчищенныя, дорожки. Общий план рощи был очень замысловатый и, как мне разсказывали, будто-бы представлял в миниатюре местность какого-то известнаго сражения, а группы деревьев означали расположение полков. Выездновские крестьяне имели право гулять в этой роще, а Салтыков, как и многие другие богатые помещики, любовался и гордился тем, что его крепостныя крестьянки гуляли по праздникам в этой роще все в златотканых сарафанах, самоцветных камнях и жемчугах, не уступая своими нарядами арзамасским купчихам. Жители Арзамаса, также считали большим удовольствием погулять в Утешной и тамошнее гулянье в Троицын день долго-долго, даже до наших дней, считалось самым главным в году и арзамасцы являлись на него в лучших своих нарядах. Относясь благосклонно к своим крепостным, Василий Петрович был восприемником от купели детей у некоторых из своих крестьян, причем, иногда, отпускал своих крестников на волю. Например он крестил у своего бурмистра Николая Ивановича Шипова дочь Анну, которая, как имевшая вольную, впоследствии выдана была за арзамасскою купца И. Н. Феоктистова. У ея потомков, живущих ныне в г. Бузулуке, сохранилась икона Божией Матери, в золотой ризе, данная ей в благословение сановным крестным. Но это только показная идиллическая сторона из жизни крепостных у знатною барина, была и другая мрачная сторона у этой картины. О прошлом села Выездной Слободы было уже довольно мною писано и напечатано во многих периодических изданиях, но все написанное, а тем более напечатанное, касалось лишь светлой стороны, о прошлом мрачном и жестоком молчали до сих пор и мне часто приходила мысль поведать миру неписаную историю слободы Выездной, самыя интересныя страницы которой относятся именно ко временам Василия Петровича. Благодаря его знатности и могуществу, выездновцы приобрели какое-то привилегированное положение: «на них в те времена не было ни суда, ни расправы». Хотя во внутренней жизни села, в отсутствие барина, и управляли всем как деспоты, ею бурмистры, выбиравшиеся, почти всегда, на целую жизнь из самых богатых крестьян; хотя они и потворствовали своим сродникам и друзьям, хотя и пили часто кровь из своего же брата, таких же выездновских крестьян, почему-либо ставших бурмистру поперек дороги, но в отношении к внешнему миру выездновцы крепко стояли за своих, не выдавали друг друга и были ограждены со всех сторон знатностью и влиянием своего барина. Мы уже видели, что арзамасския городския власти не имели права являться в Выездную. Спрячется ли там молодой человек от солдатства, или должник от уплаты долгов, убежит-ли туда воришка или увезут туда краденое, — все шито и крыто: с обыском в выездную не ходили, да выездновския власти и не пускали. Чиновники арзамасские не смели идти против Салтыкова и вот, благодаря всему этому, в Выездной многие стали заниматься грабежом и разбоями. Нельзя сказать, чтобы все уже выездновцы занялись этим ремеслом, оставались, конечно, и там добрые люди, но, должно-быть, недаром все село заслужило название «головорезов», недаром целая улица доселе сохранила наименование «Погибловки», не даром, как разсказывают, проезжие в Москву и из Москвы служили молебны, что бы только благополучно проехать через Выездную. Сохранилось много разсказов, как арзамасцы, нечаянно попавши в гости к своим выездновским друзьям, становились невольными свидетелями убийств и грабежа и, чтобы спасти свою голову принуждены были или убежать или притвориться спящими. Приведу один только разсказ моего пра-прадеда, известнаго торговаго деятеля и родоначальника многих арзамасских именитых купеческих семей, Сергея Ивановича Попова, о котором мне уже приходилось говорить в XVIII главе. Когда около его смертнаго одра собрались 4 сыновей, 2 дочери и несколько человек внучат, он заповедая им, как жить, между прочим сказал, приблизительно, и следующее наставление:　

«А вот в Выездную, смотрите, зря не ходите: будьте осторожны. Я до сих пор никому не говорил, а теперь для вашей пользы сказываю вам, что там однажды со мной случилось. Был я у одного знакомаго торговца, котораго считал вполне добрым человеком, торговал у него товар, да, чтобы он мне уступил, и угораздило меня сказать ему: — „ну, уступай, что-ли? да и денежки сейчас получай“, а с самим и денег-то не было. А они думали, видно, что и в самом деле я с деньгами пришел, накинулись на меня и начали душить. На коленях, со слезами умолял я их, чтобы они меня не губили и отпустили мою душу на покаяние. Видя, что и денег-то со мной нет, да и впредь я им гожусь, они отпустили меня, вынудив меня заклясться самыми страшными клятвами, что я о происшедшем никому не скажу и даже пригрозили, что если я прекращу с ними торговыя дела, то и тогда они меня где-нибудь найдут. Никому я не говорил об этом, помня свои ужасныя клятвы, и сейчас вам не скажу, где и у кого это было, а только предупреждаю вас: берегитесь!» Неподалеку от Утешной, где летом весело гуляли и арзамасцы и выездновцы, в темныя осенния ночи, на большой московской дороге, часто раздавались раздирающие душу стоны и крики ограбленных и убиваемых выездновцами проезжих людей. Чтобы спрятать концы, трупы убитых и вещественныя доказательства, обыкновенно, бросали в окружающее Утешную «Брехово болото». Само странное его название как будто-бы напоминает плеск воды от брошенных в это болото трупов… Говорят даже, что особое усердие выездновских женщин поминать за упокой всех православных христиан произошло от угрызений совести в убийстве множества проезжих людей. Разсказывают, что бывало даже на выездновском мосту, ночью окликали проезжих, словами: «кто едет?» Выездновские отвечали на это условными словами, которыя по дружбе, иногда, сообщали и арзамасцам.　

Неудачный ответ выдавал неопытных путников и им, иногда, приходилось плохо даже в виду городских огней, на выездновском мосту. Говорят, что остров, на котором ныне стоит паровая фабрика Жевакиных весь принадлежал прежде городу, но Арзамасское общество отступилось от части его в пользу выездновскаго помещика лишь только для того, чтобы избавиться от ответственности за тех людей, трупы, которых очень часто находили на этом острове. Говорят даже, что зимою, иногда, выездновцы провозили трупы убитых чрез город и бросали около убогих домов, пртому-де прежде выездновския старухи и ходили всем селом накануне семика к убогим домам служить там панихиду о всех, «зде лежащих».　

Таким образом внутренняя жизнь Выездной Слободы в конце XVIII столетия представляла странное зрелище: одни из ея жителей заботились о постройке громадных церквей и украшении их, другие, а может быть, иногда, и те же душили в своих домах неосторожных покупателей и заехавших ночевать проезжих; одни толпами шли в Арзамас молиться Богу за праздничными службами, а другие выезжали на большие дороги убивать и грабить; одни вели громадныя торговыя дела, наживали сотни тысяч и имели возможность платить барину оброки по 10 000р. асс. в год (такую сумму платили Шипов и позднее Будылин), а другие, по милости бурмистров, становились из богачей нищими и пастухами… Корнем всему этому было крепостное право, но в то же время сам барин очень многаго не знал и не подозревал. Он думал, что правит по отечески, а крестьяне его все сплошь благоденствуют тогда, как под благообразной и покорной личиной бурмистров скрывались жестокие кровопийцы и лютые звери, на крупные жемчуги и штофные сарафаны часто лились горячия слезы выездновских красавиц, а славным и достопочтенным именем камергера Салтыкова прикрывались и ограждались всякия неправды и преступныя деяния его рабов.

В 1789 году Николаевскому женскому монастырю Высочайше пожалован участок сосноваго дровяного леса в Никольских казенных дачах, в 40 верстах от Арзамаса.[237]　

19 февраля 1791 года скончался в Санаксарском монастыре, а 22 февраля там же погребен знаменитый подвижник XVIII столетия иеромонах Феодор Ушаков, 73 лет от рождения. Подвижничество его продолжалось 52 года, в том числе 45 лет он был постриженным монахом. Хотя он не был жителем Арзамаса, но умом и духом он очень часто переносился в Алексеевскую общину, которая благодаря лишь ему не исчезла с лица земли и его молитвами впоследствии сделалась многолюдным и славным монастырем. О его отношениях к общине, а также о заключении его в Соловецком монастыре мы уже своевременно говорили, теперь скажем лишь несколько слов из его биографии, чтобы хотя немного познакомить читателей с личностью этого праведнаго и замечательнаго человека.　

О. Феодор происходил из старинной дворянской фамилии Ушаковых, назывался в мире Иваном Игнатьевичем, родился в 1718 г., близь г. Ярославля, в родовом поместьи и был богат. По обычаю того времени он, почти ребенком, был записан в гвардию, в Преображенский полк. В 20 лет он был уже сержантом и, находясь в Петербурге, вел веселую, жизнь в обществе своих молодых сослуживцев. Богатство и легкомысленные друзья уже начинали влиять на его нравственность, как вдруг в жизни его произошел необычайный переворот. Во время одной из веселых пирушек, один из его друзей внезапно упал и умер. Это так глубоко поразило Ушакова, что он решился бросить все и убежать в пустыню. Он, наскоро собравшись, отправился, как бы домой к родителям, с одним только слугой, но потом, отпустив с дороги слугу обратно в Петербург, ушел пешком, в нищенской одежде на берега р. Северной Двины, в поморские леса, где найдя какую-то келью, прожил один три года в крайних лишениях. В виду того, что начальство преследовало тогда пустынников, живших одиноко в лесах, признавая их за раскольников, он принужден был идти в какой-либо монастырь и для этого перебрался в Орловскую губернию, где стал проситься в Площанскую пустынь, назвавшись церковником. Строитель долго не принимал его, как не имеющаго вида на жительство, но потом смиловался, принял и заставил читать псалтирь. По чтению строитель заметил, что это не церковник, а или дворянин или господский человек, и, чтобы не попасть из за него в беду, выслан его из монастыря, дозволив поселиться в монастырском лесу, в одной из келий. Здесь он попался в руки сыскной команды и при допросе во всем откровенно сознался, почему и был отвезен в Петербург, где был представлен самой императрице Елизавете Петровне. Бывшие товарищи гвардейцы с любопытством приходили посмотреть на него, бледнаго и худого, одетаго во власяницу и подпоясаннаго ремнем. Увидев и узнав его, Императрица спросила его: «Зачем ты ушел из моего полка?» «Для спасения души моей, Ваше Величество», отвечал Ушаков. «Прощаю тебя и жалую прежним чином сержанта», сказала Елизавета. Но Ушаков стал убедительно просить ее, чтобы она отпустила его в монахи. Видя его искренность, Елизавета исполнила его просьбу, но с непременным условием, жить в Алекандро-Невской лавре. Здесь чрез три года, 19 сентября 1747 г. он был пострижен в присутствии самой Императрицы и наречен Феодором. Императрица, бывая в лавре всегда спрашивала его: «нет-ли ему от кого какой обиды?»…

Добродетельная монашеская жизнь о. Феодора сделалась известна всему Петербургу. Даже Император Петр III, бывший тогда еще наследником престола, вообще не любивший монахов, выражался, что он знает только одного хорошаго монаха, Ушакова. Видя добродетельную жизнь о. Феодора, к нему начали сходиться за советами и наставлениями многие жители Петербурга, мужчины и женщины. Это возбудило зависть в старших монахах, которые удивлялись: как это простой молодой монах да учит? Зависть еще более усилилась, когда Феодор был приставлен к раке мощей св. благовернаго князя Александра Невскаго и доходы у раки увеличились. Феодор безропотно терпел все обиды и оскорбления, но потом, чрез десять лет, в 1757 году, руководствуясь словами Спасителя: «егда гонят вы во град сем, бегайте в другой…» (Мф. 10.23) испросил разрешение переселиться в Саровскую пустынь. Многие ученики и ученицы его не хотели остаться в Петербурге и последовали за своим наставником. Мы уже видели, что он поместил учениц своих в Арзамасский Николаевский монастырь, а потом перевел их в Алексеевскую общину. Ученики же последовали за ним в Саров, где они прожили два года.　

В Сарове, как и в Петербурге, подвижническая жизнь о. Феодора привлекла к нему почитателей, которые часто посещали его. Наученный опытом, подвижник стеснялся этим, боясь возбудить неудовольствие других, тем более, что в Саровской пустыне было тогда много таких старцев, которых он считал опытнее и выше себя. К Саровской пустыни был приписан тогда почти запустевший убогий монастырь Санаксарский, находящийся верстах в 30-ти от Сарова, на р. Мокше, близь г. Темникова. Посетив, однажды, эту обитель, о. Феодор был восхищен ея прекрасным местоположением и тишиною уединения, которое в Сарове часто нарушалось большим стечением богомольцев. Он полюбил эту смиренную обитель и положил на душе намерение возобновить ее. По возвращении в Саров он стал просить у строителя Ефрема[238] отдать Санаксар в его ведение, и получив согласие и благословение старца, переселился в 1759 году туда со всеми своими учениками. В течении 15 лет он совершенно переустроил весь монастырь. Вместо ветхой деревянной церкви воздвигнут им величественный каменный храм, при постройке котораго он сам лично трудился. Почти развалившаяся деревянная ограда заменена новою. Воздвигнуты вновь все необходимыя для монастыря постройки, при чем оне как-бы носят отпечаток характера своего строителя, поражая посетителя своею строгостью, порядком и отсутствием украшений. Но всего важнее была для иноческой обители внутренняя краса: введенный в Санаксаре устав был строже известнаго своею строгостью Саровскаго устава. Достаточно упомянуть здесь о продолжительности богослужения: вечерня продолжалась 1 1/2 часа, повечерие 1 час, утреня 5 часов, литургия 2 часа, а когда и долее: всего в сутки не менее 9 часов, а в праздники, иногда, более 10 и даже до 12 часов. Поклоны в церкви безвременно творить воспрещалось, вся братия кланялась вместе, смотря на чтеца и певчих. По приходе от утрени и повечерия, каждый брат обязан был исправлять у себя в келии еще два раза в сутки продолжительное правило с поклонами. Все, кроме больных, обязаны были ходить в трапезу. Брать хлеб и пищу, кроме кваса, по кельям воспрещалось. Пирогов и белаго хлеба никогда, даже в Светлое Воскресение не полагалось. Разве только пришлют какие благотворители, тогда предлагалось всем в трапезе. Огня иметь в кельях не позволялось, кроме топки печей и необходимаго при работах, производимых с помощью огня. Одеждой и обувью для братии служили холщевые балахоны и лапти. Даже иеромонахи и иеродиаконы совершали литургию в лаптях. На весь монастырь был один кафтан, в который и одевался тот, кого посылали в город, за покупками. О запорах, замках, бане и вине даже помину не было. Но что важнее всего так это то, что здесь, как и в древних монастырях введено было, чтобы каждый брат открывал все свои помыслы настоятелю, а тот вразумлял его, назидал и утешал. Беседы о. Феодора были продолжительны, он говорил часа по два и более, принимал приходивших к нему ради душевной пользы во всякое время и днем, и ночью, а отпускал всегда утешенными, успокоенными и умудренными на дальнейшие подвиги и труды. Деятельность о. Феодора не осталась незамеченной начальством, Епископ Пахомий в 1762 году убедил его принять священство, а потом и сделал его самостоятельным настоятелем Санаксарскаго монастыря. Под руководством такого старца воспитались многие, ему подобные ученики, которые впоследствии, по распоряжению святейшаго Синода и по просьбам архиереев, вызываемы были на настоятельство в славнейшие древние монастыри, чтобы обновить в них строгую подвижническую монашескую жизнь.[239]　

Строгость настоятеля часто даже была не под силу его ученикам, но в большинстве случаев недоразумения обращались в пользу тех же учеников. Здесь нет надобности приводить примеры, но следует сказать лишь об одном.

Некоторые смущались тем, что такой, по видимому строгий подвижник принимает близкое участие в судьбе Арзамасской Алексеевской общины и таким образом управляет двумя монастырями мужским и женским. Эти соблазнившиеся люди ходили даже в Киев и говорили об этом с знаменитым тамошним подвижником схимонахом Досифеем.　

«Вы слабости какия в нем заметили?» спросил Досифей. — Нет. Он строгой жизни.　

«Недостатки что-ли какие есть?» — Никаких нет.　«За кого вы его почитаете?» — За святого.　«Что он грамоте знает?» — Ученый!　«Что же вы сомневаетесь? не сомневайтесь! Умная голова не только два стада, а десять может пасти».　

Сомневающиеся успокоились.　

Мы уже видели, по какому случаю о. Феодор невольно должен был оставить Санаксарь и провести 9 лет в заточении, в Соловецком монастыре. По возвращении из ссылки, он с великой радостью и честью встречен был жителями Санаксарскаго монастыря, но вскоре опять постигли его скорби. Начались недоразумения с настоятелем монастыря о. Венедиктом, главным образом из за того, что в отсутствии о. Феодора монастырская жизнь ослабела и в монастырь проникло даже пьянство. Венедикт, негодуя на то, что Феодор вмешивался в управление монастырем сначала писал на него несколько доносов, которые впрочем ни к чему не повели, а потом запретил допускать к о. Феодору посетителей и последний снова очутился как бы в заключении. Терпели же от этого, главным образом те, кто искали получить от о. Феодора наставление, утешение и пользу для души. Впрочем Венедикт умер ранее Феодора на три года, в 1788 году, и, как полагают, пред смертью помирившись с ним. Незадолго до своей кончины о. Феодор посетил Арзамас и дал последнее наставление своим алексеевским ученицам. Между прочим, он говорил, что всегда будет молиться о них и, если по смерти он будет иметь дерзновение ко Господу, то число их достигнет 500.

Впоследствии сестры Алексеевской общины могли утешать себя мыслию, что их «батюшка Феодор» наследовал Царство Небесное, так как число сестер превысило даже и 600. По пути из Арзамаса, о. Феодор посетил Саров и там со всеми простился, а, по возвращении в Санаксар сильно ослабел; на некоторое время даже лишился языка и в тот же день скончался. Погребли его близь созданного им храма, а на могиле его положена аспидная доска с надписью. Время от времени из Алексеевскаго монастыря приезжают избранныя сестры, чтобы поклониться его останкам, имя же его вечно и непрестанно воспоминается при всех молитвословиях Алексеевскаго монастыря. Благоговея пред памятью о. Феодора, прилагаем к сей главе его портрет.

 

С 1791 г. ежегодно начала посещать гор. Арзамас достопочтимая святыня всего Нижегородскаго края Оранская чудотворная икона Божией Матери Эта святая икона есть список с чудотворной Владимирской иконы Божией Матери, находящейся в Москве, в Успенском соборе, писанной по преданию св. евангелистом Лукою. Написана она в царствование царя Михаила Феодоровича по усердию боярина Петра Андреевича Глядкова, который основал в 1634 г. в честь этой иконы храм и обитель в местности «Ораное поле», почему, как обитель, так и икона получили наименование Оранских. Глядков, постриженный под именем Павла, был настоятелем этой обители и убит напавшею на обитель языческой мордвою, а святая икона прославилась безчисленными чудотворениями. С 1771 г. она, ежегодно, начала посещать Нижний Новгород, а потом и другия места. Из одного письма вышеупомянутаго иеромонаха Феодора можно заключить, что она и ранее бывала в Арзамасе, но таковыя посещения были случайными.

С 1791 г. посещение св. иконою г. Арзамаса ежегодно, в известное время, утверждено было указом преосвященнаго нижегородскаго епископа Дамаскина (Руднева), хотя Арзамас и принадлежал еще ко Владимирской епархии. Арзамасцы сами ходатайствовали об этом и поводом к их ходатайству, как говорит предание, послужили опустошительные падежи скота и чрезмерное умножение в Арзамасе бесноватых женщин.

24 августа 1791 г. Оранский игумен Мефодий доносил преосвященному Дамаскину, что:

…«Арзамасское общество, по их усердию желает образ Божией Матери принять к себе в Арзамас сего месяца 26 числа, а я без благословения Вашего Преосвященства не смею, на что и требую от Вас Архи-пастырскаго благословения». На том же донесении Пр. Дамаскин положил резолюцию: «Бог благословит, пускай берут Образ, только в Арзамасе надобно знать, чтобы игумен и протопоп первенствующий с прочими священниками встретили за городом, со крестом и проводили в соборную церковь порядочно и без смятения»… С того именно времени и установился благочестивый обычай приносить в Арзамас святую икону. В первые годы св. икона пребывала в Арзамасе с 29 августа до Рождества и к празднику возвращалась в Оранский монастырь. В церквах арзамасских она пребывала по нескольку недель. С течением времени срок пребывания иконы в Арзамасе постепенно сокращался: еще в 1830-х годах провожали икону 12, 14 и 16 ноября, в 1840-х годах проводы часто приходились на 22 октября, а в наше время обыкновенно св. икона пребывает в Арзамасе до перваго октябрьскаго воскресенья. Сообразно с этим и срок пребывания иконы в каждом храме ограничивается ныне 1–3 днями, но за то в наше время весь сентябрь, т. е. все время пребывания св. иконы в Арзамасе, является как-бы одним сплошным праздником: храмы, в которых пребывает икона, бывают полны молящимися, стекающимися со всех концов города и богослужение всегда отличается торжественностью. В старину, когда икона пребывала, например, у Благовещенья по две недели, такой торжественности конечно не могло быть. Проводы иконы в разныя времена были в разныя места, но около 1870 г. установился обычай торжественно провожать св. икону в церковь с. Выездной Слободы, что также увеличило благолепие проводов. Прежде св. икону сопровождали по два иеромонаха. Ныне, обыкновенно, сопровождают иеромонах, иеродиакон и 3 послушника. Служение молебнов и всенощных в последнее время, к сожалению, по произволу монашествующих, значительно сокращено. Впрочем, можно сказать, что доселе все жители Арзамаса считают своею священною обязанностью принять святую икону в своем доме. За все истекшее время, в течении 110 лет, однажды только, при епископе Иеремии, по его распоряжению, икона вовсе не была в Арзамасе и арзамасцы, отправившиеся в Оранку встречать икону, возвратились без иконы. Это привело к огорчению и ропоту на архиерея. На следующий же год, по прошению арзамасцев, снова разрешено ежегодно, в обычное время, приносить св. икону в Арзамас. С 1874 г. св. икона стала посещать Арзамас вторично на обратном пути, обыкновенно в конце Великаго поста, при чем она приносится в один из городских монастырей.[240] Для встречи иконы отправляется большое число богомольцев. В 1860 г.г. усердствующие начали носить с собою хоругви. Первыми подобными хоругвеносцами были: Ив. Гр. Ичаловский и крестьянин д. Пушкарки Ив. Егор. Котенков. С течением времени у них явилось много соревнователей и в конце — концов это послужило поводом к учреждению в Арзамасе Общества хоругвеносцев.　

9 мая 1794 г. прибыл в Нижний-Новгород новый епископ Павел II (Пономарев, впоследствии архиепископ Ярославский и Ростовский). Хотя при нем Арзамас еще и не принадлежал к Нижегородской епархии, но преосвященный Павел сам лично много благодетельствовал арззамасской Высогорской пустыни.　

В 1798 году, по распоряжению нижегородской казенной палаты, отведены этой пустыни рыбныя ловли на р. Теше, две мельницы и 30 десятин земли, а Святейший Синод причислил Высокогорскую пустынь к числу семибратских обителей, но не предоставил ей права получения денежных пособий от казны. С того времени Высокогорская пустынь изъята из ведения Саровской пустыни и поставлена в зависимость от епархиальнаго начальства.　

В том же году Николаевскому монастырю Высочайше пожалована водяная мельница на р. Вадке, близь села Вада, арзамасскаго уезда, а в 1800 году «Унзово озеро» в Горбатовском уезде, в 60 верстах от Арзамаса.　

В мае месяце 1798 г. по распоряжению правительства от Арзамасских городских угодьев, когда-то (в ХVII столет.) подаренных городу боярином Ртищевым, отмежевано в казну 1529 десятин 344 саж. лесу на том основании, что будто-бы «городским сословиям более благопристойно заниматься торговлею и промыслами, нежели землепользованием»… Из этих отмежеванных земель впоследствии нарезано казною крестьянам с Ямской Слободы 312 десятин, а остальное количество 1216 1/2 десятин осталось за казной под именем Арзамасской казенной лесной дачи.[241] Тогдашнее городское общество не смело даже выразить своего мнения по этому предмету. Впоследствии говорили, что межевание произведено под влиянием выездновскаго помещика Салтыкова, которому будто-бы также перепала частичка арзамасских лесов. Сами арзамасцы тогда еще плохо знали цену своему добру: перелески подходили вплоть к городу, лес рубили жители без разбора, где попало и сколько угодно. Доселе сохранилось несколько домов, рубленных из арзамасскаго городского леса. Таких бревен ныне уже и на базаре в Арзамасе никогда не бывает!..　

Вопрос о возбуждении ходатайства о возврате этого леса городу поднят был впервые около 1880 г. мещанином Никол. Никол. Скорняковым-Солнцевым, который брался ходатайствовать об этом в Петербурге, но просил у городского общества на расходы 2 или 3 тысячи рублей, почему общество взглянуло на его предложение подозрительно и оставило дело без движения. Лишь в 1897 году, в виду благоприятнаго исхода подобных же ходатайств городов Бузулука и Сергача, городское общество снова взялось за это дело уже само, но и на этот раз дело тянулось слишком 10 лет и успехом не увенчалось.　

В том же 1798 году игумен спасскаго монастыря Иоанн переведен в сане архимандрита в Желтоводский-Макарьев монастырь. Спасским монастырем управлял он около 7-ми лет, а Желтоводским почти 14 лет, в самую цветущую эпоху этой обители, построил там храм во имя пр. Макария, существующий до ныне, и скончался в 1813 г. В Арзамасе он пользовался любовью и почтением горожан и посещал Арзамас, даже когда уже был Макарьевским архимандритом, так, например, он освящал нынешнюю Владимирскую церковь 23 марта 1802 года.　

16 октября 1799 года повелением Императора Павла I Арзамас окончательно присоединен к Нижегородской епархии и епископам Нижегородским повелено именоваться и Арзамасскими. Титул этот они носили в течении всего XIX столетия и носят доселе. Первым носил его знаменитый творец «Новый Скрижали», изданной в 5 частях, в Москве, в 1803 г., Архиепископ Вениамин II (Краснопевков). Еще при жизни его «Новая скрижаль» выдержала 3 издания. Нынешний преосвященный епископ Иоаким есть 19-й иерарх Нижегородский и Арзамасский.[242]

В 1800 г. в управление обоими мужскими Арзамасскими монастырями вступили новые настоятели: в Спасский переведен из Рязани, из Троицкаго монастыря игумен Евграф, при котором в 1805 году построен большой каменный корпус, со святыми воротами и церковью над ними, а на Высокую гору определен строитель Мелетий, человек весьма замечательный, о котором мы будем еще говорить под 1805 годом.　

Ранее, в предыдущих главах, мы обращали внимание на то, каким представлялся Арзамас на рубежах столетий т. е. к 1601 и 1701 годам, а потом пред началом своего «золотого века» или во время посещения Императрицей Екатериной II т. е. около 1770 года. Теперь бросим взгляд на Арзамас в 1801 году: оказывается, что за последние 30 лет ХVIII века он значительно шагнул вперед. Построено было много новых каменных храмов. из существующих ныне арзамасских церквей более половины были уже тогда построены. Каменные дома уже не представляли редкости: даже улицы начинали замащиваться, но было много еще и непроездных, во время грязи, мест. План нижней части города был похож на какой-то лабиринт, в котором теперь невозможно и разобраться. Почти все кожевенные заводы, а их было тогда не менее 100, находились в нижней части города, здесь же были и постоялые дворы, которых было до 130.　

Такова была внешность, с одной стороны, носившая еще отпечаток времен давно прошедших, а с другой уже начинавшая принимать тот вид, в котором ныне представляется нам Арзамас. Взглянем теперь на внутреннюю жизнь Арзамаса, которая мне хорошо известна по разсказам тех старичков, которые в 1801 году были чуть не младенцами, а со мною беседовали в 1870 годах, уже стоя одной ногой в могиле. XIX век вообще многое изменил на свете, изменилась в течении его и вся внутренняя жизнь арзамасцев. По этому не будет лишним разсказать, как тогда жили-были наши деды и прадеды. Хотя рассказ и далеко не будет полон, но из немногаго можно будет видеть, как все изменилось за 100 лет.　

При наступлении XIX столетия в Арзамасском уезде одна только волость, Вадская была заселена сплошь государственными крестьянами, с. Волчиха принадлежало к удельному ведомству, большинство же селений уезда принадлежало дворянам-помещикам; крепостное право достигло своего апогея.　

В числе арзамасских помещиков было в то время много знатных и богатых фамилий. Кроме Салтыковых, владевших Выездной Слободой еще со времен царя Михаила Феодоровича, в арзамасском уезде имели поместья: графы Скавронские — Новый Усад с деревнями, Зубовы — Красное село, князьям Оболенским принадлежали Мотовилово, Ломовка и Михайловка, Бутурлиным — Новая деревня и другия селения, Полуэктовым — Шатки, Безсонову — Спасское, Тучковым — Пиявочное озеро, Багратиону — Чуварлейка. Это только отборная знать, жившая почти постоянно в столицах, но, кроме их, Много было других господ, которые жили в поместьях, а для приезда в город имели свои дома в Арзамасе. Многие господские дома перешедшие в другия руки, существуют еще и теперь. Глядя на них, приходишь к воспоминанию о живших когда-то в Арзамасе господах: Приклонских, Пушкиных, Полчаниновых, Полянских, Ханыковых, Алексеевых, Чемодановых, Панютиных, Патрикеевых, Трескиных, Пантелеевых, Анненковых, Заваровых, Алфимовых, Трегубовых, Карауловых, Ермоловых, Баженовых, Калмацких, Болявиных и множестве других… Вся эта аристократия жила в своих поместьях, тою же барскою жизнию, которую уже столько раз описывали историки, писатели и поэты и нам уже нечего тут прибавлять, хотя в уме и носятся отдельныя картины помещичьей жизни, вспоминаются эпизоды, слышанные от очевидцев и от дворян, и от их крепостных, и от случайных свидетелей других сословий. Все эти дворяне-домовладельцы съезжались в Арзамас, чтобы повеселиться в общем аристократическим кругу; не знаем какова была их полезная общесословная деятельность в Арзамасе, но за то слыхали, что веселиться они умели: балы у них сменялись одни другими, разнообразились съездом, в так называемое дворянское собрание, которое с течением времени переродилось в арзамасский общественный клуб. Устраивались спектакли. Но нужно сказать, что все это происходило в замкнутом кругу аристократии, которая не гнушалась принимать в свою среду взяточников городничих и разных чиновников-крючкодеев, но с высоты и презрительно взирала на арзамасских именитых граждан и первостатейных купцов. Между этим и двумя сословиями была глубокая пропасть. Единственным связующим звеном были деньги, но и те переходили от дворян к купцам и обратно чрез руки управляющих и бурмистров. Позднее, лет чрез пятьдесят, пред самым уничтожением крепостного права, начались уже и непосредственныя сношения между купцами и более благоразумными помещиками. Благодаря именно этой розни между сословиями и не осталось в Арзамасе почти никаких памятников местнаго дворянства, кроме их домов, перешедших в другия или третьи руки, да несколько десятков чугунных плит на Всехсвятском кладбище и в Высокогорской пустыни, под которыми погребены бренные останки этих бар. Из сохранившихся записок соборнаго протоиерея о. Степана Пименова видно, что арзамасскому духовенству иногда доставалась не легкая обязанность сопровождать эти останки на Высокую Гору пешком в трескучие морозы или во время распутицы, в конце Великаго поста… Более сановитых бар хоронили в их поместьях, куда для встречи покойников всем собором выезжали архимандрит, протоиереи, избранные священники и громогласные диаконы. Этими похоронными церемониями и ограничивались сношения дворян и духовенства. Первые утопали в роскоши, вторые питались от крупиц, подающих от трапезы господей… того задушевнаго радушия, с которым относились к духовенству арзамасские граждане, в дворянской среде, за редкими исключениями, не было.　

Скажем несколько слов о городничих и прочем чиноначалии града Арзамаса в те времена. Это были те же типы, которые в общих чертах давно уже описаны нашими классическими писателями, а чтобы про меня не сказали, что я без основания назвал г.г. городничих взяточниками, привожу, почти целиком, любопытный документ, открытый мною в архиве арзамасской мещанской управы. В бумагах за 1804 год нашел я запись экстренных расходов мещанскаго старосты Ив. Сазанова, учиненных вместе с купеческим старостой И. Ф. Трушенниковым. Вот эти расходы:

2 февраля. В день Сретения Господня по случаю привода к присяге выбранных из купечества и мещанства лиц, снесено господину городничему, Даниле Афанасьевичу, голова сахару и штоф спирта на 9р. 87к., тогда как духовенству за присягу отдано только 25к.

По случаю сырной недели, 6-го марта, опять господину городничему хлеб в 85к., осетра, в коем весу было пуд с полуфунтом на 5р. 25к., да бочонок икры свежей 33 1/2 ф. на 8р. 25к. Двоим квартальным по хлебу же, да бурак икры пополам 20 3/4 фун., казначею — хлеб, штоф водки французской, да опоек для сапог на 5р. 85 коп., да еще в разныя места 2 хлеба и кое-чего на 5р. 70к.

В Светлое Воскресение господину городничему снесены голова сахару, 1 фун. чаю в 2р. 50к. и штоф спирту, а двоим квартальным надзирателям 1 фун. чаю по-полам да два штофа спирту. 22 июля по случаю приезда новаго квартальнаго, какого-то Андрея Яковлевича, ему преподнесены штоф водки и фунт чаю на 3р. 30к. 28 июля записано: губернаторскому кухмистеру в кушанье десяток яблоков на 30к. 11 декабря, в день ангела, городничему опять голова сахару, фунт чаю и штоф спирту. Ему же по совету мещанскаго общества, снесено на дрова 100 рублей.　

Каждый раз при сдаче подушных денег в казначействе давалось и казначею, и подъячим, и счетчикам, и сторожам, и солдатам. Так под 12 декабря записано, что при сдаче денег в казначейство, за вторую половину, в 3 раза дано казначею 10р., приказным 5р. и счетчикам, сторожам и солдатам 3р. 40к.

Из всех этих записей видно, что экстренные расходы были ничто иное, как взятки, которыя давались городничему, квартальным, казначею и даже губернаторскому повару. Хотя 1804 год и был високосный, но нет никакого основания думать, чтобы простые года обходились без подобных расходов. Это были общественныя подношения местным властям, за ними шли частныя. Подобно тому как в Рождество по городу разъезжало духовенство, новый год был сенокосом для подъячих, которые сновали по домам купцов и собирали новогоднюю дань. Более солидные из них не унижались до того, чтобы собирать эту дань самим, а принимали даяние у себя на домах. Городничие даже не удостаивали приносящих своего лицезрения: у них подарки принимались особыми приставленными к тому лицами, с задняго крыльца. Приносящих никогда не приглашали садиться или побеседовать, а только облегчали и отпускали с миром. Но приношения делались не только в Новый год, а и в Пасху и в день имянин городничаго, что же касалось деловых сношений с начальством, то, при получении каждой ничтожной бумажки, нужно было давать и писцам, и секретарям, и так далее. Неграмотность еще более этому помогала. Многие чиновники покончив свою службу в Арзамасе, уехали из него навсегда, но некоторые и оставили здесь свое потомство, так, например, известный секретарь городского магистрата Иван Яковлевич Терентьев сделался родоначальником купеческой фамилии Терентьевых. Замечательно, что наклонность к законоведению укоренилась в этой семье надолго, даже до четвертаго рода.　

Теперь скажем о житье-бытье всех горожан вообще. День распределялся тогда не так, как у нас ныне. С вечера, особенно зимою, все рано ложились спать, часов с семи. За то с полночи начиналась работа на кожевенных заводах и хозяева вместе с рабочими, должны были вставать, чтобы наблюдать за работой. На свету рабочие завтракали и опять ложились спать часа на полтора, хозяева также следовали их примеру. Неимеевшие заводов вставали часов с 4 или 5. На базаре лавочники выходили рано, до света и торговля начиналась с огнем. В большие базары торговыя дела начинались часов с двух. Даже арзамасския женщины, которыя плели кружева, выходили продавать их на базар арзамасским торговкам также часа в 2.　

В праздники зимою всенощных не служили, а все ходили к заутрени, которая в воскресные дни начиналась часа в 4, а в праздники, чем торжественнее праздник, тем ранее, часа в 2 или 3, а то и раньше.　

Часов около 8-ми все вообще завтракали. Чаепития в 1800 году в городе еще почти ни у кого не было. Лишь в XIX столетии арзамасские купцы начали, как предмет роскоши, покупать самовары, но большинство арзамасцев не знали еще, как обращаться с самоваром, как его поставить, как заварить и разлить чай. Разсказывали массу анекдотов о неумелом обращении и с тем, и с другим. Обед полагался часов в 10, 11 и уже никак не позднее 12. После поздней обедни по праздникам все прямо садились за стол обедать. Гастрономическими и кулинарными способностями арзамасцы не отличались, но при тогдашней дешевизне на все продукты, имели возможность пользоваться дешевой, здоровой и вкусной пищей. Достаточно вспомнить, как мы говорили в XVIII главе, что икра паюсная продавалась в Арзамасе на базаре 5 алтын за фунт, а баранов пригонялось только в Выездную по 50,000 штук, а в Арзамас еще более и арзамасцы всю осень только и ели, что баранину, бараньи головы, почки и кишки. Сообразно с этим были недороги хлеб, рыба и все другие продукты. Для питья, чуть не в каждом доме, всегда имелась брага. Ее варили домашним способом к каждому большому празднику: Рождеству, Масленице и Пасхе. А в богатых домах варили и мед, который для аромата растворяли розовым маслом. Не смотря на дешевизну мяса во всякое время, домовитые хозяева запасали впрок солонину, окорока и соленую рыбу. В посты, когда и рыбу считалось греховным кушать, лакомились маслами маковым и ореховым, мочеными яблоками и истребляли целыя кадушки меду.　

Одежда в то время была национальной. Женщины сплошь носили сарафаны, бострока, кокошники, тулупчики и холодники. Молодые мужчины брились и носили немецкое платье, т. е. длинные сюртуки, бархатные картузы, набитые пухом, и козловые сапоги. Многие из них нюхали табак, щеголяя серебряными табакерками, некоторые курили из трубок с длинными чубуками. Среди женщин употребление табаку презиралось. Пожилые мужчины одевались в бумажные самотканные или плисовые штаны, кафтаны и шляпы. Шубы кроме овчинных и мерлушчатых, носили беличьи, заячьи и лисьи. Щеголяли куньими и собольими воротниками, а богатые мужчины и собольими шапками. Чтобы показать другим свои наряды зимой, особенно на масленице, катались по всем улицам города, а летом устраивали гулянья. Чего либо вроде бульваров или общественных садов тогда не было, а ежегодно в большие праздники собирались гулять где нибудь, в избранном раз навсегда, одном и том же месте. Так, например, ежегодно гуляли в субботу на Пасхе в Выездной Слободе, около церкви; в день Вознесения, в роще, около монастыря, на Высокой Горе, в семик около Убогих домов; в Троицын день — в Выездной, в роще Утешной; в Духов день, хотя не все, ездили в с. Кирилловку; в день Всех Святых ежегодно гуляли «Загородами». Это, доныне существующее гулянье на Загородах собиралось неподалеку от города, в местности, окруженной в те времена прекрасными ореховыми перелесками, и привлекало массу гуляющих. Женщины, гулявшие в Утешной на троицу в лучших своих нарядах, являлись на Загороды во вторых одеждах и украшениях. 24-го июня или на Предтечу гуляли около Рамзая, куда в тот день утром, обыкновенно, совершался крестный ход из Всехсвятской церкви. 1 августа гуляли по берегу р. Теши; на этом гулянье, обыкновенно, щеголяли новыми нарядами, привезенными с Макарьевской ярмарки, которая к этому дню уже кончалась. На этих гуляньях гуляли часов с 4 и не далее 8-ми вечера, женщины одни чинно прохаживались, другия стояли по сторонам, созерцая гуляющих. Мужчины в дамском кругу могли быть только молодые, т. е. женившиеся в этот год, все же остальные гуляли отдельно. Песен, подобно селам и деревням, на гуляньях в Арзамасе не допускалось, даже считалось не приличным громко разговаривать, но смеяться при тихом разговоре было можно. Верхом неприличия считалось есть на гуляньи какия-либо лакомства или грысть орехи. Молодые люди и мальчишки на гуляньях, обыкновенно в стороне, играли в лапту. Были гулянья другаго рода, так называемые ярилы. Происхождение их древнее, чисто славянское, занесенное в Арзамас и его уезд из древних русских городов. В селах: на Ваду, в Ичалове, и других этим именем назывались ярмарки на 1-й неделе Петрова поста, сопровождавшияся гуляньями. В городе же было несколько ярил. Их, как ни странно, называли еще христианскими именами: были ярилы Вознесенская, всехсвятская и тихвинская. Происхождение их было таково: обыкновенно в тех улицах, где проходили в большие праздники крестные ходы, по окончании их у обывателей собирались гости, родные и знакомые из других концов города, начиналось угощение, которое и длилось во весь день; к вечеру на улицах устраивались хороводы. Само собою разумеется, ночь была уже неспокойная и выходила из своей колеи. Утром кто с похмелья, а кому работа на ум нейдет, начинали опохмеляться и играть, обливая друг друга, преимущественно неожиданно, водою из ведра; это и называлось ярилой. После игры и обливанья, доходившаго до того, что даже на улицах обливали незнакомых прохожих, работа уже конечно на ум не шла и день опять заканчивался хороводами. Впрочем нужно сказать, что ярилы справлялись только на окраинах города, Вознесенская в Прогонной улице и Казарменской слободе, всехсвятская в конце Ильинской улицы, девятая около Ильинской церкви и Тихвинская в Мартовке и на Бутырках. Мало-мальски зажиточные люди и жители центральных улиц участия в ярилах и хороводах не принимали. Обыкновенно водили хороводы дети гладильщиков, скорняков, сапожников и прочих ремесленников тогда, как девушки из купеческих и даже небогатых, но хорошаго рода, семей жили затворницами: оне не только на гуляньях, а даже в крестных ходах не участвовали, даже в церковь брали их очень редко. А, чтобы высмотреть жениху какую-либо невесту, нужно было идти или в Алексеевскую общину, в сборное воскресенье, или к Благовещенью, в день Параскевы-Пятницы к обедне, куда ежегодно выводили девушек невест как на выставку. Чаще всего случалось так, что свахи предварительно устраивали все дело, родители приходили к обоюдному соглашению и тогда уже жених со своими родителями и свахой являлся в дом невесты. Когда эти гости чинно разсаживались на почетных местах, мать или одна из сродниц выводила разряженную в лучшую одежду и жемчуги невесту, которая, молча кланялась гостям и садилась. После некотораго безмолвнаго созерцания, невесту иногда уводили из комнаты, а жених с родней выходили в сени и там шепотом решалось: «да» или «нет». Обыкновенно кончалось рукобитьем, т. е. возвращались в горницу. Родители били по рукам, говоря образно, а выражаясь просто, давали друг другу руку в знак согласия. Жениха и невесту ставили рядом и молились Богу, иногда тут уже был и священник наготове или за ним посылали. Символом решения было то, что невеста дарила жениху платок. Начинались поздравления, сопровождавшияся поцелуями старых и новых родных между собой. Жениха и невесту сажали рядом. По обычной застенчивости, а главным образом вследствии тогдашняго обычая, держать себя в обществе чинно и невозмутимо, жених и невеста целые вечера просиживали молча, не смея или не находя повода сказать слова друг другу, многие из них, а особенно невесты, даже не смели поднять глаза, чтобы хорошенько разсмотреть своего суженаго. Вся обязанность жениха и невесты состояла в том, чтобы безсчетное число раз целоваться в угоду гостям, которые кричали «горько!» с рюмками в руках… В следующие дни жених и невеста вели себя уже развязнее, когда общество являлось уже другое, собирались девицы, подруги и сродницы невесты, чтобы днем шить приданое, а по вечерам веселиться и петь песни. Танцев тогда не было, их заменяло чинное хождение по комнате, под руку, при пеньи песен; музыки не полагалось; звуки гармонии, по тогдашним понятиям, безчестили весь дом. Посторонние молодые люди на подобные вечера также не приглашались, имели доступ только самые близкие родственники жениха и невесты, да тогда такого элемента и было очень мало: женили рано, одни числились еще в недоростях, другие уже занимались делом, торговали, ездили по ярмаркам, а третьи и просто стеснялись, боясь сконфузиться своей неловкостью, ненаходчивостью или не находя во всем этом и удовольствия.　

Здесь потребовалось бы очень много места описывать все обычаи, сопровождавшия тогдашния свадьбы, похороны и другия церемонии, исполнявшияся в торжественные моменты человеческой жизни. Замечу только, что при тогдашней религиозности арзамасцев, все они совершались под благословением церкви, почему и установились да и доселе сохранились в Арзамасе благочестивые обычаи делать все с молитвою и призыванием имени Божия. Вот те именно обычаи, которые существуют только в одном Арзамасе и неизвестны в других городах: жениха и невесту к венцу сопровождает священник. Прийдя в дом жениха, он сначала читает молитву и осенив крестом сваху, отпускает ее за невестой. Потом читает вторую молитву и после нея едет с женихом в церковь. Если невеста того же прихода, то священник, оставив жениха в церкви, едет за невестой, а если невеста живет в другом приходе, то ее сопровождает свой духовник, который ожидает приезда свахи в доме невесты. С невестой тем временем прощаются родные и дают ей деньги. По приезде свахи, священник читает молитву, осеняет невесту крестом и, благословляя крестом весь путь невесты, едет в церковь во главе поезда вместе с шафером (по старинному со светчим), который имеет в руках св. икону. За эти проводы по издревле установившемуся обычаю священник не получает никакого вознаграждения. После венчания, если дом жениха близко, священник в облачении, с крестом в левой руке, правою рукою ведет новобрачных в дом в венцах, со свечами при пении молитв в честь Божией Матери. Ныне такия церемонии случаются раз в десять лет, но прежде бывали довольно не редко, но и ныне, обыкновенно весь причт и певчие тотчас же после венчания отправляются в дом жениха и там немедленно начинается молебен, во время котораго новобрачные стоят в венцах, с горящими свечами. В первое воскресенье после брака, обыкновенно, до сих пор совершается вывод молодых в церковь. Новобрачные отправляются к обедне и после нея слушают благодарственный молебен. Кончина каждаго православнаго арзамасца делается известной всему городу, потому что тотчас по его кончине, родственники, сообщив об этом священнику, просят его благословения ударить в колокол. Священник, обыкновенно назначает сколько раз ударить, от 6 до 12 раз, имея в виду возраст умершаго и его отношения к церкви. Умелые люди ударяют очень редко, в большой колокол и вот во всем городе раздаются вопросы: «кто это умер? Царство ему небесное!» говорят сограждане, осеняя себя крестным знамением. Крышка гроба обыкновенно выставляется к воротам дома, в котором находится покойник. Вынос тела в церковь и проводы на кладбище всегда сопровождаются редкими ударами в большой колокол. Все это обычаи собственно арзамасские, не встречающиеся в других местах. Все они свидетельствуют насколько были религиозны и близки к Церкви наши предки. К этим же обычаям следует отнести и неизвестное в других городах «Хождение с Николой». Это обычай пред праздником св. и чудотворца Николая (6 декабря), когда каждый церковный причт обходит весь приход с иконой святителя и в каждом доме служат ему молебен с водосвятием В старину обходили весь приход в одну ночь, накануне Николина дня, почему весь город проводил эту ночь без сна, как-бы ожидая посещения великаго святителя, который при жизни разносил по ночам нуждающимся «узлецы злата и сый, в сониях являлся человеком».[243] С течением времени обычай этот несколько изменился: во многих домах стали служить всенощныя, а потому хождение с Николой ныне обнимает до трех недель, до и после праздника.　

Но, как известно, мир во зле лежит, добро и зло в нем страшно перемешаны, борются и побеждают одно другое… И мне, как летописцу, не приходится описывать только лишь то, елика праведна, елика честна, елика прелюбезна, елика доброхвальна… Нужно для полноты исторической картины указать и темныя стороны жизни стараго Арзамаса.　

Около 1800 года, когда торговыя дела в Арзамасе сильно развились, появились в нем трактиры: первый Монахов, на базаре в доме, принадлежащем ныне С. В. Бебешину, Чичканов, который около 80-ти лет содержали крестьяне с. Выездной Слободы Чичкановы. Лопашев, владельцы котораго, впоследствии прославились своими ресторанами в Нижнем и в Москве… При трактирах были биллиарды и ничего такого невидавшая молодежь, падкая на развлечения, потянулась в них сначала задними дверями, крадучись от старших, а потом и вьявь, без стеснения. Находили молодые ребята где повеселиться и кроме трактира. Один из участников тогдашних кутежей и попоек разсказывал мне 70 лет спустя, когда ему было уже 90 лет, что они бывало снимали заднюю избу на какой-то горе, обтягивали стены полотном, зажигали целых 2 фунта сальных свечей и потом пели песни, пили вино и пировали целую ночь. Это гуляли мелкие торговцы и приказчики, которым опасно было показать свои проказы хозяевам и богатым людям, а вот, что делали богатые молодые люди, которые никого не стеснялись, не боялись даже городничих, потому — что умели их задарить. Такими безшабашными гуляками, об удали которых сохранилась память в течении целой сотни лет, были братья Цыбышевы, Андрей и Александр. Предки их были самыми богатыми людьми в Арзамасе, имели свои чугунные заводы. Отец их, Иван Иванович, был одним из почтеннейших жителей Арзамаса, принимал у себя в доме великаго Суворова и даже будто-бы сама Екатерина, обозревая Арзамас, заезжала к нему в дом. Дом этот, хотя и не был обширен, напоминал палаты до-Петровских бояр своими узкими окнами и комнатами со сводами. В кладовых Цыбышева, по преданию, деньги хранились в боченках, прикованных к сводам цепями. За двором, наполненным всякаго рода хозяйственными постройками, был обширный сад, в котором росли лучшия яблони и всякаго рода плодовыя деревья. Двор с садом занимали пространство более чем полторы десятины, на углу Куриной или Цыбышевой улицы, на вершине горы, саженях в 150 от Ильинской церкви. Но это еще не все: от задних ворот сада, чрез овраг перекинут был прекрасный, прочный мост, который вел в другой, еще более обширный и прекрасный сад, занимавший целую гору, находящуюся на востоке от Арзамаса и доныне известную под именем Цыбышевой.　

Дом Цыбышевых был полон всяким добром, а слуги у них были не нанятые, а купленные. В те времена не только дворяне, а и купцы имели право покупать крестьян. Многие арзамасские купцы широко пользовались этим правом, покупая крестьян и у помещиков, и у однодворцев, и даже в оренбургских степях у киргизов, башкир и калмыков. Когда лицам не дворянскаго сословия воспрещено было покупать крепостных, то начали обходить этот новый закон, совершая с помещиками кабальныя записи, будто-бы барин отдает парня или девку на всю жизнь в кабалу, тогда, как он на самом деле продавал их совсем. Купленных парней и девок часто венчали и затем являлись на свет свои доморощенные люди, которых записывали во время ревизий под фамилиями их господ; потому-то и развелось в Арзамасе очень много Цыбышевых, явились второстепенные Подсосовы, Быстровы, Корниловы, Куракины… В большинстве это были потомки купленных… Я еще застал в живых несколько старушек, которыя во дни оны были куплены рублев по двести, а в 1870 г.г., пережив своих господ и их богатство и славу, доживали свой век, которая, ходя по миру, а которая живя своими трудами… Некоторым купленным жилось еще вмоготу, потому-что хозяева их боялись Бога, но жизнь других была горька…　

Мой отец своими глазами видел в палатке одного богатаго купца висящия на стене нагайки, которыми секли провинившихся купленных, а бабушка моя разсказывала, как одна купленная девка уморила свою жестокую госпожу, посыпав ей кашу ядом… С особым удовольствием могу здесь отметить, что Слава Богу мои деды и прадеды, Скоблины, Наседкины, Щегольковы не имели купленных, хотя по своему достатку и могли бы их иметь, а, что они и с наемной прислугой обращались по-христиански, свидетельствует то, что няньки и даже кучера жили у них по 30 и более лет… Впрочем я сделал отступление в своем разсказе и возвращаюсь к Цыбышевым. Роднились они все с богачами и даже с москвичами. Жена Ивана Ивановича и одна из ея снох, необыкновенная красавица Наталья Ивановна, были москвитянки… Арзамасцы заглядывались на Наталью Ивановну, когда она, вся в крупных жемчугах, приезжала на рысаках в собор, к крестному ходу. Но вот умер Иван Иванович и молодые сыновья его очутились на своей воле. Все им стало доступно, все льстило и все кланялось. Отцовское богатство казалось неистощимым, дело на разум не шло да, может быть, на первых порах и само делалось, идя давно заведенным порядком. И вот молодые люди зажили, что говорится, во всю… Все прихоти их за отцовския деньги исполнялись, как по щучьему веленью… Они подобрали себе целую артель таких же молодых и безшабашных друзей и, как новые опричники, не знали себе ни в чем границ, кутили и дома и где вздумается, ходили по улицам с песнями… Идут бывало, и увидят, что у кого ни-будь вечеринка, сидит жених у невесты, заходят туда сами, всех поят и угощают, а их за это чествуют и ублажают… Иной бы хозяин и не рад таким гостям, да не пустить их в дом никак нельзя: и окна выбьют и разгонят всех, да и после пожалуй отомстят. Жаловаться на них не кому: городничий с ними за одно, давно уж ими куплен, а квартальные за ними же подобострастно ухаживают. Об мелких людишках и говорить нечего. Бабушка моя разсказывала вот что: «у одного богатаго купца дочь-красавица была присватана за равнаго себе жениха, степеннаго и зажиточнаго купеческаго сына. Вдруг одному из бр. Цыбышевых кто-то и скажи: „вот бы тебе невеста, да уж просватана“. Этого только Цыбышеву и недоставало. Посылает он сваху, но ей говорят, что невеста уже просватана, отказать жениху теперь нельзя. Цыбышевых это взорвало и они начали говорить: „невеста будет наша: уж на своем поставим! Вот как повезут накануне свадьбы постель с приданным в дом к жениху, мы остановим поезд и завезем все к себе на двор, ничего не поделают, от нас со двора не скоро возмешь, по неволе отдадут“. Нужно заметить, как тогда были уверены в могуществе Цыбышевых: даже отец невесты поверил в возможность исполнения угрозы и, чтобы избежать беды, принял все меры предосторожности. Придумали хитрость: наняли извощиков, уложили все приданое в воза, как какой-либо товар, укрыли рогожами, даже ведра к возам привязали для отвода глаз. Постельниц тоже укрыли рогожами. Со двора невесты, таким образом, выехал обоз, точно с каким товаром, и благополучно, проехав несколько улиц, въехал на двор к жениху». Так детски-наивно разрушен был план арзамасских опричников, Цыбышевых. Другой разсказ я слышал из уст своей матери. Муж одной из ея теток, Иван Макарович Макаров пировал на какой-то свадьбе и имел неосторожность поссориться с явившимися туда же погулять Цыбышевыми. Его вытолкали из горницы и столкнули с лестницы, причем он жестоко расшибся. Видя, что дело неладно, друзья Цыбышевых взяли его на руки и понесли домой. Ворота оказались запертыми. Тогда принесшие его раскачали его за руки и за ноги и перекинули через забор. Тут он и душу Богу отдал. Цыбышевых ничем и обличить было нельзя: «умер у себя на дворе, знать лишняго выпил на свадьбе!» Все это сходило с рук, но судей и городничих надобно было задабривать и вот, с течением времени, богатство Цыбышевых оказалось не прочным, а тут, как на грех, у них в дальнем саду нашли в стогу сена убитых людей. Началось длинное судебное дело, которое накормило множество судей и истощило все цыбышевское богатство. О чугунных заводах даже забыли, где они и были. Дом перешел в собственность города. Сначала в нем была открыта больница, а потом его почему-то решили сломать, кирпич продали купцу Сурину, а щебень развезли по всему городу. Оба сада порубили. Пустырь был продан И. С. Белоусову, а гору сначала купил священник, но потом продал ее Ив. Сер. Чичканову. Имя Цыбышевых осталось только в названиях улицы и горы. Судьба жестоко посмеялась даже над памятниками их заводов. Пожертвованный Цыбышевыми в Ильинскую церковь чугунный пол попечительство выломало, продало и заменило деревянным в 1895 году, а на Тихвинском кладбище чугунныя плиты, лежавшия на могилах Цыбышевых, еще ранее были сняты и проданы в лом. Андрей Иванович Цыбышев кончил жизнь уже на квартире, в бедности. Городское управление из милости дало ему должность сборщика за места на базаре. Он вел крайне нетрезвую жизнь.　

В 1802 году урожденцем города Арзамаса, академиком Александром Васильевичем Ступиным основана в Арзамасе школа живописи для приготовления учителей рисования, иконописцев и дворовых живописцев. Школа эта существовала до самой кончины Ступина, т. е. до 1861 года. В ней, преимущественно, занимались писанием икон и картин духовнаго содержания. Произведения школы развозились в разныя, даже отдаленныя, места России и Сибири.　

С 1802 г. по 1850 г. для двух только губерний Нижегородской и Казанской написано учениками школы 24 полных иконостаса и 432 образа, а в самом Арзамасе 21 иконостас, 392 образа. Сам Ступин не был художником, но был хорошим организатором школы. Из учеников школы вышло много хороших живописцев и несколько известных талантливых художников, каковы например: Василий Григорьевич Перов, знаменитый русский жанрист-сатирик (родившийся в Тобольске 1833 г. 23 декабря, скончавшийся в Кузьмине, под Москвою, 29 мая 1882 г.) превзошедший всех бывших до него русских художников жанристов. Профессоры Марков, Кошелев и зять Ступина, Алексеев.[244]　

В 1804 году народное училище преобразовано было в уездное, кроме него открыто и приходское, которыя помещались в одном доме, напротив собора, там где прежде жили воеводы.　

В том же году тщанием, попечителя Благовещенской церкви купца Василия Ивановича Скоблина слит в эту церковь полиелейный колокол весом около 250 пуд., известный доселе под именем Скоблинскаго, о чем свидетельствует надпись на самом колоколе.　

В том же году лит колокол в 110 пудов в Богословскую церковь, замечательный по яркости звука, доныне служащий праздничным.　

6 ноября 1805 года на Средиземном море, в 17 верстах от Акры разбило бурею корабль патриарха Константинопольскаго, на котором, в числе других, плыл во Иерусалим строитель Арзамасской Высокогорской пустыни, иеромонах Мелетий. Он спасся от потопления, но чрез два дня, 8 ноября скончался, вдали от отечества и не достигнув Святой Земли.[245] Это был человек весьма замечательный. Родом он был из астраханских купцов и получил хорошее образование, немыслимое тогда в купеческих семьях, знал несколько языков и в молодых летах вступил в монашество, избрав для своих подвигов знаменитую Саровскую пустынь. В 1789 г. он совершил путешествие во Иерусалим, составил подробное описание этого путешествия с некоторыми критическими замечаниями на проскинитарий Арсения Суханова, посетившаго восточныя святые места в XVII веке для ознакомления с тамошними обрядами и уставами.[246] Мелетий возвратился в Россию лишь в 1794 году и привез с собою много различной святыни: часть св. древа Животворящаго Креста, часть камня гроба Господня и много частиц мощей св. угодников Божиих, восточных и российских. Все эти святыни вложены в резной кипарисный крест, окруженный такими же образками дванадесятых праздников, и хранятся в Вознесенском храме Высокогорской пустыни, в киоте за левым клиросом, составляя достопоклоняемую святыню этого монастыря. После четырехлетняго управления Высокогорской пустынью, он снова отправился в Палестину, но как мы уже видели, Промысл Божий направил путь его в Горний Иерусалим. В годы моего детства мне пришлось читать книгу его путешествия. Из нея глубоко врезались в моей памяти черты бедственнаго положения тогдашних палестинских христиан, теснимых турками, и близкое знакомство автора с армянами, язык и верования которых он знал хорошо, еще живя в Астрахани. Кроме вышеозначеннаго креста на Высокой Горе памятниками его остались чтимая Иверская икона Божией Матери, принесенная им с св. горы Афонской, вылитый при нем колокол в 162 пуда и привезенныя им из Палестины пальмовыя ветви, с которыми, долгое время, обыкновенно монастырское духовенство стояло на всенощном бдении в неделю Ваий.　

В 1805 г. преосвященный Вениамин освящал храм Алексея человека Божия в Алексеевской общине.[247]　

Как-то летом 1806 года (день никто не запомнил), на разсвете, в Арзамасе, также, как и в Нижнем, чувствовалось землетрясение которое было, впрочем, настолько слабо, что многие его проспали, а те которые не спали, видели, как посуда в шкафах тряслась и звенела, а вода в посуде плескалась.[248]　

9 мая 1807 г. скончался в Арзамасе, богатый купец Василий Михайловичь Фадеев, по старинной фамилии Прорубщиков, а по новейшей и более употребительной Телегин, торговавший мехами и красным товаром, имевший большой каменный дом в Сальниковой улице[249] и принимавший большое участие в построении нынешней холодной церкви Спаса Нерукотвореннаго Образа, о чем свидетельствует надпись на чугунной надгробной доске его, на Всехсвятском кладбище, составленная стихами. В следующем 1808 г. 7 февраля умер его сын Дмитрий Васильевич, 45 лет, после котораго остались сыновья Иван и Михаил, долгое время слывшие в Арзамасе богачами, торговавшие теми же товарами и имевшие дела в Сибири. Потомство Василия Михайловича было весьма многочисленно. Так у внука его, Ивана Дмитриевича, было 7 сыновей и 5 дочерей, да у дочери его Татьяны Васильевны, бывшей за известным купцом Петром Иван. Скоблиным, от сына их Ивана Петровича 8 сыновей и 3 дочери и от дочери Т. П. Ступиной 4 сына и 2 дочери, было потомство и от другой их дочери А. П. Ерышевой. Потомство это также Бог благословил видением сынов и дочерей и в настоящее время потомков В. М Фадеева нужно считать сотнями, они разсеялись по всем концам Русской земли и принадлежат ко всем сословиям и всем слоям общества, но к сожалению, вероятно, многие из них даже не знают имени своего предка и едва-ли несколько человек из них посещают вросшую в землю его надгробную плиту.　

18 декабря 1807 года именным Высочайшим указом повелено возстановить в Арзамасском Спасском монастыре архимандрию. Таким образом не было в Арзамасе архимандритов более 40 лет. Последним игуменом был Евграф, а с этого года архимандритом назначен Мельхиседек, управлявший 4 года.　

В том же году Выездная Слобода, вследствие кончины помещика Сергея Васильевича Салтыкова, разделена на две барщины: большую, доставшуюся сыну его Сергею Сергеевичу, и малую, поступившую во владение жены и трех дочерей Сергея Васильевича.[250] Впоследствии образовалась еще третья барщина, почему в Выездной Слободе и существует до сих пор 3 общества.　

В 1809 г. в Арзамасе квартировал Уфимский полк. Им устроен был пол в большом убогом доме, построенном М. С. Масленковым лет за 60 до того времени.[251] Должно полагать, что в убогом доме помещалась, временно, полковая церковь. Иначе чем объяснить заботливость полка об убогом доме?　

В том же 1809 году закончили свою деятельность существовавшие в Арзамасе с 1787 года ремесленная управа и цехи: кожевенный, сапожный, скорнячный, крашенинный и кузнечный. Все дела их переданы в архив мещанской управы, где и доныне хранятся. Впоследствии, в 1858 году, в Арзамасе снова открыта общая ремесленная управа и большая часть ремесленников, по желанию выделившись из мещанства, составила свое отдельное общество.　

В 1810 году Спасский архимандрит Мельхиседек, переведенный сюда из Ростовскаго Яковлевскаго монастыря и управлявший 4 года, перемещен в Суздальский Евфимиев монастырь, а на место его в Арзамас назначен живший на покое в Москве в Ново-Спасском монастыре архимандрит Александр, который управлял Спасским монастырем целых 35 лет. Из того, что настоятели Спасскаго монастыря перемещались в древния и достопримечательныя обители, а из них назначались сюда, можно заключать, что и Спасский монастырь в то время в глазах духовнаго начальства стоял на значительной высоте.　

Николаевскому монастырю, в этом году, Высочайше пожаловано 33 десятины земли в Сергачском уезде.

​​​​​​​© Источник:  Н. М. Щегольков. Историческия сведения о городе арзамасе, собранныя николаем щегольковым с видами и портретами
© Арзамас. Глава XIX Арзамасская жизнь «от пугача до француза» (1775–1812 г.г.)
© OCR  и перевод - В.Щавлев. 2021